«Почему именно я»: Квир-подростки о жизни в России

С 2013 года среди несовершеннолетних нельзя вести «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений», с 2016-го заблокирован сайт проекта «Дети-404», который занимался поддержкой квир-, гомосексуальных, бисексуальных и трансгендерных подростков, а его создательницу Елену Климову — она продолжила работу в соцсетях, до сих пор атакуют угрозами и оскорблениями.

Подростков травят в интернете и на улице, а государство, поощряя активистов-гомофобов должностями во власти, время от времени как бы напоминает: геям тут не место. В конце марта Роскомнадзор, ссылаясь на решение суда села Белый Яр Республики Хакасии, внёс Gay.ru, существовавший в России двадцать лет, в реестр запрещённых сайтов — порталу не помогла даже пометка «18+». Мы поговорили с квир-подростками, которые рискнули рассказать о своей жизни, не скрывая имён и лиц.

Маша

16 ЛЕТ, ГЛАЗОВ → ИЖЕВСК → МОСКВА

– Когда мне было лет шесть, я нечаянно подслушала на улице, как одна девочка задавала вопрос своей маме: «А могут ли быть у двух женщин дети?» Мне стало интересно, и я начала донимать маму тем же вопросом. Потом мы смотрели какую-то русскую мелодраму, и я спросила: «А нормально, что в сериалах мне нравятся девушки, а не мужчины?» Совсем не помню ответ, и мама тоже.

Более ясное осознание началось с моей интернет-влюблённости в одну девчонку. Я наткнулась на неё в инстаграме — вау, какая красивая! — и лайкнула фотографию. Мы стали общаться, но потом, когда у меня возникли к ней непонятные тогда чувства, я не смогла об этом рассказать. Я вообще люблю знакомиться в интернете. У меня есть подруга из Киева, с которой мы познакомились в группе «Сторис» — там периодически выкладывали ЛГБТ-истории, а поздно вечером публиковали пост с текстом: «Пожелай доброй ночи лайкнувшим». Так я нашла одну девочку, написала ей — и закрутилось общение. Мы общаемся уже четыре года, давно хотим встретиться — надеюсь, в следующем году получится, потому что мне будет восемнадцать.

Моя девушка Е. живёт далеко. Раньше добираться до неё было примерно восемь часов — от Ижевска до Самары. Но сейчас я переехала из Ижевска в Москву, учусь в колледже на информационных технологиях. Мы вместе уже около двух лет. Когда мы начали встречаться, я сказала друзьям: «Да, мне нравятся девушки». Никто не был удивлён — сказали, что они и так знали, всё нормально. После года отношений я решилась рассказать об этом своей маме и написала ей: «Мама, мне нравится Е.». Она переспросила: «В смысле, как нравится Е.?» — «Ну, как девушка и как человек». Она ответила: «Хорошо». То есть просто — «Хорошо».

Мама у меня безумная. После того как я уехала в Москву учиться в колледже, она сказала: «Я тоже перееду, мне здесь нечего делать». Теперь мы живём вместе, она очень понимающая и всегда помогает.

Недавно на лекции о наркотиках из толпы спросили: «Почему в ряде стран легализована марихуана?» Лектор ответил: «А почему в ряде стран легализованы однополые браки?» Я подняла руку и сказала, что это очень странное сравнение: одно дело — любовь, другое — то, что убивает людей. Лектор стала оправдываться — мол, она не гомофобка, у неё есть «такие друзья». Тут включился завуч: «Это отклонение, болезнь, которой мы уделим отдельную лекцию». Я заплакала, но мой друг из колледжа сказал: «Забей, это совок». Если не считать этого случая, с гомофобией как таковой я никогда не сталкивалась.

Одногруппники, с которыми я контактирую, всё знают, даже периодически интересуются, как у меня дела с Е., когда я поеду к ней. Прикрывают, когда я уезжаю. Меня раньше часто спрашивали, кто в наших отношениях мальчик, а кто девочка. Этот вопрос меня всегда забавлял, и я отвечала односложно: «У нас равноправие». Сейчас у меня такое, слава богу, больше не спрашивают.

Мы с Е. всегда чётко знали, что через два года съедемся и всё будет хорошо, но это отнимает так много энергии! Смотришь на друзей, которые встречаются, обнимаются, целуются, а ты в своём телефоне эсэмэсишься. Одиноко. В какой-то момент я подумала, что мне будет проще без этих отношений, но это оказалось не так. Чувства невозможно контролировать, и хотя отношения на расстоянии — это больно и тяжело, мы знаем, что всем будет хорошо в итоге.

