«Эй, квир! Говори по-чешски» – истории шести ЛГБТ-героев о жизни в странах бывшего СССР и трудностях переезда в Чехию
Сотни людей покидают страны бывшего Советского Союза из-за гомофобии. В поисках лучшей жизни они перебираются в Европу, многие остаются жить в Чехии. Для специального проекта Настоящего Времени и Летней школы журналистики Бориса Немцова шестеро ЛГБТ+ героев из России, Узбекистана, Казахстана и Беларуси рассказали о жизни в собственных странах – и о том, с какими проблемами и отношением к себе они столкнулись после переезда.
Миша, активист, 30 лет.
Родной город: Ташкент, Узбекистан.
Сейчас живет в Праге.
Любимое место:
Розовый сад в парке Petřín.
«Я остановился и заплакал. Потому что я не думал, что может быть вот так»
Две трети своей жизни я прожил в Узбекистане: окончил институт в Ташкенте и долгое время работал там по специальности. Как ЛГБТ-человека я осознал себя в период полового созревания. Уже в старших классах школы стало понятно, что мне нравятся мальчики. Тогда я пытался себя убедить, что это неправильно. Я считал, что от этого можно каким-то способом избавиться, если начать жить с девушкой, поэтому пытался строить гетеро-отношения. Естественно, ничего не получалось. Когда у меня случился первый половой контакт с парнем, я понял, что девушки — это вообще не мое.
Я рос там, где постоянно шли разговоры о традиционных семьях. Но, как это бывает в традиционных патриархальных обществах, где добрачный секс жестко табуирован, гомосексуальные контакты в Узбекистане были и остаются достаточно частыми. Совместная мастурбация, взаимная мастурбация, у кого-то это доходило и до секса с проникновением. В тех группах, где это практиковалось, подобное считалось совершенно нормальным, к этому относились с юмором. Ну, собрались, подрочили — ничего страшного не произошло. Ребята по 4-5 человек собирались в сауны, в бани и так проводили время. И нет, они не позиционировали себя как геи. Они встречались с девушками, пытались как-то ухаживать. Те из них, кого я лично знаю, потом женились, у них семьи, дети.
Прямо о таком опыте никто не говорит, хотя многие практикуют. Во-первых, потому что в Узбекистане все еще существует уголовная статья за однополый секс, по которой тебя могут посадить на срок до трех лет. Штрафов, исправительных работ не предусмотрено — только срок. Во-вторых, мешает пресловутая лагерная риторика — «это же ********, опущенные, фу быть таким». Узбекистан даже в советское время был страной, в которой оставались очень сильны религиозные традиции и влияния.
Однополые знакомства в Узбекистане больше напоминали шпионский триллер, чем любовный роман. Если посмотреть на тот же местный Хорнет (приложение для гей-знакомств — НВ), то профайлы с фотографиями можно пересчитать по пальцам. Если и ставят фото, то они чужие. После сетевого знакомства люди вступают в переписку друг с другом, общаются неделями, потом обмениваются фотографиями. Дальше происходит верификация через знакомых-геев: люди показывают фотографию этого человека, его телефон, чтобы выяснить, действительно ли это ЛГБТ-человек или он «подставной». Только убедившись, что все в порядке, люди соглашаются на встречу. И она никогда не происходит где-то на квартирах, это всегда публичные места. Все обставляется так, чтобы никто не мог увидеть вас вдвоем, потому что традиционное узбекское общество — общинное общество, где люди друг друга знают. Не должно возникать вопросов: «Я тебя видел в городе с каким-то парнем, кто это, что это, зачем, почему».
Пока я жил в Ташкенте, было много случаев, когда кого-то выманивали с сайта знакомств на встречу в квартиру. Человек приезжал и оказывался в руках органов внутренних дел, то есть их встречала милиция, и людей начинали раскручивать на деньги. И если человек не хотел получить срок за однополый секс (который, по сути, и не состоялся), то он отдавал деньги. Обычно сумма варьировалась от 50 до 100 долларов. Несколько моих знакомых оказывались в такой ситуации, некоторые — не один раз. Надо сказать, что 100 долларов для Узбекистана — это достаточно большие деньги. А на тот момент, когда я там жил, это был месячный оклад.
Изначально уезжать из Ташкента я не собирался. Я не знал, как с ЛГБТ обстоят дела в других странах, и не думал, что где-то бывает лучше. Потом я буквально на пару дней съездил в Алма-Ату, посмотрел, как живут люди в Казахстане, и был шокирован. Я не знал, что две соседние страны могут настолько сильно отличаться друг от друга. Казахстан тогда стал для меня, человека из Узбекистана, островом свободы. Где-то через полгода я нашел там работу и переехал. Позже я узнал, что Казахстан в принципе становится для многих узбеков перевалочной базой: сначала Казахстан, потом Россия, потом, может быть, Европа.
