Радужные семьи: ЛГБТ-пары о том, как они воспитывают детей
Пока на постсоветском пространстве семью представляют исключительно гетеросексуальной, реальность оказывается намного разнообразнее: ребёнок может расти с одним родителем, с двумя мамами или двумя папами — и в других, самых разных вариациях. Правда, в постсоветских реалиях гомосексуальные семьи вынуждены оставаться на нелегальном положении: приходится соблюдать особую осторожность, а у гей-пар в принципе мало шансов стать отцами (право завести ребёнка с помощью вспомогательных репродуктивных технологий в одиночку есть только у женщин, а усыновление хоть и не запрещено для одиноких мужчин законом, на практике может обернуться дополнительными трудностями). Мы поговорили с ЛГБТ-родителями — и узнали, как они воспитывают детей.
Хосе
СЫН, 5 ЛЕТ, ДОЧЕРИ-БЛИЗНЯШКИ, 4 ГОДА
 Я всегда хотел иметь детей, а со временем к этому пришёл и мой муж Тим. Мы обратились к суррогатной матери — так у нас появился сын Эйвери. Генетически отцом мальчика стал Тим, и его очень вдохновил опыт отцовства. Когда младенцу было всего два месяца, муж подошёл ко мне и спросил: «Знаешь, о чем я думаю?» — после чего непринуждённо предложил завести ещё ребёнка. Я с радостью встретил эту идею, но когда суррогатная мама уже была беременна, Тим ушёл из жизни.
После смерти Тима я думал об аборте, но изменил решение. Много лет назад я потерял обоих родителей, Эйвери уже лишился отца. Я подумал, что если со мной что-то случится, сын останется совсем один. Передо мной встал и финансовый вопрос, но я решил, раз мои небогатые родители справились, то я тоже смогу. Хотя мы планировали одного ребёнка, врачи объяснили, что безопаснее перенести в матку суррогатной матери две оплодотворённые яйцеклетки, чтобы шансы удачного исхода были выше. Хотя двойня была маловероятна, у меня появились потрясающие близняшки — генетически они мои дочки.
Мне повезло — мне не пришлось проходить через тяжёлый и драматичный каминг-аут, но я всё-таки живу в Нью-Йорке, уникальном в своей открытости городе. К сожалению, в США есть множество мест, где такая открытость была бы невозможна. Здесь же в одном только квартале, где я живу, есть ещё восемь или девять геев-отцов. Я веду инстаграм, где постоянно использую хештег #gaydad или #gayfather, чтобы повышать видимость. Мои дети растут в инклюзивной среде. Всего раз сын спросил меня, что значит «гей» — он хотел узнать, может ли у него быть мама. Я ответил, что это невозможно, потому что «гей — это когда двое мужчин любят друг друга».
Когда я задумался о новых отношениях, мне казалось, что никто не захочет со мной встречаться, ведь у меня трое детей. Выяснилось, всё наоборот: оказывается, одинокая мать находится в менее удобном положении, нежели гей с детьми. Многие геи очень хотят детей, однако способы стать отцом — будь то усыновление или услуги суррогатной матери — стоят серьёзных денег. Так они скорее рады найти партнёра, у которого уже есть дети. Уже полгода я встречаюсь с классным парнем: он приехал из Аргентины, где геи не могут иметь детей. У него есть восемнадцатилетняя дочь, рождённая в гетеросексуальном браке — он долгое время следовал «нормам» и не мог быть собой, но в итоге развёлся и переехал в Нью-Йорк.
Даша
СЫН, 2,5 ГОДА
 К тому, чтобы завести ребёнка, мы пришли через год отношений. Мы остановились на искусственной инсеминации и начали думать о том, какого донора выбрать — анонимного или нет. Мы решили, что ребёнку лучше знать своего отца — так папой Акима стал наш знакомый из ЛГБТ-сообщества.
