Почему в индийском кино всё больше ЛГБТ-любви
Что случилось с Болливудом: в индийских фильмах лесбиянки счастливо влюблены, геи находят понимание в семье, гипермаскулинность присматривается к транс-идентичности, и все это под аплодисменты. Квир-поворот современного индийского кино только кажется радикальным, полагает Константин Кропоткин.
«Если скажут, что в них ничего плохого нет, то тебя посадят в тюрьму! — грозит жена мужу, один родитель гея другому — А меня не посадят, потому что я на кухне была, парня того палкой не била, и вообще у меня образования нет, потому что я вышла за тебя замуж».
О квир-революции Болливуда заговорили в начале 2020 года, — и, думается, не без стараний пиарщиков. В широкий прокат вышел фильм Shubh Mangal Zyada Saavdhan («Будь еще осторожней с браком»), — сиквел популярного ромкома, в котором влюбленной паре выпало быть уже сугубо мужской.
Аман прибывает в родной городок на свадьбу кузины в сопровождении эксцентричного Картика. Несмотря на любовь к близким, молодой индиец все же не хочет жертвовать своей сексуальностью, неукротимую силу которой выражает публично и недвусмысленно, — он целует бойфренда на глазах изумленных родственников. Живописно поблевав в начале фильма, к его финалу отец Амана уже переродился, — он не против, если обаятельный Картик называет его «папой». Должное понимание выражают и прочие члены этой пестрой семьи, которая, понятное дело, не только говорит, но и поет, и пляшет.
Время действия обозначено предельно точно. События разворачиваются в 2018 году накануне большого события: в сентябре Верховный суд Индии окончательно признал антиконституционной 377 статью Уголовного кодекса, еще со времен британцев-колонизаторов сулившую до 10 лет тюрьмы за «противоестественные» гомосексуальные отношения. Режиссер и сценарист Хитеш Кевалья прямо заявил, что его картина — призыв к признанию сексуального разнообразия и принятию ЛГБТ-людей «веселым образом».
Shubh Mangal Zyada Saavdhan, 2020
Герои ленты говорят на хинди, то есть создатели обращаются к большой части населения страны, предполагая, что оно готово сопереживать гей-паре и слушать песни о любви парня к парню. Это можно расценивать и как новую социальную норму.
«Фильмы на хинди явно более благочестивы и адресованы более широкой аудитории. Для фильмов на хинди обязательно воздержание от любых проявлений, которые могут вызвать раздражение. По тем же причинам язык фильмов на хинди является универсально приемлемым»
Прогнозы оправдались: комедия не стала суперприбыльной (по версии создателей, тому помешал коронавирус), но многократно себя окупила. Количество проданных билетов доказывает, что широкая аудитория готова аплодировать влюбленным геям.
Коммерческий успех Shubh Mangal Zyada Saavdhan показывает, что гомосексуальность вырастает в Болливуде до нарратива самоценного, востребованного и, что немаловажно, встроенного в глобальный квир-контекст. Эти геи целуются напоказ, подтверждая свое право на свободное выражение чувств. Они появляются с радужным флагом — практически парламентарии ЛГБТ-сообщества. В фильме неоднократно звучит слово «гей», — а ведь еще пять лет назад сценаристы семейной драмы «Капур и сыновья» предпочли ему стыдливые эвфемизмы.
Возникает ощущение, что гомосексуальность чуть ли не разом из «неназываемого порока» преобразилась в явление социально не порицаемое, а некоторыми даже горячо одобряемое. Так ли это на самом деле?
Aligarh, 2015
Алигарх
«Значит, вы не гей?» — уточняет молодой журналист.
«Разве можно в трех буквах описать то, что я чувствую? — страдальчески морщась, говорит пожилой профессор, — Жгучее желание, которое невозможно остановить».
О том, что фильм Aligarh хочет быть общественно-политическим высказыванием, сообщают уже первые титры, где указано, что в 2009 году Верховный суд Дели признал дискриминационной статью 377 Уголовного кодекса, направленную против гомосексуальности.
В основу правозащитного байопика положены события 2010-го, когда в городе Алигарх, из мусульманского университета, созданного по образу Оксфорда и Кембриджа, был с позором изгнан Рамчандра Сирас. Пожилого профессора-лингвиста уличили в сексе с рикшей, причем со всей положенной у негодяев злонамеренностью, — ворвались в его дом, сняли на видео полуобнаженных мужчин и выложили запись в интернет.
