«Если ты гей, то начинаешь себя ненавидеть уже в семь лет. Не рановато ли?»
Квир-режиссер Себастьян Сильва прямо из Берлина о том, почему ЛГБТ-кино (да и человечество вообще) — это скучно и устарело.
Себастьян Сильва, живущий в Америке чилиец, любимец «Санденса», в этом году участвует в «Панораме» Берлинского кинофестиваля с психологическим триллером «Nasty Baby» (на «Санденсе» фильм показали еще в январе). «Бейби» — история того, как современный художник-концептуалист готовится к своей персональной выставке, одновременно пытаясь завести ребенка со своим бойфрендом и их общей подругой (Кристен Уиг) и ликвидировать районного гопника по кличке Епископ, здорово отравляющего жизнь молодой гей-семье. Людмила Погодина попыталась разобраться, о чем все-таки это кино — об ЛГБТ, современном искусстве или насилии. А в результате выслушала подробную лекцию о временных стратегиях борьбы с гомофобией — и их тщетности в перспективе коллапса цивилизации.
— То, как вы работаете с ЛГБТ-темой…
— (перебивает) Стоп-стоп! Смотрите: я забыл о том, что я — гей, с тех пор как мне исполнилось 14. Для меня это сейчас вообще не проблема. Тот факт, что герои моего фильма — гей-пара, не значит ничего. То есть я не пытаюсь строить всю коллизию фильма на том, что вот, мол, геи решили завести ребенка! Эта проблема никогда не осуждается и не обсуждается в фильме; когда единственный раз возникает такой разговор, он прерывается внесением в комнату праздничного торта, причем, если вы помните, его вносит глава патриархальной афроамериканской семьи, человек, от которого как раз и можно было бы ждать критических реплик. Вот так я отношусь к так называемым ЛГБТ-проблемам. Я не трачу на них время. Не хочу обсуждать, могут ли геи заводить детей или нет; мне кажется, это давно уже не вопрос. Понимаете, что я хочу сказать? Я не собираюсь затевать спор о том, кто хуже — черные или белые. Мне кажется, что даже вступать в такой разговор — это только давать трибуну оппоненту. Я предупреждал своих пиарщиков, чтобы они не ограничивали этот фильм рамками «гей-кино». Фильм не становится black movie, если в нем снялся черный актер.Black movie для меня — это фильм, снятый в черном цвете. А «гей-фильм» — это фильм, в котором сосут члены. Улавливаете, да? Нет такого понятия, как «гей-кино», это в корне неправильный термин, я его не понимаю.
— Но не факт, что аудитория думает так же. Сценарист Майкл Лэннан, например, сокрушался, что, несмотря на тему сериала «В поиске», зрители все равно охали на сценах однополого секса.
— Мне кажется, разница между сериалом «В поиске» и фильмом«Nasty Baby» заключается в том, что в шоу все геи. Это компания гей-друзей, которые обсуждают бондаж и групповой секс, все в целом ориентировано на секс. Когда вы заходите в DVD-магазин (сейчас их уже, правда, нет, но вот еще два года назад я туда ходил) и попадаете в секцию «гей-фильмов», вы видите сплошные голые торсы на обложках. Все в этом жанре нацелено на секс. Сложно представить что-то другое — без секса или программного диалога о правах и свободах геев. У меня в картине фигурирует пара мужчин, которая хочет завести ребенка, но это больше об отцовстве как таковом.
— И материнстве!
— О чем и речь! Это фильм о семье, а не о том, каково быть геем и завести семью.
— Что вас вообще на него сподвигло?
— Собственный опыт. Когда-то я жил в джентрифицированном районе в Чили, и был у меня там сосед, который так же приставал к людям — в основном к женщинам — и так же парковал машины, как это делает Епископ. Он был грозой всего района. Пару раз у нас с ним были стычки. И вот я начал фантазировать о том, как бы здорово было его убить. Логично, да? «Что, если я прибью этого засранца? Никому до этого и дела не будет». Я увлекся своими извращенными фантазиями на тему убийства — он ведь одинок, даже есть вероятность, что не будет никаких последствий, никто не заметит. Именно эта мысль вдохновила меня на фильм, поначалу он должен был называться «Я могу убивать»; это выдавало всю идею с потрохами. Но ведь действительно существуют люди, у которых есть такая привилегия: убивать людей без последствий. Правительство это делает, полицейский в Нью-Йорке убил чернокожего парня перед камерами, и ничего не было. То есть здесь есть социальная подоплека и в то же время элемент триллера. А главную роль я решил сыграть сам, потому что заслужил ее своими фантазиями(улыбается).
— Сложно снимать самого себя?