Со временем ситуация в Казахстане, в первую очередь экономическая, ухудшилась. Это повлекло за собой всплеск традиционализма, религиозной риторики. Часто стали подниматься темы «мы должны сохранить семью», «все эти люди на деньги Запада разрушают наше общество». Это определило мой дальнейший выбор — надо уезжать. Ехать обратно в Узбекистан смысла не было. Ехать в Россию — тоже, потому что там точно так же растет традиционализм, радикализм и религиозность общества. Поэтому я выбрал Чехию, как страну с крайне низким уровнем религиозности населения. Здесь реально религиозные институты отделены от государства, они никаким образом не вмешиваются.
Изначально я приехал в маленький город неподалеку от Праги. Была ночь, я практически не видел окрестности, дошел до отеля и лег спать. Утром проснулся и тут же пошел гулять. У меня было ощущение тогда… Не знаю. Что я попал в сказку, которую нам показывали Братья Гримм, Шарль Перро в детстве, передача «В гостях у сказки». Я остановился и заплакал. Потому что я не думал, что может быть все вот так. Что может быть зелень вокруг, что могут быть деревья, чисто, аккуратно. Для меня это стало действительно культурным шоком.
Первое время я стеснялся и боялся ходить со своим парнем за руку. Я ожидал, что люди могут агрессивно к этому отнестись. Я очень хотел избежать этих конфликтов, но потом понял, что людям здесь все равно — они не смотрят на то, чем занимаются другие. Когда мы стали ходить с партнером за руку, я видел тех людей, кто улыбался, кто смотрел с удивлением, кто был безразличен. Встречались и те, кто смотрел с осуждением, но это не выливалось в агрессию. Обычно так смотрят люди за 40. То есть те, чье детство, период становления, пришелся на закат Советского Союза. Молодежи совсем пофиг, она совершенно спокойно относится. Практически во всех учебных заведениях в Чехии существует ЛГБТ-клубы, и ребята регулярно собираются. Они куда-то ездят: на пикники, в путешествия по историческим местам, то есть они ведут достаточно активный образ жизни и не скрываются, о них знают в институте, о них знают на работе.
Общаясь здесь на русском, я не встречаюсь с агрессией конкретно в мой адрес. Когда разговариваю на чешском, то по акценту все равно понятно, что я русскоязычный, и чехи относятся к этому спокойно. Когда ты неправильно употребляешь слова или как-то ошибаешься, они тебя очень аккуратно поправляют, никаких насмешек в твой адрес, наоборот, спрашивают, откуда ты и как давно ты в Чехии. Что касается агрессии, которая встречается в адрес других русскоязычных, то это больше связано не с языком, а с их поведением в обществе. Потому что, как говорит сама русскоязычная диаспора здесь, в Чехии остаются два типа русских: это либо умные, либо богатые. Умные учат чешский и достаточно быстро интегрируются в среду: это люди востребованных профессий, они остаются, они работают здесь. Люди богатые и просто туристы, которые сейчас могут позволить себе быть туристом, это в большинстве своем люди невоспитанные.
Когда с моими знакомыми чехами обсуждение заходит о национальностях, они стараются уйти от разговора, потому что эта тема достаточно скользкая. Явного осуждения по национальному признаку, что «ой там вот эти цыгане», я лично не встречал. Хотя, конечно, в местном обществе существует предубеждение в отношении ромов, что это не очень благополучные в социальном плане люди. Что они работают только по той причине, что государство может их лишить пособия. Но это не настолько популярная ксенофобная повестка, которая встречается в той же самой России, например.
Я не готов возвращаться в Узбекистан. Несмотря на то, что власть поменялась, поменялся президент — сама система государственного правления не изменилась. Она, к сожалению, остается авторитарной, а президент вместо того, чтобы выстраивать государственную систему, которая будет работать независимо от того, кто находится у власти, вместо формирования государственных и политических и гражданских институтов, едет по стране, рассказывает женщинам, как рожать и варить борщи, колхозникам — как собирать урожай, строителям — как строить.
Катя, 26 лет, политологиня, специалистка по правам человека.
Родной город — Челябинск, Россия.
Сейчас живет в Праге.
Любимое место:
Чайная Maze in Tchaiovna
«Катя, ты настолько нерусская, что это очень круто»
В России я училась на переводчицу, но не доучилась и уехала за границу изучать политологию. Пробыла три года в Штатах, потом три года во Франции и вот сейчас уже год живу в Чехии. Я идентифицирую себя как пансексуалку и полиаморку. В России это был метод проб и ошибок: вроде того, что в школе тебе начинает нравиться одноклассница или твоя близкая подруга, а ты оправдываешь это дружескими отношениями. В подростковом возрасте я спросила у мамы, почему нельзя удочерять или усыновлять детей гомосексуальным парам. Она прочитала мне длинную лекцию, что не имеет значения, какого пола родители. Тогда это очень, очень повлияло на меня.
