«Я себя в зеркале до сих пор не различаю». Создатель Lurkmore Давид Хомак — о своем каминг-ауте, гендерной дисфории и тревоге
23 марта создатель неформальной онлайн-энциклопедии Давид Хомак в своем фейсбуке объявил о том, что он — небинарная персона (человек, который не относит себя ни к мужскому, ни к женскому гендеру). «Мне стало намного лучше. Мальчик я, девочка, нечто среднее — мне с собою стало намного лучше», — написал он. «Холод» поговорил с Хомаком о его каминг-ауте, реакции окружающих и о гендерной социализации.
— Как в целом ощущения после каминг-аута?
— Я несколько утомлен, как обычно бывает после любого громкого события. Но мне приятно, что многим людям оказалось важно увидеть, что кто-то из известных людей — такой же, как они.
— Пару лет назад вы рассказали о психологических проблемах, в том числе связанных с высокой тревожностью. Они остались? Тяжело ли сделать каминг-аут при таком высоком уровне тревоги?
— Мне кажется, это в обратную сторону работает. Тревожность постепенно снижалась, когда я осознавал всю эту историю — это не мгновенный процесс, он занял около года. Осознание помогает с тревожностью. Раньше у меня был постоянный источник дисфории: что-то постоянно не так, не на месте. Конечно, сейчас состояние заметно улучшилось. Еще на мое самочувствие очень хорошо влияет поддержка, которую я получаю в соцсетях на этой неделе.
— Вообще кажется, что вас очень многие поддерживают.
— Я видел и негативную реакцию. Но по сути мне предъявить нечего. Меня не могут оскорбить, если назовут геем. Я уже много лет так себя веду, я не спорю с этим.
— Подождите, но вы же себя индентифицируете как гендер-квир персону, а не как гея, правильно?
— Да-да, абсолютно. Я про то, что меня нельзя оскорбить этим словом. Почему вообще это должно быть обидно? Люди пытаются задеть, оскорбить меня, называя геем, а я не понимаю — что плохого в этом?
— Вы писали, что двачеры (пользователи российского имиджборда 2ch, часто склонные к жесткому троллингу. — Прим. «Холода») обратили внимание на ваш каминг-аут. Были какие-то агрессивные выпады?
— Нет, они тоже все назвали меня геем в разных вариациях и на этом успокоились. Не смогли ничего больше придумать. Во-первых, они ничего не понимают про гендер. Во-вторых, они в оскорблениях не продвинулись с 2007 года. Да и что тут особо придумаешь? Никакого компромата на меня нет. Все, что может быть на меня компроматом, я сам выкладываю и рассказываю.
— Ваша супруга вас поддержала? Как она отреагировала?
— Она человек непубличный, так что я бы особо не распространялся. Но если коротко — поддержала, ей это все понятно. Никаких сложностей или разногласий из-за этого у нас не было.
— А родные?
— Брат сказал: «Окей, это во многом объясняет твои отношения с девушками».
— Что он имел в виду?
— Что мне всегда нравились девушки немного андрогинного вида, грубо говоря.
— Среди друзей кто-то удивился? Или все догадывались и раньше?
— Процентов 80 сказали, что они и сами задавались вопросами насчет своего гендера. Это люди, которых я знаю лет по 20, с которыми познакомился еще после школы. Остальные сказали, что они насчет меня и не сомневались. У многих людей в отношении гендера сплошные приключения, но об этом не принято говорить. Сейчас в интернете появилась куча новой информации, и многие начали что-то про себя понимать, о чем-то догадываться.
— Вы писали в твиттере про мамину реакцию, про то, как она вспомнила, что вы в детстве пользовались лаками для ногтей. Как вам кажется, действительно в детстве уже были предпосылки?
— Очевидно, какие-то предпосылки были в детстве, а еще больше — в юности, когда я ходил в черных облегающих штанах, с накрашенными ногтями, в кожаной рубашке. Я сейчас нашел фотку — я был похож на Тринити из «Матрицы». Тогда была еще помешанность на теме Мэрилина Мэнсона, весь этот антураж впечатлял. Но казалось, что это веяния поп-культуры, что это все пройдет. И оно прошло, но при этом осталось со мной.
— Вы тогда задавались вопросом по поводу своего гендера, сексуальной ориентации?
— Задавался, конечно, в нашей тусовке это было нормально. Мы с моей тогдашней герлфренд много лет шутили про андрогинов, андроидов и киберпанк. Я поднял на днях ЖЖ за 2003 год, там столько шуток про это! Просто не было какой-то информации об этом. Было понятно, что ты или трансгендер, или нет — тогда оставайся в рамочке.