Не без помощи ЛГБТ-активистов это решение удалось опротестовать через суд, но воспользоваться плодами борьбы гонимому гею не довелось, — письмо о восстановлении в должности пришло на следующий день после кончины ученого. Официальной версией было самоубийство, но, учитывая изощренность, с какой была обставлена травля преподавателя языка маратхи, не исключен и чей-то злой умысел. В крови Сираса был найден яд.
Режиссер Хансал Мехта и сценарист Апурва Асрани, прежде получившие несколько кинонаград за умение сгущать реальные события до метафор символической силы, настаивают на насильственном характере смерти. «Кто там?» — спрашивает в фильме усталый профессор, а далее — зловещий черный фон.
Этические акценты расставлены прямолинейно: вот мученик нашего времени, ставший изгоем только за то, что хочет жить по любви. Рамчандра Сирас — жертва безусловная, невинная, очевидная. Поэт, человек не от мира сего, стихами думает, ими же и живет. Корчи реальности, ее дрязги вызывают у него испуг, изумление или же попросту вгоняют в сон, — на суде, где решается его судьба, он может попросту захрапеть.
Колесики этого целомудренного процедурала крутятся слаженно, безо всякого скрипа — не чураясь прямых обращений, авторы настаивают на равенстве любых любовей: параллельный монтаж двух объятий — ММ и МЖ — уравнивает квир-чувство с другим.
Фильм существует в парадигме, которую в начале 1970-х емко сформулировал немецкий гей-режиссер Роза фон Праунхайм:
«Извращен не гомосексуал, а ситуация, в которой он живет».
Показательна сцена суда, где звучит реплика, что пострадал не профессор, в дом которого ворвались чужаки, а университет Алигарха, пекущийся о высоких моральных принципах. Люди-функции от имени обобществленного и дегуманизированного «мы» изображают жертв, тогда как здравый смысл свидетельствует об обратном.
В случае с фильмом Aligarh важно время создания. Он был снят в 2014-м, через год после того, как под давлением консерваторов гомофобная статья была возвращена в УК Индии, а решение Высшего суда Дели 2009 года было квалифицировано как превышение полномочий. Университет в Алигархе, таким образом, можно расценивать как символ всей Индии, в силу привычки вновь отдавшей предпочтение злу. Режиссер Хансал Мехта объяснял на премьере:
«Два человеческих существа влюблены друг в друга. Как это может быть противоестественным? Алигарх — метафора мира, которым мы стали. Нас принуждают к гомофобии, мы воспринимаем как противоестественные те вещи, которые отражены в мифологии и священных текстах».
В 2016 году отмечала важность картины газета Hindustan Times:
«Болливуд начал воспринимать гомосексуальность как серьезную тему для мейнстрима. Прежде известные кинематографисты интересовались только «забавным» изображением гей-людей, не подозревая о масштабе ущерба, который они наносили своими фильмами и персонажами».
Образцовый пример конъюнктурного освоения той же темы — «Близкие друзья» (Dostana), крупнобюджетный мариводаж 2008 года, который продавался в Индии как «гей-комедия» и «прорыв», на деле представляя ментальную травестию: герои картины притворялись однополой парой ради материальных выгод, чувства гомосексуалов были при этом третьестепенны.
Расхваленный критиками, с успехом показанный на нескольких международных фестивалях, Aligarh заметно повысил ставки исполнителей главных ролей — Маноджа Баджпаи и Раджкуммара Рао, а в национальном прокате провалился. Создатели, впрочем, на иное и не рассчитывали. В этом фильме не поют и не танцуют, — по меркам Болливуда большое упущение.
Aligarh апеллирует в первую очередь к разуму в его европейском, западном понимании, сознательно отстраняясь от национальной повествовательной традиции.
«Задача кино в традиционной Индии — не рассказать историю, а вызвать особое эмоциональное состояние, rasa («сок», «вкус» на санскрите). В сигнальной системе индийского кино сюжет нужен для того, чтобы выразить чувства»,
— объясняет Владислав Сериков, специалист по культуре Южной Азии Франкфуртского университета.
Химадри Рой, преподающий гендерную теорию в национальном открытом университете имени Индиры Ганди, уверен , что национальный кинематограф Индии в освоении квир-тем в общих чертах повторяет путь Голливуда, который в разные годы использовал геев то для комического эффекта, то как чужаков, представляющих угрозу. Представление гомосексуального мужчины в качестве жертвы — продолжение все той же американской эволюции квир-кино. Вольно или нет, Aligarh вызывает ассоциации с «Филадельфией», процедуралом 1993 года, основанном на реальных событиях в США, где квир-человек, оказавшийся в беде, играет роль жертвенного агнца.