Я жила в Европе уже четыре года, когда в России начали насаждаться откровенно гомофобные настроения. Вещи, которые лет 5 назад я не могла даже представить, стали обыденностью. В Госдуме по-серьезному заговорили о православии и семейных ценностях в ключе религии. В этот период я поехала с родителями на отдых, и мы снова заговорили про возможность гомосексуальным парам удочерять и усыновлять детей. Неожиданно мама сказала: «Нет, так делать нельзя, им нельзя никого усыновлять». Я впала в ступор: «Мам, что случилось? Пару лет назад ты сама читала мне об этом лекцию». И она пустилась едва ли не в слезы: «Нет, я не могла такого сказать, ты все придумываешь». Эта ситуация отсрочила мой каминг-аут очень надолго: я не понимала, как мои родители могут отреагировать.
Я сделала свой каминг-аут в Париже, накануне выпускного. Мы с мамой сели перекусить, и я начала: «Мам, у меня к тебе есть одно важное дело, хочу кое-что тебе рассказать, в общем, я бисексуалка». И я так затормозила, думаю: стоп, а я разве бисексуальный человек? И добавила: «Вообще это не так называется, но ты это слово точно не знаешь». А она отвечает: «Так, погоди. Что за слово? Рассказывай, как это правильно называется, я хочу все знать, что это такое?» Я говорю: «Я пансексуалка. Это романтические, сексуальные симпатии, влечение к людям вне зависимости от их гендера». Она честно сказала: «Я ничего не понимаю». И я начала объяснять: вот есть трансгендерные люди, есть небинарные. А потом села рыдать. Она меня обняла: «Что случилось, почему ты плачешь? Все хорошо, я тебя люблю, ты замечательная, ты мой золотой ребенок, ты солнышко». Она правда не понимала, почему я плачу.
Когда я проснулась на следующий день, то увидела, как мама читает статьи о пансексуальности в интернете. Когда она уезжала, попросила на нее не обижаться. Она сформулировала это так: «Понимаешь, когда мы с тобой, и ты мне про это все рассказываешь, я понимаю, что это нормально. А когда я уезжаю обратно, у меня этой информации нет. Я этого всего не вижу, и тебя нет рядом, чтобы задать нужные вопросы».
Однажды в Париже на меня наехал незнакомый мужик на улице, потому что подумал, что я американка. Когда я сказала, что приехала из России, он сразу такой: «О-о, какой милый русский акцент!» Многие французы считают британцев и американцев глупыми, необразованными, некультурными. Русских же воспринимают положительно, наверное, из-за ассоциации с белой эмиграцией. Парижские знакомые часто спрашивали меня: «Наверное, ты выросла, когда вы говорили дома по-французски, да?» Каждый раз я сползала под стол от смеха — это просто невероятно, ребята сильно потерялись в веках.
После окончания учебы в Париже я нашла работу в Праге и переехала. Чехия стала первой страной, где я испытала и ксенофобию, и квирфобию сразу. Первым делом меня поразил вопрос ЛГБТ-браков. Как объяснить, что в такой атеистической (согласно опросу Pew Research, Чехия — самая атеистическая страна Центральной и Восточной Европы, — НВ) стране есть понятие партнерства, а браков, которые позволяют однополым парам усыновлять детей, нет? Для меня удивительно, что во Франции есть возможность заключать однополые браки, а ведь Франция невероятно католическая страна, а в Чехии — нет.
Однажды мы шли за руку с девушкой от Староместской площади, то есть прямо в центре Праги. Было достаточно светло. Когда мы проходили мимо террасы какого-то бара, проходящий мимо мужик плюнул мне в лицо и спокойно пошел дальше. Из песни слов не выкинешь, так что я буду говорить как есть — я остановилась в полном **** [замешательстве]. Что вообще произошло? Но самым паршивым было даже не оплеванное лицо. Самый ужас заключался в том, что люди на террасе стали смеяться. Моя девушка попыталась меня успокоить: «Все хорошо, все нормально, он ушел». Она тоже эмигрантка, но из Северной Америки. Я на нее смотрю дикими глазами и повторяю: «Они же все смеются». Она ответила: «Катя, хорошо, что ты не понимаешь чешский и не знаешь, что именно они говорят».
В следующий раз, когда я столкнулась с открытой гомофобией, я стояла на платформе метро, читала книжку с телефона. Ко мне подошел мужик и начал что-то зло говорить на чешском. Я подняла голову и ответила, что не разговариваю по-чешски. И тут он перешел на очень плохой английский и начал повторять: «Лесбиянка, лесбиянка, понаехали лесбиянки, совращают чешских девочек». Было понятно, что он не знает, как правильно оскорблять на английском, и пытается найти хоть какое-нибудь еще слово, но безуспешно. Мне было так смешно, я стояла и думала: подсказать ему, что ли? Начала улыбаться. И тут он просто снял с меня шапку, кинул ее на рельсы и ушел.
С русофобией я здесь сталкиваюсь в основном в доброжелательном ключе. Шутки про Россию, Путина, про шпионку. Шутят коллеги, друзья, знакомые. Когда местные хотят сделать мне комплимент, они нежно берут меня за руку и говорят: «Катя, ты настолько не русская, что это очень круто». Такое случалось несколько раз и звучало как от чехов, так от англоязычных эмигрантов. Каждый раз мне становилось обидно, потому что все то прекрасное, что вы сейчас видите, родилось в России, и оно нерусским быть по дефолту не может.