Никаких формальных контрактов мы не заключали, нас связывают только устные договорённости, принцип которых прост — мы всегда ищем компромисс и действуем по желанию обеих сторон. Мы с Варей приветствовали участие отца в жизни ребёнка, хотя ни к чему его не обязывали. Сейчас он играет роль «гостевого папы», вопросами воспитания занимаемся прежде всего мы с Варей. Как только мальчик заговорил, отец стал бывать у нас значительно чаще: видимо, ему понравилось слово «папочка». Мы не определились с наименованиями всех членов семьи: для нас важнее не то, как сын нас назовёт, а что он будет чувствовать.
Моя мама безумно любит внука, пусть и не до конца принимает нашу семью. Мама Вари изредка приезжает с подарками, но не более того. Долгое время отец ребёнка не решался рассказать родителям о сыне, как и об ориентации. Признание он сделал совсем недавно, его мама обрадовалась внуку и спокойно восприняла каминг-аут.
Я пришла к тому, что открытость при первом же контакте с незнакомым человеком невозможна: сначала ему нужно убедиться, что я такой же человек, а уже после этого я смогу говорить и о нашей семье. Мы не кричим об ориентации на каждом углу, но честно отвечаем на прямые вопросы. Долгое время мы с Варей работали вместе, но не афишировали отношения. Мы были единственными женщинами в коллективе. Я боялась, что коллеги окажутся гомофобными, но когда они узнали о моей беременности и отношениях, спокойно это приняли. Максимум позволили несколько топорных шуточек: «А Варя будет мамой или папой?» или «Ребёнка запишете как Акима Варьевича?».
Часто окружающие прекрасно понимают, что мы с Варей — семья, но никак это не комментируют. Вряд ли наши отношения — тайна для воспитателей в детском саду, но никакой реакции не было. Была и неприятная ситуация, когда коллега моей подруги сказала, что категорически не хочет видеть детей из однополых семей в классе сына. Но я думаю, что и она могла бы изменить своё мнение, будь мы знакомы лично. Думаю, что главное — взрастить в ребёнке уверенность: если он убеждён, что с его семьёй всё в порядке, он сможет ответить обидчику и не станет переживать из-за сплетен.
Ира
ДОЧЬ, 4,5 ГОДА
 Мы с девушкой очень хотели детей. Решили найти отца среди знакомых: нам хотелось, чтобы ребёнок его знал. Прежде всего, мы стремились к безопасности: в нашей стране отец, пусть он и не живёт с ребёнком, может послужить хорошей защитой. Кроме того, я приветствую его участие в жизни дочери, хотя, конечно, мы ни на чём не настаивали.
В первую очередь я искала стабильности, было важно, чтобы человек мне импонировал. Отцом стал Паша, молодой человек моего друга — он хотел ребёнка и был готов участвовать в его жизни. Единственное условие, которое я тогда поставила: ребёнок будет записан на меня как на «мать-одиночку», но при необходимости Паша всегда сможет доказать отцовство. Он не возражал. Он ответственный папа, который ни разу не отказал мне в просьбе.
Вместе с ребятами мы отмечаем праздники, ходим друг к другу в гости, возим дочку к бабушке, Пашиной маме. Хотя у нас возникали проблемы со структурой семьи: сначала я хотела, чтобы у ребёнка был один папа и одна мама — для меня это сугубо вопрос безопасности. Полина, на тот момент моя девушка, наоборот, не боится общественного мнения; она настаивала, чтобы дочка называла мамой и её. Мы решили крестить девочку, чтобы Полина получила «официальный статус» мамы, хоть и крёстной. В детском саду меня периодически спрашивают, кто, кроме меня, забирает ребёнка, а крёстная мама или тётя — это очень правдоподобная версия.
Я стараюсь не афишировать романтическую жизнь — в отличие от Полины, мне это не близко. Я открыта в кругу друзей, где меня принимают. При этом от дочки я ничего не скрываю: я рассказывала ей про геев и лесбиянок, просто не называла самих понятий, чтобы она случайно не использовала их при посторонних.