— А вам не подходила ни трансгендерность, ни рамочка?
— Абсолютно. В чистом виде трансгендерность — не совсем то. Тогда были четкие границы. Понятие «трансгендер» включало в себя обязательное гомосексуальное влечение. Этого у меня не происходило, как это все работает, было непонятно. Сейчас понятнее.
— Но вы же писали, что у вас с мамой был разговор про отношения с мужчинами?
— Конечно, в юности же надо все попробовать. Были какие-то отношения с мужчинами, но совершенно не сложились, да и фиг с ними. Я потом жил с человеком, который бисексуален, тоже никаких отношений у нас не построилось.
— Судя по тому, как вы пересказываете разговоры с мамой, в семье у вас такие вопросы спокойно обсуждались, не было гомофобии?
— Да, в этом мне повезло. Мама не совсем в курсе всех современных идей, но гомофобных настроений не было никаких. Она всех моих знакомых понимала и принимала, кем бы они ни представлялись и ни являлись.
— Но даже с этой свободой вам понадобилось довольно много времени, чтобы принять свою гендерную идентичность.
— Мне в какой-то момент пришлось срочно пройти гендерную социализацию. Многие знакомые девушки рассказывали мне про токсичную социализацию в женском коллективе. В мужских коллективах такое явление тоже есть. Когда я в нулевых устроился на более-менее постоянную работу, мне пришлось попытаться вписаться в гетеронормативную роль. Я до этого пытался устраиваться на работу в довольно крупную компанию, которая занималась софтом. И человека, который меня туда порекомендовал, спрашивали: «Зачем ты этого пидораса привел?». Это дословно. Я ходил с косой, в кожаных штанах — образ такой был.
— А что это была за компания?
— Это был стартап, который занимался видеоиграми, он был полугосударственный, принадлежал ГТРК. Там было четко распределено, кто кому подчинен, кто перед кем унижается. Это было для меня непривычно, я привык к стартапам, где все очень горизонтально — система управления, подчинения. А там была сложная иерархия. Из общих тем у меня с коллегами были только мотоциклы.
— Косу пришлось состричь?
— Пришлось, но в другой момент — когда я впервые женился. Девушка была из традиционной семьи. Я встретил женщину-мотоциклистку, а потом выяснилось, что у нее традиционная семья военных. Мне пришлось соответствовать, выкладываться на полную, и тут меня сломало окончательно.
— Тяжело было подстраиваться под стандарты маскулинности?
— У меня не получилось, меня это вынесло в многолетнюю депрессию. А так все нормально.
— То есть депрессия началась раньше, чем вам пришлось уехать из России?
— К тому моменту уже накатывало. Там одно от другого неотделимо. Попытка соответствовать образу какого-то мужика, наезд со стороны государства, постоянные переезды с места на место. Постоянное ожидание обыска, вызовы на допросы — все вместе давало интересный коктейль (в 2011 году у созданной Хомаком юмористической интернет-энциклопедии Lurkmore начались проблемы с Роскомнадзором и Центром по борьбе с экстремизмом из-за содержания публикаций; в дальнейшем сервис или его отдельные статьи несколько раз блокировали по решению суда. — Прим. «Холода»).
— Как складывалась ваша жизнь после того, как вы пару лет назад рассказали о своей депрессии?
— Никак не складывалась, я ушел в никуда. Около года у меня вообще были проблемы с тем, чтобы выйти из комнаты. Потом я стал выбираться, гулять. Если в депрессии у тебя получается выйти на улицу, то надо заставлять себя гулять. Потом я начал заниматься какими-то делами, подрабатывать, делать какие-то переводы, статьи, писать тексты, сценарии. Постепенно все как-то начало складываться. Правда, сейчас это все из-за эпидемии схлопнулось немножко.
— Вы обращались за профессиональной помощью?
— Я начал два года назад заниматься с психотерапевткой. От психиатра еще дольше получаю таблетки. То есть была профессиональная помощь все это время, но все начало лучше складываться в прошлом марте.
— Как вы себя ощущали, когда приходилось строить из себя «мужика»? Вот вы смотрели на себя в зеркало и что чувствовали?
— Я себя в зеркале до сих пор не различаю, не вижу. И это проблема. Это самое яркое проявление дисфории.
— Что именно вы имеете в виду?
— Дереализацию — она тесно связана с дисфорией. Как пели «Сплин», тебя несет по «собственной жизни развитию». Кажется, что либо ты видишь незнакомое лицо, либо пятно вместо лица. Поэтому его сложно брить. Оно что есть, что нет — абсолютно непонятно, что с ним. Поэтому селфи трудно делать.