В Чехии я не русская, потому что я слишком клевая, чтоб быть русской, в России тоже не русская, потому что сначала я американизировалась, потом офранцузилась, а сейчас, видимо, очешилась. И получается, я нигде не могу быть русской, потому что единственный способ быть таковой — это молиться на кремлевскую политическую линию.
Я люблю носить платки. Однажды я шла по улице в дождь, у меня не было с собой зонтика, и я накинула платок на голову. Причем платок павловопосадский, с цветами на всю голову, не хватало только кокошника. И подходит мужчина, начинает говорить на чешском, видит, что у меня просто ноль в глазах, переходит на английский и заявляет: «Вот ты — европейская женщина, обратилась в ислам, предала свою расу, как ты будешь рожать настоящих европейских детишек». В таких ситуациях я иду по пути большего сопротивления, и вместо того, чтобы сказать, что я не мусульманка и пойти дальше, начинаю: «Какая разница, какая у меня религия? Что хочу, то и делаю». В итоге это превратилось в дебаты против исламофобии. Он очень долго возмущался: «У тебя небось парень мусульманин, он тебя заставил надеть платок, а как твои родители к этому относятся, а что ты будешь дальше делать, он же тебя потом из дома выпускать не будет».
Данияр, 31 год, ЛГБТ-активист, редактор ЛГБТ-СМИ Kok.team
Родной город — Текели, Казахстан.
Сейчас живет в Праге.
Любимое место:
Площадь у Технической библиотеки.
«Не надо приезжать сюда без знания языка». А я ведь и приехал сюда, чтобы учиться!
Спрашивать у гомосексуала, когда он осознал свою ориентацию, так же странно, как спрашивать у гетеросексуала, когда он понял, что гетеросексуален. У меня это произошло очень просто. Наступило половое созревание, и я понял, что с девочками очень классно дружить. А мальчики просто очень красивые, и мне нравится не только дружить с ними, но и на них смотреть. Тогда я понял, что я, наверное, гей. Это далось мне очень легко. В глубоком детстве, когда в 90-ые были видики и все обменивались кассетами, в одном фильме прозвучало слово «голубые».
Я спросил у мамы, что это значит. Она ответила, что «голубые» — это мужчины, которые любят других мужчин. Все. Никаких дополнительных комментариев, обсуждений. И когда я ощутил симпатию к людям своего пола, я вспомнил свой самый главный авторитет в жизни — маму. У меня не было ни психологических травм, ни неврозов насчет своей ориентации. Отец умер, когда мне было 18. Мамы не стало прошлой осенью. Папу я любил, маму тоже любил. Поэтому эти истории про то, что гомосексуалы — это те, у кого несчастные семьи, брошенные отцами, неправдивы. Я думаю, что не рассказывал родителям о своей ориентации из-за этих стигм. Это были 90-ые. В 1998-м мне было 11 лет. Наш шахтерский городок переживал невероятный постсоветский кризис. Люди готовили на улице, свет включали на один час и только ночью, за это время мама успевала напечь мне в школу блины. Всем было не до обсуждений ориентации.
Я сделал публичный камин-аут буквально на днях. Накануне ЛГБТ-прайда в Праге я написал в фейсбуке большой пост. К нему прикрепил статью, посвященную маме и моим переживаниям по поводу «знала — не знала», «догадывалась — не догадывалась». Признался, что люблю мужчин. Казахстанский фейсбук очень маленький — те, кто меня знают, начали делать репосты, мол, классно, молодец. А уже под репостами — волна гомофобии от френдов моих френдов. Любимое казахстанское гомофобное высказывание звучит как «сжечь». У вас в России только сердца сжигают (в апреле 2012 года телеведущий Дмитрий Киселев призвал «сжигать сердца геев» — НВ), а у нас, видимо, хотят целиком испепелить просто.
Мне очень повезло, потому что я мальчик с привилегиями: русскоязычный, жил в большом городе, хорошее образование, работа. Казах, который говорит по-русски, а при этом еще и знает казахский, — это привилегированный человек, у него нет проблем, чтобы устроиться на любую работу. А если ты знаешь только казахский, у тебя очень большие проблемы, при этом в стране очень большой процент ребят, приехавших из аула. Я оказался в уникальной и привилегированной ситуации, мог себе выстраивать подходящее окружение, создал френдли-пузырь из друзей и единомышленников. Но о случаях угнетения и даже убийства ЛГБТ-людей в своей стране знаю.
В Усть-Каменогорске несколько лет назад компания друзей пошла в баню, а там их друг признался, что он гей. Они его убили. Резонанса не было. Недавно около гей-клуба в Алма-Ате убили человека. На днях мне рассказывали, что какие-то люди в Астане ради развлечения приезжают к гей-клубу и ждут, когда кто-нибудь выйдет один, пьяный, и избивают. При этом в Казахстане нет статьи о преступлении на почве ненависти к сексуальной ориентации и гендерной идентичности. А раз нет статьи, то и гомофобии как категории не существует. То есть получается, что где-то просто подрались, тут просто убили, там просто обокрали, здесь просто шантажировали, а в ином месте просто угрожали ножом.
