Жизнь геев в Пакистане
Студент из Пакистиана рассказал мне историю своего камин-аута. Она началась, когда ему было… четыре года. Тогда его отец-мусульманин заметил, что ребенок ведет себя «как девчонка». В мозгу этого мужчины не возникло никаких вопросов: если он так себя ведет, значит, он гей.
Что же сделал папа? Он скормил сыну целую банку снотворного. Лучше маленький Саад умрет сейчас, чем потом опозорит семью. К счастью, мать Саада — его защитница и дальше — пришла домой как раз вовремя.
«Она увидела пустую бутылку и сразу же отвезла меня в больницу. Врачи спасли мне жизнь», — рассказывает Саад.
Его мать умерла несколько лет назад, оставив сына в одиночестве. Его брат и сестра оба в браке, у них есть семьи. Они смотрят на Саада так же, как и их отец. Вся семья считает, что он обречен на вечное пламя после смерти.
Но Саад обжигается уже сейчас. Он живет, учится и работает в Австралии почти два года, но иногда возвращается в Исламабад. Сейчас он в столице Пакистана в третий раз за два года. Отцу не понадобилось и дня, чтобы найти сына и снова попытаться заставить его жениться на родственнице. Инцест ему нравится больше, чем гомосексуальность.
«Со мной все в порядке», — написал мне Саад. — «Много напряжения между папой, мной и сиблингами…»
«Как я говорил, они все хотят меня контролировать…»
«Мне страшно… надеюсь, я смогу вернуться и получить там постоянный вид на жительство…»
Под вопросом и то, сможет ли Саад получить наследство матери. Она была хорошей профессионалкой, зарабатывала достаточно и смогла оставить Сааду деньги. Она знала, что он столкнется с большими трудностями, чем его брат и сестра.
Саад боится, что семья использует его сексуальную ориентацию, чтобы лишить наследства. Или даже казнить его. Он так боится, что информация о его жизни в Австралии достигнет семьи, что ведет аскетический образ жизни.
Он работает и снимает двухкомнатную квартиру с девятью другими людьми (по четыре человека в спальнях и двое в гостиной). Он ни с кем не встречается. Ему двадцать шесть лет, он никогда не целовался и не занимался сексом. Он боится не только семьи, но и секса как такового — и не может достаточно расслабиться.
Саад — мусульманин. Он не пьет алкоголь, не употребляет никаких наркотических вещей.
Но вера в Бога вдохновляет его трезвый образ жизни. Он боится, что у него уже назначено свидание с Дьяволом и не хочет искушать судьбу еще больше.
Но сейчас у него есть еще больший страх. Вскоре у него закончится студенческая виза, и ему придется вернуться в Пакистан. Он боится, что не сможет продлить визу. И уверен, что долго на родине не выживет.
«Только у меня нет никакого контролся над тем, что происходит», — говорит он сквозь слезы. — «Единственное, что я могу сделать по своей воле — прекратить жить».
Он считает себя неудачником — как сын, как брат, как мусульманин, как человек. И если ему суждено умереть, считает он, то пусть лучше от своей руки.
История Саада — напоминание о том, насколько остра тема ЛГБТ в странах, где религия имеет большое влияние. Для него быть «немаскулинным» геем может значит смерть. И это не только история гея — это еще и история иммигранта.
В Пакистане гомосексуальность до сих пор вне закона. Но главная угроза — не правительство, а традиционалистские ультрарелигиозные семьи.
Я поговорил с двадцатилетним геем из Исламабада. Он говорит, что открыт перед семьей и не чувствует угрозы, живя в столице. Но это не значит, что ему не приходится беспокоиться о безопасности. В приложениях для знакомств он не публикует собственного лица.
Если вы залогинитесь в Grindr в Пакистане, вы увидите мало лиц. В основном там фотографии «только для взрослых». По моему опыту, чем более репрессивна культура, тем больше геи одержимы сексом.
В таких культурах ты — это то, что у тебя в штанах. В таких культурах мужчины прямо говорят, что им надо, и не заботяться такими вопросами как имя партнера. Но приложения для знакомств — это одно. Реальный мир — совсем другое. Все в порядке, пока тебя не заметили.
Но для Саада это не вариант. Сколько бы он ни сталкивался с агрессией, он не скрывает свою идентичность и не прячется за маскулинным фасадом для самосохранения.
Сам Саад так не думает, но я считаю, что это храбрость. Она стоила ему уважения семьи, и самое главное — самооценки. И с каждым днем ему все хуже.
Нам нужно рассказывать такие истории. Люди, подобные Сааду, должны знать, что они не одиноки. Им нужна надежда на то, что однажды они найдут пространство, безопасное от семьи и репрессивной религии.