Я очень хочу детей, Е. тоже. Я бы, может, переехала за границу — надо что-то делать, если я не хочу растить своих детей в страхе, нормально ходить за руку со своей любимой девушкой. С другой стороны, здесь моя семья, мои близкие, и если бы не этот фактор, в принципе, меня бы здесь всё устраивало. Но, может быть, мне нравится здесь только потому, что нигде за пределами России я не была.

Никита

17 ЛЕТ, МОСКВА

– В пять лет меня записали в бассейн, и мне было интересно: ого, там будут другие мальчики! В одиннадцать я впервые задумался: может, я гей? Но потом решил: да нет, всё нормально, ну почему вдруг именно я. Полное осознание стало приходить лет в четырнадцать-шестнадцать. Поначалу я думал, что я би, но это было такое утешение, мол, девочки мне тоже нравятся, значит, всё в порядке. Потом я понял — не нравятся мне девочки.

С семьёй я об этом не говорил, разве что с друзьями. Они реагировали положительно, прямо такой эмоциональный буст был сразу. А мои родители — гомофобы. Однажды я собирался с подругами на Неделю моды Mercedes-Benz. Они сказали: «Неделя моды? Ты что, гей?» А отец добавил: «Если я узнаю, что ты гей, я тебя убью». Я подумал: «Ну, наверное, ты об этом не узнаешь». То есть единственная агрессия, с которой я столкнулся, — это агрессия родителей. Мама спокойнее: хоть и гомофобная, но, думаю, она смогла бы меня принять.

В своей старой школе я не скрывал, что я ЛГБТ. Мне суперповезло, у нас был дружный класс, мы хорошо общались, поэтому кто знал про меня — поддерживали. Но потом у них начала ехать кукуха: например, мой бывший одноклассник, который нормально ко мне относился, написал в комментарии к твиту Владана Райнса, что ЛГБТ — это биомусор. А недавно в ВК-беседе кто-то скинул мою старую фотографию со словами: «Это Никита до того, как ему моча в голову ударила». Ну что ж — я по вам не особо скучал.

Я учусь в одиннадцатом классе лицея, на востоковедении. Тут я познакомился с кучей замечательных людей. Я не боюсь туда прийти с крашеными волосами и косметикой на лице. У меня есть помада, несколько теней, хайлайтер. Когда были солнечные дни в феврале и марте, перед выходом в лицей (когда родители уже ушли на работу, потому что если увидят, то всё) я наносил тени на веки. В лицее ко мне обычно подходят со словами «ой, как классно» или не обращают внимания. Максимум гомофобии, с которым я здесь сталкивался, — слово «голубой», которое куратор нашего курса употребляет по поводу некоторых исторических личностей, говоря в пренебрежительном тоне. Старшее поколение — оно такое.

С «Drag Race» я вообще познакомился недавно. Мне интересно смотреть, но не думаю, что я хотел бы участвовать. Я бы лучше ходил по клубам и просто наряжался. С другой стороны, стоило бы выйти из зоны комфорта — я боюсь сцены со школы.

Я подписан на Мэтта Далласа, он ведёт канал на ютьюбе с мужем и сыном, а также на Марка Миллера и его бойфренда Итана из Лос-Анджелеса. Они снимают влоги о своей жизни, и ты вот смотришь: муж, муж и сын живут себе, всё у них здорово. Как-то спокойнее становится на душе — когда-то я тоже смогу так жить.

Мне сейчас нужно поступить, найти заработок, чтобы поскорее съехать от родителей. Конечно, в будущем мне хочется и заключить брак, и ребёночка. Ещё хочется быть хорошим родителем, а не таким, как мои.

Я профеминист. Подписан на Нику Водвуд. Мне нравится, какая она жизнерадостная и то, как она подаёт информацию. До Ники я бы вряд ли себя назвал профеминистом. Помню, как полтора года назад гыкал над мемами про феминисток и феминитивами. Но потом сел, почитал и всё понял.

Мне очень не нравятся геи, которые боятся феминности: будто бы есть «нормальные» геи, а есть «ненормальные», имеются в виду женственные мальчики. Я понимаю, почему некоторые могут бояться, держаться от этого в стороне, но когда начинаются разговоры «Мы нормальные, мы сидим дома, а вы дискредитируете всех геев, ведите себя как мужики» — меня это раздражает.

Надо что-то делать с тем, что вливают людям в головы из телевизора: «Геи — наши главные враги, и ещё Америка». По закону, мне нельзя знать про геев, но я знаю всё равно. Что, мне на свой твиттер поставить «18+»? Мне самому нет восемнадцати, чё делать? Родители часто говорят: «Что будет, если тебя изобьют из-за твоих цветных волос?» Но ведь проблема не во мне — проблема в человеке, который решит, что может меня избить. Он за это должен отвечать, а не я.