После разрыва с партнёршей вопрос безопасности стоит не так остро: Полина продолжает заниматься воспитанием дочери, но мы уже не живём вместе. Я не исключаю возможность эмиграции, думала о Германии — уехать непросто, но в критической ситуации это может быть необходимо.
Паша
ДОЧЬ, 4,5 ГОДА
 Я хотел стать отцом, поэтому когда девушки обратились ко мне, сразу согласился. В ЛГБТ-сообществе не бывает случайных детей: их появление всегда обсуждается и проговаривается. Конечно, все наши договорённости неофициальные: устно мы пришли к тому, что имеем равные права на общение с ребёнком, но моё участие остается добровольным. Я действительно хотел видеться с дочкой — Ира с Полиной взяли на себя основной объём воспитания, а мы с бойфрендом участвуем в её жизни как «папы выходного дня». Кроме того, у нас есть две бабушки и дедушка: моя мама и родители молодого человека были очень рады внучке, сейчас они помогают нам и общаются с обеими мамами — Ириной и Полиной.
Конечно, первый вопрос, который ты задаёшь друзьям, чьи дети уже подросли, — это вопрос о школе. По их опыту могу сказать, что проблем почти не возникает — только если у кого-то из детей в классе будут очень нетолерантные родители, которые начнут поднимать шум. Если ребёнок всё-таки сталкивается с конфликтами, главное не пустить ситуацию на самотёк, объяснить ему, что он любим, а семьи бывают разными. Несмотря на государственную гомофобию, интернет полон полезной информации на тему. Можно рассчитывать и на помощь компетентного психотерапевта — по крайней мере в крупных городах.
Спенсер
ДВА СЫНА, 3 И 2 ГОДА
Я всегда хотел иметь детей, но долгое время думал, что это невозможно, потому что я гей. Услуги суррогатной матери доступны не всем: в Америке их стоимость начинается с пятидесяти двух тысяч долларов. Процесс усыновления через агентство тоже оказался для нас слишком дорогим. Когда в Юте легализовали однополые браки (в 2014 году. — Прим. ред.), мы получили равные с гетеропарами права и смогли взять детей под опеку по государственной программе, а через два года — усыновить их.
Солт-Лейк-Сити — очень религиозное сообщество: в Юте первопроходцами были мормоны, религия для которых — основа идентичности. Каминг-аут дался мне нелегко: родители расстраивались и злились, что я «выбрал быть геем». Удивительно, конечно: хоть один человек захочет стать геем в той среде, где мы живём, особенно в России? Родителям потребовалось несколько лет, чтобы принять меня. Они долго и активно выступали против легализации однополых браков, но затем свыклись с тем, что мы с Дастином вместе — наверное, потому что хорошо его знали. Хотя они вряд ли будут когда-нибудь бороться за права ЛГБТ, но мы всё равно чувствуем их поддержку и любовь. История Дастина похожа на мою, его родителям потребовалось время.
Гей-отец — это редкое и непривычное для Юты явление. При этом нам очень важно быть максимально «нормальными» и дать нашим мальчикам такое же детство, как и у других. Пока ребята маленькие, им не приходится взаимодействовать с социальными институтами, но в будущем нас ждёт школа, и, вероятно, она будет государственной. Мы не хотим скрываться лишь потому, что кто-то сочтёт нас «неправильными». Надеемся, что всё будет в порядке.
Вероятно, когда ребята поймут, что их семья отличается, нас ждёт непростой разговор. Мы хотим, чтобы мальчикам не пришлось переживать кризис идентичности, и для этого им нужно знать, что их семья была такой с самого начала. Мы с мужем — узнаваемая в городе гей-пара. Известность нам принесло , где я делаю Дастину предложение: мы записали его для друзей, но те предложили выложить его на ютьюб. Мы быстро поняли, что нам совсем не нравится слава, но решили использовать её, чтобы поднять видимость ЛГБТ-сообщества, и инстаграм. Я осознал, что я гей, ещё в раннем детстве — мне было восемь лет, — но тогда не было социальных сетей, где я мог бы найти примеры для подражания. Многие подростки в Юте сейчас борются за право быть геем, и мне хочется, чтобы они знали, что они не одни.