Самостигма, разумеется, тоже есть, интернализированная гомофобия присутствует. Например, у нас есть в соцсети казахоязычные гей-паблики. И там перемежаются объявления типа «Ищу секс» с цитатами из Корана. На время исламского поста эта группа администратором закрывается с заглушкой: «Давайте хотя бы в этот священный месяц не будем грешить». Это уникально. Очень грустно, но это уникально.
Я приехал сюда вместе с другом и с парнем. Мой первый тест Чехии на толерантность был самый примитивный — идти с любимым человеком за руку. Мне было очень кайфово, а он первые дни сильно нервничал. Мы ходили в центре, на окраинах, абсолютно везде. Я просто держал его за руку, это был необычный экспириенс. И я хочу отметить следующее: когда я иду со своим парнем за руку, у меня холодеет сердце только тогда, когда я слышу русскую речь. В этот момент я начинаю держать руку любимого еще крепче. С рациональной точки зрения, я понимаю, что ничего не случится, потому что полиция, правовое государство и все такое. Агрессоров могут просто депортировать. По идее это им страшнее проявить свою гомофобию. Но и мне страшно. И у меня сразу мысль: а как реагировать в критической ситуации? Если я буду отвечать агрессорам по-русски, то как приведу полиции свидетелей, которые расскажут, что произошло? А если я буду отвечать им по-чешски — они меня не поймут.
Я слышал разные истории о ксенофобии, но лично пережил только один такой случай за год. Как ни парадоксально, он случился в полиции для иностранцев. Казалось бы, к ним каждый день приходят мигранты, они только приехали в Чехию, им нужно регистрироваться. И вот я сижу в полиции, подходит моя очередь. Заговариваю с работницей по-английски, а она мне что-то отвечает по-чешски. Я говорю: «Простите, я не говорю на чешском». На что она отвечает на английском: «А я по-английски не говорю». Прошло четыре секунды молчания, она обратилась ко мне на английском языке, и мы продолжили разговор как ни в чем ни бывало. Это была явная демонстрация: «Не надо приезжать сюда без знания языка». А я ведь и приехал сюда, чтобы учиться!
Чехи сами знают, что их обвиняют в ксенофобии. Преподавательницы в языковой школе, где я учусь, просят нас рассказывать примеры, чтобы понять, в чем проявляется национальная нетерпимость. Здесь остро стоит цыганский вопрос, к примеру, и все это знают. Ромы — граждане Чехии, они здесь жили наравне с чехами издавна, но неприятие ромов (слово «цыган» в чешском так же оскорбительно, как «жид» в русском) присутствует. Их часто обвиняют в жизни на пособие. В общем, в чешском обществе присутствует ксенофобия. Но удивительно: в числе фобий я не смогу назвать гомофобию. В одном из интервью чешский активист Эдуард Копачек сказал: «Мы добились терпимости, толерантности. Теперь наша задача — добиться уважения».
Тимур, 28 лет, художник.
Родной город — Благовещенск, Россия.
Жил в Остраве, Брно, сейчас живет в Праге.
Любимое место:
собственный дом.
«К вам еще один вопрос. Вы знаете, что произошло 21 августа 1968 года?»
Когда я узнал о термине «квир», то понял, что это отсутствие лейблов, состояние, когда все возможно, очень близкое для меня: неконформность и открытость взглядов. Потому что мне нравятся парни, но с другой стороны я нахожу и девушек привлекательными. Когда у меня спрашивают: «Ты гей?», я говорю: «Я и гей, и лесбиянка, и вообще кто угодно».
В 90-е и 2000-ые в России было много квир-моментов в культуре, взять хотя бы Верку Сердючку и целующихся «Тату». Не припомню, чтобы это было для меня шоком и чтоб я спрашивал маму, что это такое. В школе из-за того, что я общался больше с девочками, меня дразнили «педиком» и «казановой». При этом «педиком» называли вплоть до 9 класса — непонятно почему, ведь я не одевался вызывающе, старался быть похожим на других детей, чтобы надо мной не издевались, потому что буллинг начался уже в классе третьем. Один раз мама приготовила мне еду в школу, я не поделился ею с одноклассником, и он меня избил. Меня по-всякому называли: «китайцем», потому что у меня восточный разрез глаз (мой отец — узбек), «чукчей». Били очень часто.
В детстве я любил рисовать необычную одежду и всяких персонажей. Когда мне было семь, мама сказала, что я мог бы стать дизайнером одежды. Я спросил: «Клево, а что они делают?» Она ответила: «Рисуют и создают одежду». И тут же рассказала, что среди дизайнеров одежды много мужчин-геев. И попросила дать обещание, что когда я вырасту и стану дизайнером одежды, то не стану «гомосексуалистом». А я вообще не понимал, о чем речь!