Пример комедии Shubh Mangal Zyada Saavdhan показывает, что новейшее индийское квир-кино все меньше готово мириться с виктимностью. Оно находит поводы для оптимизма или, будучи в первую очередь «фабрикой грез», их попросту конструирует. Киновед М. К. Рагхавендра пишет:
«Кино на хинди коренится в политической реальности и стремится навести мосты между ожиданиями, порождаемыми традиционными ценностями и верованиями, с одной стороны, и актуальными историческими явлениями, с другой, исполняя своего рода интерпретативную функцию».
Болливуд представляет то, о чем готово сказать большинство.
Ek Ladki Ko Dekha Toh Aisa Laga, 2019
Что я почувствовал, когда увидел эту девушку
«Люди смеются над тем, чего не понимают. Любовь парня и девушки — это естественно. Но девушка и девушка?» — говорит он.
«Я с детства задаюсь этим вопросом», — с грустью говорит она, прежде чем пуститься в воспоминания.
«Что я почувствовал, когда увидел эту девушку» (Ek Ladki Ko Dekha Toh Aisa Laga, 2019) — лесби-комедия. Режиссер и сценарист Шелли Чопра Дхар, впрочем, настаивает, что речь в ее полнометражном дебюте не об однополой романтике, а о семье.
«Любовь важна, это основа всего. Но в первую очередь я хотела разобраться с другими эмоциями. С эмоциями отца, который узнает, что его ребенок — гей».
Это история не очень удачливого драматурга, который вообразил себя Орфеем, а в итоге удовольствовался ролью Амура. Случайно познакомившись с красавицей Свити, он ею увлекается, а затем, поняв правила игры, помогает девушке и с любимой воссоединиться, и помириться с отцом. В родном городе Свити, которая оказывается дочкой местного фабриканта, драматург ставит спектакль о влюбленных девушках, чем провоцирует недолгие возмущенные вопли и финальные восторженные вздохи.
Этот фильм 2019 года похож на Shubh Mangal Zyada Saavdhan, новейший гей-ромком. Обе картины, схожие в повествовательных приемах, в сверхзадаче близки до неразличимости. Создатели сообща хотят на доступных примерах и в похожих визуальных кодах разъяснить, что любовь не знает пола и все мы — люди.
Оба фильма фиксируются на целительной силе семьи, способной принять свое дитя таким, какое уродилось. Это любопытная модификация safe space, — чрезвычайно важной в квир-кино идеи безопасного пространства. В западной традиции квир-кино ЛГБТ-персонаж, не находя понимания у родителей, может обрести душевную близость в альтернативных семейных отношениях — насколько пестры могут быть такие альянсы, показывает недавний сериал «Городские истории» по одному из культовых квир-романов Армистеда Мопина. Новейшее болливудское квир-кино же настаивает на кровном родстве: только родная семья и может гарантировать человеку безусловное понимание.
Две мейнстримные ЛГБТ-ленты, вышедшие друг за другом, проявляют и мета-уровень эволюции национального кино: это еще одно доказательство, что эмансипация – дело в Индии, в первую очередь, женское. Объяснение индолога Владислав Серикова:
«В мифологической матрице индийской культуры мужское начало всегда пассивное, а женское — активное. Божество представляется как пара, мужское и женское, где мужчина — это дух, а женщина — его энергия, природа, при помощи которой мужчина строит мир».
В 1996 году о ценности однополой любви недвусмысленно заявил «Огонь» (Fire) Дипы Мехты, живущей в Канаде индианки. Драма о двух несчастливо замужних женщинах, ищущих утешения друг в друге, вызвала национальный скандал, — праворадикалы были готовы поджигать кинотеатры, а Шабана Азми, исполнительница одной из главных ролей говорила, что если бы она была мусульманкой, ее бы наверняка кто-нибудь убил.
Сейчас об «Огне» пишут как об «опередившем свое время», но индийское кино знает и другие примеры того, как именно женский взгляд оказывался «преждевременно» проницателен. «Маргарита» с соломинкой», снятая в 2015 году Шонали Бос, дает пример редчайшей для Индии инклюзивности. Картина рассказывает о девушке с церебральным параличом, которая осознает себя как бисексуалку, переживает первую влюбленность и любовь, а, потеряв мать, находит в себе потенциал для самостоятельной, независимой жизни. На свидании с собственным отражением в зеркале она заказывает коктейль «Маргарита».