Надин
ДВА СЫНА, 11 ЛЕТ И 4,5 ГОДА, ДОЧЬ, 1 ГОД
Первый ребёнок у меня появился в партнёрских отношениях: сначала родила моя девушка, а через год — я. Мы обе выбрали искусственную инсеминацию с анонимными донорами: не хотелось, чтобы у детей была связь с отцом. Ещё двоих детей я завела уже не в паре: вновь сделала искусственную инсеминацию и обратилась к тому же донору, чтобы дети были братьями и сёстрами.
Будучи парой, мы выстраивали модель семьи с двумя мамами: были уверены, что наши отношения должны быть абсолютно открытыми. Так мы существовали не только для детей, но и для внешнего мира, например в государственной поликлинике. Мы видели, как недоуменное выражение лица постепенно сменяется «Ок, не стану задавать лишних вопросов». Врачам это было даже удобно: пока одна мама слушает доктора, другая занимается ребёнком.
С девушкой мы расстались, после разрыва каждая осталась со своим биологическим ребёнком. Несмотря на трудности мы сумели сохранить семейные отношения — дети ни в чём не виноваты, разлучать их из-за наших разногласий недопустимо. Одно время, чтобы избежать конфликтов, мы просто молча приходили друг к другу, чтобы забрать или привести детей. После разрыва наша семейная политика поменялась, и мы решили отказаться от концепции двух мам — так ребёнку не нужно постоянно привыкать к новым «мамам», то есть нашим партнёршам. Сейчас мы видимся с бывшей девушкой гораздо реже, она эмигрировала в Германию.
Я считаю, что говорить «про это» с ребёнком надо поэтапно и ориентироваться на текущий уровень восприятия. Пока сын не задавал прямых вопросов, если такое случится — я отвечу. Мне кажется, что дети всё видят, а вопросами скорее подкрепляют свои догадки. Мое партнёрство он явно воспринимал как семейную жизнь, просто у него не было понятийного аппарата, чтобы его описать. И это легко объяснить — закон о «пропаганде» не даёт затрагивать тему ЛГБТ с детьми. Но каким бы ни было наше законодательство, нигде не написано, что детей гомосексуалов можно дразнить и тем более издеваться над ними. Мы вправе пресекать травлю, обращаясь за помощью к учителям и школьной администрации. Нельзя допускать, чтобы ребёнок скрывал проблемы или боялся рассказывать другим о маме.
Оля
ДОЧЕРИ, 10 И 11 ЛЕТ
Мои дети появились в гетеросексуальном браке, я была в нём семь лет. Старшую я удочерила, а младшая — под опекой. Отец и сейчас участвует в жизни девочек и приезжает несколько раз в неделю. Я не разговаривала с детьми о своих отношениях: мне кажется, поднимать эту тему пока рано. Конечно, мы обсуждали, что я больше не живу с папой, но я не объясняла это тем, что начала встречаться с женщинами. В таком возрасте дети обычно не понимают, что можно говорить открыто, а что нет. Для девочек моя девушка — «мамина подруга».
Моя партнёрша не выполняет роль второго родителя: мы не так давно в отношениях и не спешим съезжаться. Впрочем, у меня нет никаких ожиданий: всё, чего я действительно хочу, — хорошее отношение к моим детям. Я готова принять детей партнёрши как своих, но не жду этого в ответ.