Я столкнулся с прямой агрессией на почве гомофобии, когда учился на втором курсе колледжа. Моя мама, швея, сшила мне рубашку с жабо. После 1 сентября мы с друзьями отправились гулять и наткнулись на шайку парней, один из которых, кстати, раньше ходил со мной на бальные танцы. Они спрашивали, почему я надел такую рубашку, педик ли я, есть ли у меня деньги. Начали угрожать, что подвесят меня на гвозди и сыграют в Буратино, то есть возьмут меня за ноги и начнут дергать, а из меня посыпятся деньги. Потом они отвели меня за угол здания и продолжили оскорблять. В итоге до физического насилия не дошло, и у меня ничего не взяли. Но потом я шел по центру Благовещенска и плакал — мне было жутко обидно, я не понимал, в чем проблема, почему это происходит именно со мной, что вообще не так, что я такого делаю.
Интересно, что мама не осуждала гомосексуальность, когда я был ребенком. Она сказала пообещать ей, что я не стану геем, но потом последовала фраза: «Я буду все равно вас любить». Сейчас она посылает мне странные статьи о том, какой загнивший Запад и Европа, о том, что геи не могут воспитать нормальных детей, и о том, что ЛГБТ растлевают Россию.
Недавно я не выдержал и сделал каминг-аут. Она написала умопомрачительную дичь, а я ей написал ответным сообщением в соцсети: «Мам, честно, не хотел тебе это писать, потому что ты когда-то сказала, что я тебя расстрою. Но суть в том, что меня привлекают как парни, так и девушки». В ответ она сказала, что геи и лесбиянки — это больные люди. Я ей говорю: «То есть это означает, что я больной человек?» Она такая: «Получается, что так. Говорили же мне, что если ты беременна и болеешь на каком-то месяце беременности, то ребенок родится геем. Я надеялась, что обошло горе, но вот не обошло». Потом она писала, что если я думаю, что ее отношение ко мне изменится, то это не так, и она будет дальше меня любить.
В Чехии я себя ни в чем не ограничивал и носил яркую одежду, которая мне нравилась: страна очень терпима к внешнему виду, все выглядят как попало и всем нормально. Я не припомню квирфобии в Брно, но столкнулся с ней в Остраве. Неоднократно от местных цыган — как от детей, так от взрослых — я слышал, что я «педик». При этом в цыганском сообществе очень много геев. Я сидел на сайтах знакомств и видел их десятками. Возможно, такое поведение — это гиперкомпенсация.
Недавно у меня выдался странный день. Я шел по центру Праги, на мне была леопардовая рубашка и короткие шорты, волосы были заплетены в косичку. Мимо проходила компания цыган, и они начали кричать: «Эй, пидор, зачем ты эту сумочку несешь, зачем она тебе?», а потом просто повторяли «Пидор, пидор, пидор» мне вслед. Я пошел на остановку ждать своих друзей, а там уже взрослый чешский мужчина обозвал меня «пидором» себе под нос и отвернулся. Когда мы встретились с друзьями и пошли покупать ром в супермаркет, двое русскоязычных мужчин оглядели меня с головы до ног, сказали «пидор» и начали смеяться. Просто слово дня.
В Остраве я поступал на художественный факультет и проходил собеседование. Мы с комиссией разговаривали о том, какие художники мне нравятся, какие направления я люблю. В конце успешного, как мне казалось, интервью, я спросил, могу ли идти. Но моя будущая завотделением сказала: «К вам еще один вопрос. Вы знаете, что произошло 21 августа 1968 года?» А я был такой счастливый, мне казалось, что поступление у меня в кармане. Я ответил: «Нет». И у комиссии сразу стали очень серьезные лица. Завотделением очень медленно говорит: «В Чехию въехали русские на танках. Много людей погибло, произошла оккупация Чехии». Я выхожу из кабинета и думаю: «Мне ***** (конец), меня не возьмут, потому что я русский». Это было моим страхом с детства. Я всегда боялся, что меня будут судить по тому, что я из России. В университет меня в итоге меня взяли, но в течение трех лет, пока я учился на бакалавриате, завотделением припоминала, что не хотела меня брать, что у меня плохой чешский. Но добавляла: «Потом я увидела твои работы и поняла, что он точно будет моим студентом».
Ханна, 23 года, активистка.
Родной город — Гомель, Беларусь.
Сейчас живет в Брно.
Любимое место:
Веганское кафе Tři ocásci, парк Lužánky.
«А как вы выживаете в Беларуси?»
Я — лесбиянка, но моя идентичность — это не только сексуальная ориентация, это еще и место, где я жила и родилась. Я из Гомеля, города на границе с Украиной и с Россией, где, как и в любом регионе, намного меньше, чем в столице, доступа к сообществам и информации. В 15 лет я считала себя асексуалкой, хотя в принципе не знала, что это такое. Просто где-то услышала это слово, возможно, даже на английском, и его смысл показался мне близким. До 20-ти не знала ни одной лесбиянки, и мне казалось, что это какая-то невидимая среда.