Виталик

16 ЛЕТ, МОСКВА → ПЕРЕСЛАВЛЬ-ЗАЛЕССКИЙ → МОСКВА

– Я довольно обычный подросток, учусь на дизайне в лицее ВШЭ, недавно открыл свой магазин стикеров. Год назад я понял, что хочу заниматься веб-дизайном, но кроме этого мне бы хотелось делать одежду и снимать фильмы.

Для выпускного проекта в лицее я делаю сайт с историей движений за равноправие: за равноправие женщин, мужчин и небинарных людей, то есть феминизма, борьбы против расизма и против гомофобии. Кроме основных принципов и позиций я расскажу историю всех этих движений в России, потому что считаю, что эти темы нужно обсуждать, а если ничего не делать, то всё так и останется.

Прежде всего, развитию активизма в России мешает закон «о запрете пропаганды» — под него можно подогнать любую акцию в защиту ЛГБТ, тот же заблокированный gay.ru, где просто освещали культурные события. Фигово, когда есть закон, который становится инструментом цензуры.

С третьего по пятый класс меня обзывали геем, но мне было всё равно. Люди пытаются оскорбить тебя словом, которое, по сути, не несёт негативной окраски, не является обидным, а просто констатирует ориентацию человека. Тогда я не осознавал своей ориентации, общался и с мальчиками, и с девочками, просто не особо любил футбол и во мне не было мачизма. Возможно, эти мальчики пытались поднять свой статус за счёт унижения окружающих, в их установках быть мужчиной значило «хорошо», а быть женщиной или иметь что-то общее с женщиной — «плохо». Потом я перешёл в другую школу — думаю, они успокоились.

В прошлом году, когда стало известно о преследовании геев в Чечне, мои бывшие одноклассники высказывались по этому поводу одобрительно: «Клёво, геев надо убивать». Я никогда не думал, что человек может хотеть кому-то смерти. Я пытался им объяснить, что не стоит так реагировать, все люди разные — в итоге ко мне начали хуже относиться.

Мне было страшно, когда в одиннадцать лет я понял, что мне, похоже, нравятся мальчики. Было ясно — теперь ты должен скрывать огромную часть себя от других, в том числе от самых близких. Ты будешь ущемлён и физически, и социально, и юридически, ведь вокруг всё пропитано гомофобией: взять те же обзывательства, связанные с ориентацией, или комичные образы геев в юмористических телепередачах, которые формируют крайне негативный образ. Если бы я однажды проснулся гетеросексуальным, я бы обрадовался — жить было бы спокойнее.

В городе с населением тридцать тысяч человек сложно что-то скрывать, при этом ни одного местного ЛГБТ-человека я не знал. Нет никакой видимости, ты думаешь, что ты сумасшедший, и всё плохо. У меня не было никаких источников, я почти не знал английский, думал, что я ненормальный, что это заболевание, что не стоит так жить и, может, надо к кому-то обратиться, чтобы это излечили. Если бы я знал о других ЛГБТ-людях, мне было бы легче. Любая демонстративность полезна тем, что люди находят похожих на себя и меньше загоняются по поводу своей необычности.

Мне кажется, давая это интервью, я делаю хорошее дело: этот материал показывает, что такие люди существуют в России, они живут и быть такими нормально. Однажды я наткнулся на видео с каминг-аутами жителей Америки перед своими родителями. Меня увлекли ролики с этого канала, а потом я даже нашел в России канал открытого гея — клёво, когда люди не стесняются об этом говорить. В русскоязычном ютьюбе не очень много открытых представителей сообщества ЛГБТ+. Я слежу, например, за Кириллом Егором, он открытый гей и в своих видео иногда говорит на эту тему. Или вот Seventeenine, две девушки из ЛГБТ+, которые снимают красивые видео и рассказывают о своей жизни — это чужой опыт, который может кому-то пригодиться. Наверное, мне бы хотелось, чтобы было больше ЛГБТ-блогеров — парней: интересно узнавать их опыт. Для них это может быть опасным, но чем их больше, тем выше демонстративность.

В одиннадцать лет я не мог представить, что о моей ориентации в будущем кто-то будет знать. В первый раз я влюбился в прошлом августе, прям серьёзно, и сейчас мои близкие друзья и их родители радуются, что у меня появился парень.