Вопросы, связанные с детьми, можно регулировать нотариальной доверенностью: она не даёт равных с родителем прав, но позволяет путешествовать с ребёнком или водить его к врачу. В целом для ЛГБТ-людей все семейные отношения держатся на честном слове: если один из партнёров после расставания захочет прекратить общение и забрать ребёнка с собой, второй не сможет на это повлиять. Вся ответственность фактически ложится на мать, записанную в документах.
Сейчас семейные праздники связаны для меня с ограничениями, я не могу пригласить свою девушку. Это очень обидно для нас обеих, но я не хочу лишать детей родственников, оттого что общество нас не принимает. Точно так же и я не могу прийти к родителям девушки: как только она пытается сказать о своих отношениях, они делают вид, что не слышат.
Конечно, я всегда могу представить свою партнёршу окружающим как троюродную сестру или подругу: близкое общение и даже сожительство двух женщин всё-таки привлекает меньше внимания, чем аналогичные истории у мужчин. Но это было бы нечестно по отношению к нам обеим. Сейчас я стараюсь не афишировать отношения, пока одна из дочерей под опекой, не хочу рисковать — опекунство строго контролируется.
Я говорила с детьми об удочерении, но просила не афишировать это в школе. Думаю, когда возникнет вопрос о семье, поступлю так же. При этом я хочу открыто говорить с ними, например объяснить, что такое социальные нормы: они меняются, и если сейчас наша семья в них не вписывается, это не значит, что так будет всегда.
Вика
ДОЧЬ, 7 ЛЕТ, ЖДЁТ ЕЩЁ ОДНОГО РЕБЁНКА
Я не планировала рожать сама, поэтому остановилась на усыновлении. По опыту знакомых поняла, что это нестрашно. Юлю я удочерила, когда ей было шесть месяцев. Марина стала частью нашей семьи уже позже, когда дочке было три года. Сейчас мы ждём ещё одного ребёнка: через две недели у нас появится сын. Биологической мамой стала Марина. Мы остановились на искусственной инсеминации с анонимным донором. Выбрали коммерческий роддом, чтобы я могла присутствовать на родах.
Мы не сталкивались с особыми сложностями из-за ориентации — вероятно, из-за осмотрительности. Мы не посещаем государственную поликлинику и отводим ребёнка к врачам по ДМС — они не станут задавать лишних вопросов о семье. При этом дочь посещала государственный садик: периодически Марина забирала девочку, но воспитатели ни о чём не спрашивали — они рады уже тому, что ребёнка вообще забрали. Коллеги и дальние родственники ничего о нас не знают. Я официальный представитель ребёнка. Иногда Марина встречает Юлю после школы, но в этом нет ничего удивительного: сделать это может любой человек — няня, бабушка, тётя или подруга. Когда Марина путешествовала с Юлей, мы оформляли доверенность.
Юля уже спрашивала, как она родилась. Я отвечала, что другая женщина её родила, а потом отдала в специальный домик, где детки ждут родителей — там я её увидела и сразу захотела забрать к себе. Когда Юля спрашивает об отце или о родах, я объясняю, как появляются дети — рассказываю о сперматозоиде и яйцеклетке. К счастью, среди наших знакомых разные семьи, на их примере я показываю дочке разнообразие. Однажды Юля познакомилась с семьёй, где один из родителей совершил трансгендерный переход. У детей нет шаблонов восприятия, как у взрослых. Пока Юля не спрашивала, в каких мы с Мариной отношениях, но, судя по всему, она воспринимает мою девушку как часть семьи.
Нам очень помогает программа «Радужные семьи» ЛГБТ-группы «Выход»: мы обмениваемся опытом и поддерживаем друг друга. Она работает в Санкт-Петербурге, но программы для ЛГБТ-семей есть и в других городах. У всех семей — и гомо-, и гетеросексуальных — возникают одинаковые трудности. Прежде всего мы занимаемся вопросами развития, образования и здоровья. Вопрос ориентации отходит на второй план. Мне кажется важным развивать в ребёнке гибкость мышления, учить ничего не принимать на веру, не делить мир на чёрное и белое.