Укорененность мотива о сильной женщине и ведомом мужчине в индийском кино отмечает киновед М. К. Рагхавендра. На этом, по его мнению, в 1930-1940-е годы выросла слава Ашока Кумара, «актера с андрогинной внешностью». «Секс-символом феминного типа», которому нужна твердая женская рука, был, по словам Рагхавендры, и популярный в 1970-е годы Раджеш Кханна.
«Сам по себе он мало что делает на экране, но так или иначе способствует трансформации жизни других».
Sisak, 2017
Sisak
Молчаливая бездеятельность мужчины, напоминающая душевный паралич, доведена до крайности в короткометражке Sisak, которую можно считать и новой реперной точкой индийского кино.
В Sisak не произносят ни единого слова. Название фильма на языке урду означает «молчаливый мучительный крик». Четверть часа двое, постояно переодеваясь одежду, коротая дни и ночи, едут на поезде по городу, тонущему в глубоких южных сумерках, и смотрят друг на друга.
Молодые мужчины — один по-мальчишески обаятельный, другой вызывающе красивый, один в чем-то уличном, а другой в облачении клерка и с обручальным кольцом, — не смеют обозначить свое чувство словами.
Кроме взглядов в небольшой притче 2017 года ничего нет, — лязг и свист вагонов, музыка, все более долгие взгляды, а местами и впрямь тончайшая, изысканная эротика, созданная из воображаемых прикосновений. Главное уведено в воображаемое. Мерцает напоминание о квир-классике, британском фильме «Склонность» (Bent, 1997) о геях в нацистском концлагере, которые, стоя рядом, описывают вслух (не)возможный секс друг с другом.
Bent, 1997
Режиссер Фараз Ариф Ансари в Sisak выразил через молчание мучения, которые изо дня в день переживают квир-люди его страны. Этот небольшой фильм, партизанским способом снятый в городских поездах, с актерами, найденными через фейсбук, выглядит напоминанием: мы рядом, мы вынуждены молчать, Sisak.
Режиссер получил за свою работу не один десяток фестивальных наград:
«Это посвящение тихим, непроговоренным историям любви, которые по разным причинам, как внешним, таким внутренним, не смогли быть досказаны. Если на первй взгляд поверхностный Sisak — это любовная история, то при внимательном рассмотрении это нечто большее. Это крик беспомощности, тоска по любви, желание быть любимым».
Экспрессивный и столь индийский в орнаментальности бессловесно проживаемых чувств, этот фильм обозначил новое состояние и национального кино, и общества, уже способного избыть предрассудки.
***
«Зачем мне притворяться идеальным сыном? Я не хочу всего этого. Я устал от всего этого — бежать от себя, бежать от вас, от мнения людей. Я — такой, какой есть, мама! Я хочу, чтобы вы любили меня таким, какой я есть».
Обозначение gay story лишь с оговорками пристало семейной драме «Капур и сыновья» (Kapoor & Sons), — тайна одного из отпрысков дисфункциональной семьи не единственная в картине о поиске утраченной гармонии. Но, считаясь главным кинематографическим достижением страны в 2016 году, работа Шакуна Батры интересна тем, что хочет представлять всю современную Индию во всем разнообразии опытов. Квир-чувство там явлено наравне с другими — отцовским и материнским, братским, дружеским, гетеросексуальным. «Возможно, первый большой коммерческий фильм, где со всей чуткостью изображен гей-персонаж», — писали критики.
Это Индия экспортная, но не сувенирная, западной публике понятная, но не в ущерб собственным нарративным техникам. Главные роли фильма исполнены со «станиславской» точностью, о фирменных для Болливуда экстатических состояниях не забывают. Другое дело, что их песни и танцы в меньшей мере похожи на вставные музыкальные номера.
Два брата, вечные соперники, приезжают домой, в маленький городок, где видят ссорящихся родителей и любимого скабрезника-деда. Они знакомятся с девушкой-соседкой, встречаются с друзьями, пьют, курят и празднуют, расковыривают старые душевные раны, что кому-то сулит избавление, кому-то горькие слезы, а кому-то — погребальный костер.