Эрика

17 ЛЕТ, МОСКВА

– Я родилась в творческой семье: мама — архитектор, папа работает с книгами. С детства меня учили: если ты не будешь интересным разносторонним человеком, это неприкольно. Сколько себя помню, я всегда рисовала. Позже, когда я хотела попасть на какой-то концерт и мне нужны были деньги на билет, я рисовала портреты на заказ. Два с половиной года я ходила в музыкальную школу, но ушла, когда мне дали базу, а с пятнадцати лет я фотографирую. Мне нравится идея делать перформансы — я хочу найти способ, как слить воедино всё, что я делаю.

Я люблю дрэг-культуру, мне нравится эпатировать. Я люблю напяливать парики, ярко краситься, очки надевать лютые и ехать в метро в таком виде — там ты предстаёшь перед всеми слоями общества сразу, перед разными взглядами. Мне нравится, что люди смотрят, не понимают, но я знаю, что ключ к пониманию — привычка.

Родители, насмотревшись новостей, спрашивают, не страшно ли мне. Переживают, дают советы, чтобы ничего не произошло. Вообще, они всегда говорили: «Можешь быть лесбиянкой, можешь никогда не рожать нам внуков. Найди себе партнёра, с кем тебе будет хорошо. Или не находи. Главное — проживи жизнь счастливо».

Я начала задумываться об этом лет в двенадцать-тринадцать. Помню, в твиттере многие ребята указывали, какими местоимениями к ним обращаться — тогда я поняла, что, наверное, я пансексуал. Бисексуалам нравятся и мужчины, и женщины, а я понимаю, что гендеров полно, и когда мне нравится человек, меня не особенно волнует, какой у него гендер. Полиаморный пансексуал — это самое широкое определение, которым я могу себя представить.

Пансексуальность никогда не была проблемой, а вот полиамория — да, появлялась ревность. Я в принципе не отношусь к отношениям серьёзно: их может быть много, с любым количеством человек одновременно и с кем угодно. В «Симс» есть две шкалы: дружба и любовь с другими персонажами. В процессе ссор с ревнивыми мадам я поняла, что для меня есть всего одна «золотая шкала»: отношения с человеком либо развиваются сразу по всем фронтам, либо не развиваются вообще. Сейчас у меня есть люди, которым я могу полностью доверять. Без остальных я запросто обойдусь: одни исчезнут, придут новые.

В браке я не вижу никакого смысла. Другие пусть заключают его, но я его не воспринимаю это как новую ступень отношений. Замыкаться на одном человеке неприкольно, ты просто застопоришься в себе, не сможешь развиваться, ведь встречая новых людей, ты формируешь себя.

Если у меня когда-нибудь будут дети, то только в таком возрасте, когда я буду уверена, что сформировала себя и теперь могу формировать их. Скорее всего, к этому времени рожать я уже не смогу, поэтому буду усыновлять и удочерять. Если вообще захочу.

В политике я не особенно разбираюсь — всю мою жизнь был Путин. Я понимаю, что вот, например, нечестные выборы — но меня это не касалось. И что, собственно, могут сделать те, кто против, ведь большинство из них молодёжь, школьники. Когда-нибудь они вырастут, но пока что слишком юные. Меня больше возмущает церковь и этот Милонов, когда, например, активисты срывают концерты, вмешиваются. Но я не хочу уезжать из России. Меня устраивает мой дом в Москве. Хочу перемещаться по миру, но у меня нет желания сбежать отсюда.

Лера

16 ЛЕТ, МОСКВА

– В детстве я очень любила аниме «Волчий дождь», много о нём читала, лазила в группах, была в фан-базе, рисовала рисуночки. В двенадцать лет у меня появилась подружка, с которой мы брали определённый фандом и создавали собственных персонажей, которых потом разыгрывали. Есть серия игр, Assassin’s Creed, в первой части действие происходит в Палестине. Из-за главного героя, Альтаира, его друг Малик теряет руку. У них очень близкая дружба, тёплая и чувственная, но с какой-то болью. Мы взяли за основу эти образы и играли в эти игры, но с намёком на романтику.

С двенадцати до четырнадцати я себя презентовала как трансгендера: мне было отвратительно осознавать, что я женщина, что у меня женское тело, лицо, грудь. Я говорила о себе в мужском роде. Но в пятнадцать поняла, что не стоит отождествлять женственность с чем-то ужасным. Думать, что женщиной быть плохо и некомфортно, женщин насилуют и убивают, а значит, лучше просто не быть женщиной, вместо того чтобы признать — с этим можно бороться.

Я решила прекратить бояться. Сначала было сложно, но потом в киношколе, где я играла в постановке, мне дали женскую роль. Я переживала и сомневалась, но всё же вышла на сцену в юбке — и почувствовала невероятное освобождение. Это один из тех моментов, которые разделяют жизнь на до и после. К весне прошлого года я почти сбросила панцирь, и сейчас я горжусь тем, что я — женщина.