— И вы это еще тогда почувствовали, в юные годы?
— Тогда тоже был какой-то разрыв. Но все-таки у меня были поживее жестикуляция и мимика. На меня еще в 2007 году напали на улице — сломали челюсть, выбили зубы. От этого ПТСР как-то неудачно наложилось на мое состояние.
— Вы столько лет выступаете за равные права, за толерантность. Напрашивается вопрос про Lurkmore — это ведь довольно жесткая штука, в которой много стереотипизации, мизогинии. Как это все сочетается у вас?
— Я уже три года над этим думаю и пытаюсь понять. Сочетается массой разных способов. Я всю жизнь стою на гуманистических позициях, меня так мама учила. Но я думаю, «Лурк» создавался в эпоху другого интернета. Это тогда была наша песочница, свободная от «взрослых». Механизмы авторитетности, механизмы наведения порядка были особенные. Мы могли компромат на людей собирать, чтобы поставить их на место — это был тогда единственный способ. Сейчас, когда интернет везде, «Лурк» воспринимается совсем иначе. Он устарел безнадежно. У него есть какая-то культурная ценность, но он — дитя интернета нулевых.
— Лет 15 назад реакция на ваш выход из шкафа была бы совершенно другой. Многие ругают новые времена, мол, стало хуже — все сложно, везде небинарные персоны, легко кого-то обидеть. Вам нравятся перемены, которые произошли в обществе и в интернете?
— У самурая нет цели — только путь. Это в том смысле, что у интернета нет цели развития. Просто мир усложнился, мы все усложнились. 20 лет назад интернет был простой, как три копейки. Мы могли друг друга оскорблять сколько влезет, чтобы проораться. Сейчас мы уже не можем так пользоваться интернетом. Тут и старики, и дети, и самые разные люди. Стало сложнее, так давайте играть по новым правилам, в чем проблема? Давайте изобретать новые проекты. Мне сейчас в интернете, честно говоря, приятнее, чем 20 лет назад.
— Сейчас, когда вы всем рассказали об этом, выложили фотографии, чувство реальности стало более устойчивым?
— Оно стало более устойчивым, но меня все равно накрывает иногда. Спрашиваю себя: зачем вообще я это делаю, зачем об этом обо всем рассказываю? Но так происходит с любыми процессами и проектами, которые я запускаю. В целом все нормально.
— Почему именно в последний год вы стали думать о своей гендерной самоидентификации?
— У меня есть юный друг, который определялся со своим гендером и просил совета. Я начал ему что-то рассказывать, говорить, что не надо паниковать. И как-то понеслось. Мне однажды показали пару видео — это было 26 октября — и меня на трое суток перекрыло.
— А что было в этом видео?
— Буквально ничего. Например, видео было про альт-райтов, и я увидел, как автор обращается с ремарками насчет гендерной трансформации, вообще с гендером. Появилась мысль: а что, так можно было?
— Был момент, когда вы почувствовали, что ощущение гендерной дисфории и дереализации исчезает?
— Получилось очень смешно. Из-за карантина мы все носим маски. Мне стало гораздо проще оттого, что лица никогда не видно. А потом мне один из молодых корреспондентов прислал фотографии гендерно некомформной одежды, которую он заказал. Я подумал, что и мне бы такая пригодилась. Подошел к шкафу и понял, что вся одежда, которую я покупал за последние 10 лет, — не то чтобы мужицкая, она довольно вычурная, если не считать футболок и джинс. Байкерские сапоги на высоком каблуке, комбинезоны без рукавов. Тут до меня что-то дошло.
— А сколько у вас таких корреспондентов?
— У меня 800 сообщений неотвеченных сейчас. Если мне кто-то пишет, я стараюсь ответить, подсказать что-то, дать ссылки на литературу.
— У вас довольно большой социальный капитал, вы получили много поддержки. Как вам кажется, человеку менее заметному труднее рассказать обществу о своем гендере?
— Несомненно. Я много времени наблюдал за тем, как выходят из шкафа гендерно-небинарные персоны. Всем очень тяжело. Всем страшно. Мне стали писать много людей, они говорят: «Я тоже [такой]». Им нужна какая-то валидация. Как будто просят: «Разреши и мне, пожалуйста». Я разрешаю. Это как с депрессией. Очень важно рассказывать об этом, потому что это позволяет и другим людям решиться на что-то, иначе на себя посмотреть.
— Поэтому вы решили сделать публичный каминг-аут?
— Да. Я считаю, что публичность — это хорошо, потому что людям нужна поддержка и валидация. А еще потому что я драма квин.
Автор Юлия Дудкина
Редактор Александр Горбачев