Гомосексуальность назначена единственным недостатком для «идеального» из младших Капуров, — красавца, ведущего в Лондоне жизнь успешного молодого писателя. Каминг-аут, один из ключевых мотивов в квир-образности, в «Капуре и сыновьях» усложнен нарративом «внутреннего пользования»: личный выбор, приоритетный в западном понимании, оппонирует священному в Индии семейному долгу. Из фильма следует, что современные родители, поплакав и пострадав, все же в состоянии принять «реального», а не «идеального» сына.
Стоит отметить, что механизм приятия квир-человека имеет в Индии несколько иные, нежели на Западе, опорные точки.
«В традиционной Индии сексуальная ориентация сама по себе не является дифференциальным признаком. Маркером является наличие потомства мужского пола. Гей, у которого есть жена и сын, считается полноценным членом общества. Если же гетеросексуальный мужчина имеет только дочерей или же не имеет потомства вообще, или же он — бездетный гей, то для всех них есть одно общее пренебрежительное обозначение — kliba — евнух, слабак, трус»,
— говорит специалист по Южной Азии Владислав Сериков.
«Капур и сыновья», — «лучший фильм о семье, который когда-либо снимал Болливуд» — ценен и своим закулисьем. Он показывает меру токсичности гомосексуального персонажа в коммерчески ориентированном индийском кино пятилетней давности: никто из популярных молодцов Болливуда сыграть гея не решился, и режиссеру пришлось приглашать Фавада Кхана, исполнителя из Пакистана. Его творческую смелость не очень оценили премиальные комитеты в Индии (всего одна награда из 18-ти, которые в 2016 году получил этот фильм), зато вознесли до небес критики. Судя по некоторым рецензиям, молодой пакистанец фактически украл шоу у индийских звезд.
Урок был усвоен. Сейчас знаменитостей Болливуда в меньшей мере страшит диверсификация актерского портфолио.
Laxmmi Bomb
Настоящее и будущее
«У меня есть тайна», — говорит он, который на самом деле она, которая они.
О Laxmmi Bomb пока трудно сказать что-либо определенное — из-за коронавируса премьера нового крупнобюджетного фильма Болливуда была отложена. Судя по трейлеру, режиссер Рагхава Лоуренс, переводя на хинди свой собственный тамильский хит, сохранил фирменную эклектику — микс комедии, социальной драмы и хоррора.
Коммерчески успешный оригинал 2011 года, от которого ремейк вряд ли отступил, — это история мужчины, ставшего вместилищем духа транс-человека. Поначалу напуганный, главный герой, узнав трагическую историю своего трансгендерного визави, мстит негодяям от его имени, а заодно, симбиотически соединяя в себе две личности, возвращает любовь прекрасной девы.
Анонсируя фильм, англоязычные кинообозреватели в Индии хвалят смелость исполнителя главной роли Акшая Кумара, который готов пойти по стопам международных звезд, способных безбоязненно играть геев и транс-персон.
Национальное кино знает с десяток примеров, когда во имя тех или иных сюжетных нужд мужчины изображали женщин. Такое было и в триллере «Судьба» 1968 года, и в «Поединке», боевике 1995-го. Но роль в Laxxmi Bomb — травестия другого рода. Актеру нужно представить переживания женщины в теле мужчины, а не просто примерить сари. Для Болливуда все еще новость, — сообщают знатоки — что на это готов исполнитель, известный гипермаскулинными экранными образами.
В фильмографии актера, прежде снимавшегося в боевиках, этот образ прочитывается и как профессиональный эксперимент, и как общественный жест. Акшай Кумар (гетеросексуал, как следует из официальной биографии) был среди тех публичных людей Индии, кто выступал за отмену гомофобной статьи.
Эту смелость можно объяснить западным влиянием, а можно считать обращением к «глубинному народу». М.К. Рагхавендра пишет, что дихотомию мужского и женского привнес в культуру Индии колониализм, «в то время как праведность, высоко ценимая в индуизме, включала в себя женское в мужском, как единое качество». Стоит учитывать и то, что Кумар играет не столько транс-человека, сколько его дух, что, возможно, создаст комфортное для консервативного зрителя отстранение — мало ли что там в сказках бывает.
«У индийцев бога можно любить как мужчину, как женщину, как ребенка, как родителя, как любовника и как любовницу. Это перенос социальных и гендерных отношений на отношения человека с божественным, на матрицу священного»,
— добавляет индолог Владислав Сериков.