В Гомеле я долго в упор не видела ЛГБТ+ людей. Возможно, они были, но я их не замечала. Спустя много лет мне говорили: «Вот эта дама — лесбиянка! А вот этот чувак — гей! Как ты могла не знать?» При этом я слышала и видела много гомофобии в Беларуси. В 2014 году с гей-вечеринки выходил минчанин Миша Пищевский, мимо него проходили какие-то мужики и сказали: «Эй, пидор». Избили, Миша впал в кому, а потом умер. Это такой самый громкий случай, который получил максимальную огласку. До сих пор мои друзья-геи из Гомеля никогда даже не проговаривают вслух слова «гей», «гомосексуал», «гомосексуальность», «ЛГБТ», «ЛГБТ-активизм». Им страшно, что кто-то услышит, страшно, что кто-то поймет, что это про них. Но все же самый главный агрессор Беларуси — это государство. В 2013 году Лукашенко выдал: «Ладно, женщинам лесбиянство я прощаю. Но голубизну мужикам — никогда в жизни. Почему нет? Да потому что женщина лесбиянка — потому что мы, мужики, дрянные».
На ежегодный квир-кинофестиваль DOTYK приходили проверки милиции, потому что на него подавали жалобы православные христиане. Зачастую происходят всякие «облавы» на гей-вечеринки: ищут наркотики или проверяют пожарную безопасность, а по сути срывают мероприятие. Интересно, что в отличие от России, где федеральные СМИ конструируют образ врага в виде Запада и Европы, Беларусь выпускает более-менее нейтральные передачи. Но в силу того, что у нас транслируется и российское телевидение, «загнивающий Запад» и «гейропа» до нас тоже долетают. Эти выражения очень активно используются у нас теми, кто не солидаризируется с ЛГБТ. И вину за то, что в Беларуси «стало много ****** (геев)», все тоже скидывают на козни со стороны.
Когда я переехала в Брно по волонтерской программе, мне было ужасно грустно. Я скучала по друзьям, ощутила ценность того активизма, который был в Беларуси, — здесь ЛГБТ-активизма, к которому я привыкла, нет. Конечно, было ощущение свободы, ну вот даже взять кафе, в котором мы сейчас сидим, и то, что тут висят все эти маечки в поддержку политзаключенных и анархизма. В Беларуси это было бы невозможно. Но для меня это чувство свободы не стало особенным. Я знала, что в Чехии все именно так. Я довольно быстро познакомилась с местным русскоговорящим сообществом и ощутила постсоветское одиночество. Постсоветское одиночество — это когда тебе нужно что-то сделать со своей страховкой, а тебе не может помочь миграционная служба, потому что вы говорите на разных языках, а английского сотрудник не знает. Или ты заболеваешь, идешь к врачу, а тебе говорят, что твоя страховка именно это лечение не покрывает, и ты не знаешь, куда идти.
Знакомые чехи из Брно говорили мне: «Когда поедешь в Прагу, там будут одни русские туристы, вечно на русском своем орут, как они достали, еще и украинцев много». Когда я приехала в столицу, то заметила, что русские там — это в основном наглые богачи-туристы, а украинцы — люди, которые приезжают на заработки. Для меня очень грустно слышать, когда к украинцам относятся хуже просто потому, что они приехали зарабатывать деньги. Тем более, что чаще всего они занимаются тяжелым физическим трудом.
В Чехии и Словакии я часто сталкивалась с экзотизацией своей страны. «Ты из Беларуси? А как вы там выживаете? А расскажи про вашу диктатуру, про вашего президента, про Луку». Такие вопросы задавали как чехи и словаки, так и иностранцы. Обычно это идет в связке: сначала неправильно называют мою страну (Белоруссия вместо Беларуси), потом задают праздные вопросы. У людей возникла потребность в чем-то интересненьком на вечеринке, например, и они решили ее удовлетворить. Поражает популярный вопрос: «Почему вы не устроите в Беларуси революцию?» ***** (зачем) вы мне это говорите, ребята? Вы вообще не знаете, о чем ведете речь. Еще очень популярный вопрос: «Как беларусы относятся к русским?» Я не знаю, что на него ответить. Мое мнение — одно, мнение моих родителей — другое, каких-то окружающих людей — третье.
Инга, 25 лет, художник, дизайнер.
Родной город — Мурманск, Россия.
Сейчас живет в Праге.
Любимое место:
Olšanske namesti
Лет с 14 я понимала, что все, творящееся вокруг меня, все эти общественные взаимодействия — это не то, куда я вписываюсь. Я смотрела на людей, на взаимоотношения подростков и чувствовала, что мне все это не нравится. Когда я по-настоящему начала влюбляться, то осознала, что могу испытывать чувства больше, чем к одному человеку одновременно, и так же хочу быть больше, чем с одним человеком. Был момент, когда мы с моей лучшей подругой решили пожениться. Мы думали об этом, проговаривали это, и в тот момент это было очень вдохновляющей и очень хорошей идеей. Потому что это человек, с которыми я действительно хотела бы создать семью. Позже мы поняли, что идея крейзи, что между нами двоими в плане отношений еще непочатый край всего, и пока что мы обе к этому не готовы. Но, по сути, мы уже семья. А еще она живет прямо за стенкой.
Когда я приезжаю домой, то ощущаю мощные волны гомофобии. Некоторые мои друзья из Мурманска гомофобны, и это неприятно, стереотипно, уперто, просто глупо, в конце концов. Но я не могу там бороться одна. Пока я не владею достаточным характером, чтобы противостоять такому количеству гомофобной информации. Примеры фобного поведения простые. Например, из быта: я люблю коротко стричь волосы, и местные парни часто называли меня лесбухой, говорили «никогда больше не стричься», называли Бритни Спирс.
Несмотря на это, в моем доме всегда была атмосфера свободы взглядов и самовыражения. В каких-то моментах у моих родителей были негативные взгляды на ЛГБТ. Я не хочу говорить, в чем именно. Это очень субъективный негатив, без ненависти. Мне кажется, квир-тема их не особо интересует, поэтому они просто не открываются ей. Пока ни перед ними, ни перед кем-либо, кроме близких друзей, я не делала каминг-аут. Потому что у меня пока что время… ну, шальной молодости, что ли. Со своей семьей я не виделась давно, но когда думаю о нашей потенциальной свадьбе с подругой, то вижу на ней своих родителей. Они бы наверняка удивились такому повороту событий, но восприняли все хорошо. Моя подруга, например, рассказала о наших планах своей родне. И они восприняли все тоже нормально. Ее отец сказал, что так и знал, что она лесбиянка, хотя она бисексуальна на самом деле.
Я переехала в Прагу, потому что тут спокойно, красиво, очень много людей, которые мне нравятся. Я люблю комфорт. Квир-фобии на местном уровне я не встречала. Лично сталкивалась и сталкиваюсь только со случаями, связанными с сексуальной объективацией. Был момент, когда я даже намерено изменила внешность и стиль, чтобы быть «менее привлекательной» с точки зрения общественности, потому что люди сильно перебарщивали с этим. Чехия — все еще довольно сексисткая страна, но квиру здесь не будет плохо. Естественно, будут встречаться какие-то моменты, но ты спокойно можешь быть здесь геем, лесбиянкой, бисексуалом. Тут есть невежественные люди, но все поправимо, и ситуация намного лучше, чем в России. Здесь разрешены квир-браки, а значит, есть надежда. Хотя вот нельзя усыновлять детей, но все впереди, я думаю.
Что я ощущала в Чехии постоянно — это ксенофобию. Дурацкие шутки, комментарии, передразнивания слов, акцента. Бывало, что незнакомый человек мог начать говорить со мной о России в негативном ключе, доказывая свою точку зрения. Мне запомнился очень яркий случай с чуваком из тиндера. У него была довольно стереотипная внешность, сигара во рту, фотографии, где он занимается спортом. После матча он начал мне писать, какая я красивая, клевая, как он хотел бы со мной познакомиться, написывал комплименты. Но потом посмотрел мой профиль в фейсбуке и нашел фотографию пятилетней давности, где была изображена рука с маникюром, на одном ногте которой — наклейка с Путиным. То есть пять лет назад я в шутку выложила этот кадр, подписала как «патриотизм», и вот этот парень подумал, что я была фанаткой российского президента. Он тут же начал спрашивать меня, как я отношусь к Путину, и, не давая ответить, писал свое мнение, спорил сам с собой, говорил много неприятного о России. Я пыталась объяснить, как ВВП очутился на моем пальце, но все мои ответы ему не подходили, и он не прекращал этот политический, пропитанный ненавистью монолог. Я не выдержала и сказала: «Чувак, ты многого не знаешь об этом», имея в виду ситуацию в России в целом. В итоге он сказал, что не хочет даже близко находится с такими людьми, как я, назвал меня Трампом. То есть речь шла о Путине, но я все-таки оказалась Трампом. Фейк-ньюс вообще рулят!
Говоря о «позитивной» дискриминации. В университете ребята говорили, что преподаватели дают нам поблажки, потому что мы русские. Один парень однажды спросил: «Почему вы, русские, такие привлекательные, и почему вы лучше в сексе?» Еще один человек сказал, что к русским и украинкам он относится хорошо, а к чешкам — нет. Сам он был цыган (есть, кстати, слух, что цыгане почему-то боятся русских). Наверное, в чем-то я и сама националистка. То есть не только попадаю под позитивную дискриминацию со стороны чехов, но и чехи попадают под мою позитивную дискриминацию. Но она обычно заканчивается разговорами с моими чешскими друзьями о том, какие другие чехи плохие. Открыто я никого, конечно, не унижала, упоминая национальность. Это некрасиво. Чтобы человек от меня нарвался на оскорбление по поводу своей национальности — нет, такой образ меня нереален.
Может быть, со мной очень ярких или жестоких случаев дискриминации не случалось, но это не значит, что их в принципе нету или что мы должны делать вид, словно такого явления не существует. Думаю, когда мы встречаем людей, которые стали жертвами каких-либо фобий, мы должны слушать и вникать.