Так или иначе, новые звезды Болливуда готовы манифестировать свою лояльность к ЛГБТ-сообществу. Сонам Капур (замужем и, видимо гетеросексуальна) не только сыграла в Ek Ladki Ko Dekha Toh Aisa Laga лесбиянку, она последовательно и громко выступает за ЛГБТ-права, представляя болливудскую знаменитость нового, подчеркнуто-западного типа.
В голливудских традициях выступает и режиссер Шелли Чопра Дхар, снявшая лесби-комедию. Подчеркивая особую погруженность в материал, она говорит о важности соавторства транс-женщины Газал Дхаливал, которая сама «была объектом преследований, многое пережила и эти эмоции вложила в сценарий».
Для Аюшманна Кхурраны, кутавшегося в радужный флаг в Shubh Mangal Zyada Saavdhan, его фильм — еще один шаг к необходимой и востребованной обществом новой норме. Объясняя, почему согласился сыграть гея, актер говорит, что видел в шоппинг-молле целующихся парней, и никого это не возмущало. По его прогнозам, кинокритиков в Индии очень скоро перестанут заботить мужские поцелуи на экране точно так же, как их уже не шокируют поцелуи гетеросексуалов.
Складывается ощущение, что Болливуд идет к квир-народу, торопясь наверстать упущенное за годы, обусловленной гомофобным законом боязливости. Логично, что есть и встречное движение – «радужное» сообщество становится все заметней, голоса его представителей все громче.
«Я не могу идентифицировать себя с ЛГБТ-персонажами из новых фильмов. Они вызывают у меня возражения. Было бы лучше найти людей из нашего сообщества. Почему не предлагают ЛГБТИК-кинематографистам, живущим открыто и с чувством собственного достоинства, делать ЛГБТИК-истории? Как кто-то другой может рассказать мою собственную историю, которую должен рассказать я сам?»
— говорил в начале этого года режиссер Онир.
Сколь радикальные метаморфозы может претерпеть кино Индии, показывает решимость, c которой хочет снимать кино Фараз Ариф Ансари, сам себя определяющий как небинарного человека (к режиссеру следует обращаться they — «они»). Его новая короткометражка Sheer Qorma, которая вот-вот появится в открытом доступе, рассказывает о влюбленных мусульманках. По словам авторов, речь там не только о гомо-, но и об исламофобии, то есть специфически индийском изводе «инаковости». «Пришло время нормализовать любовные квир-истории», — заголовок одного из отзывов-анонсов звучит не просьбой, а требованием.
«Огонь», 1996
Говорит и показывает Бомбей
«Слышишь, ты! Я не евнух, а гей. Не стыдно быть ни геем, ни евнухом, — стыдно быть таким как ты! Слышишь?» — схватив за грудки оторопевшего отца, взрослый сын сообщает ему важную правду.
С этой эмоциональной сцены начинается Bombay Talkies (один из вариантов перевода — «Говорит и показывает Бомбей»), фильм-альманах, снятый в 2013 году к столетию индийского кинематографа на деньги министерства информации и телевещания. В первом эпизоде кино-сборника молодой журналист не хочет скрывать свою гомосексуальность, за что получает вознаграждение в виде дружбы начальницы, у которой имеется муж, с которым, увы, все не так ладно.
Белыми нитками шитая, разыгранная по известным аккордам толерантности, новелла о гее открытом и гее тайном, как два алгоритма одной судьбы, обнажает намерения создателей с безыскусной непосредственностью: «Врать нехорошо». Эту новеллу можно воспринимать как камертон всей антологии, которая описывает тотальность магии кино, способного и поддержать, и утешить, и, если надо, выступить в роли родителя куда более мудрого, нежели экранные отцы и матери.
Сборник задумывался, похоже, как мостик между прошлым и будущим национального кино. Вслед за ЛГБТ-моралите следует притча об актере из массовки, для которого сама работа и есть награда — это адаптация рассказа киноклассика Сатьяджита Рая. За кем будущее, — это, кажется, очевидно.
Из нынешней перспективы, спустя семь лет после премьеры, Bombay Talkies выглядит фильмом-предчувствием новых квир-свобод. Тем более, что в третьей новелле главным героем становится ребенок, живое воплощение грядущего, не скованного в желаниях мира. Мальчик, очарованный болливудской феей-кинозвездой, хочет быть не футболистом, а танцовщицей. Именно танцовщицей, а не танцором, — что бы там ни говорил папа. Хочу и буду.
А потом и пляшет, и поет.