— Мне пришлось полностью довериться оператору. Чилиец, мы вместе сняли четыре фильма. Он моментально замечает плохую игру. Когда бы мы ни работали вместе, стоило какой-нибудь актрисе переиграть, он тут же шептал мне на ухо: «Я не думаю, что это хорошо…»
Игра, конечно, выматывает — нужно постоянно переодеваться и краситься, мне даже прилепили искусственные волосы на лысину. Каждый раз мне приходилось тратить кучу времени на всякую херню.
— Вы больше не думаете о том, чтобы кого-нибудь убить на досуге?
— (умиротворенно) Иногда… Да ладно, признайтесь, что время от времени каждого посещает мысль о том, как можно было бы кого-нибудь трахнуть или убить (заглядывая в глаза). Поправьте, если я ошибаюсь.
— Как вы относитесь к искусству, которым занимается ваш герой? Вот этот его видеопроект, где взрослые пытаются играть младенцев, — это пародия на совриск?
— Скажем прямо, я не восторгаюсь его видео, нахожу его посредственным художником. Но среди всего того концептуального искусства или видеоарта, что существует вокруг, то, что делает Фредди, мне ближе всего. По крайней мере, эти видео кажутся тревожными, вызывающими. Вы когда-нибудь пытались изобразить младенца? Попробуйте как-нибудь — это боль. Это травмирует тебя, это травмирует людей, которые на тебя смотрят. Фредди делает это потому, что хочет справиться с чувством вины за желание принести в этот мир еще одного человека — вроде как это излишество, когда вокруг столько брошенных детей, которых можно усыновить.
Ну и, сделав героя современным художником, я получил возможность проехаться по совриску. Спародировать работу Jay Z «Picasso Baby» — это самое позорное видео в истории. Вы его видели? Та же боль. Или пнуть Марину Абрамович, назвав ее эгоцентричным фриком. Конечно, я полный профан в современном искусстве, зато со стороны над ним легко потешаться. Тем более что оно и правда ведь смехотворно.
— В своих фильмах вы снимаете известных комедийных актеров в неожиданных амплуа. Вот Майкл Сера в «Магии Магии» играл такого совершеннейшего ублюдка. В «NastyBaby» играет Кристен Уиг — тоже звезда комедии…
— Это потому, что наличие чувства юмора означает для меня наличие ума и эмоционального интеллекта. Такие люди оказываются очень наблюдательными. Комедийные актеры лучше всех справляются с драматическими ролями. Но если честно, то, что я работал с этими двумя, было чистым совпадением. До того как они снялись в моих фильмах, я даже не подозревал об их существовании. Когда я выбирал Майкла, то просто увидел его лицо и подумал: «Этот парень!» То же самое — с Кристен.
— Изменилось ли ваше отношение к отцовству после этого фильма?
— Хороший вопрос. Мне кажется, я стал более одержим идеей стать отцом. Хотя… я вечно на мели, у меня даже парня нет. Было бы странно просто взять и завести ребенка в таких обстоятельствах. Что мне потом с ним делать?
— Снимать в фильмах?
— Ну разве что. Нет, это было бы безответственно. Но вообще — мне 35 лет, многие мои друзья, чилийские и американские, уже обзавелись детьми, все стали размножаться, геи и гетеро. Конечно, чаще гетеро, потому что у геев больше препятствий — из фильма понятно, что это непростая затея. Ребенка надо усыновить, после чего придется иметь дело с таким количеством дерьма, унизительного и грустного, жить в страхе, что у тебя в любой момент могут отобрать этого ребенка. А суррогатное материнство — это очень дорого, рискованно и страшно. В общем, все сложно.
— Было ли для вас проблемой быть геем в Чили?
— Быть геем — это всегда проблема, где бы ты ни был.
— Да, но если сравнивать с Нью-Йорком…
— Слушайте, где бы ты ни рос, сам факт, что тебе приходится скрываться, — уже проблема. А с какой стати? Почему обязательно нужно пройти через этот период утаивания? Никто об этом не думает, все думают о том, как раскрыться, а не о том моменте, когда начинаешь скрывать. Полная херня. Если ты гей, ты начинаешь скрывать свою ориентацию примерно в возрасте семи лет. То есть в семь лет ты уже себя ненавидишь. Не рановато ли? Я беспокоюсь, в первую очередь, о детях, которым не к кому с этим обратиться. Вся система образования вызывает вопросы — а ведь это основа основ. Дети должны знать, что им могут нравиться и мужчины, и женщины. Чтобы у подростка не было необходимости говорить, что ему нравится девочка, когда на самом деле он мечтает трахнуть мальчика. Это просто опция, которая должна быть предложена обществом, но до этого еще далеко. Даже либеральные родители этого не делают. Хотя сейчас в Чили все более-менее нормально, а в Аргентине вообще разрешены однополые браки. Уже кажется, что любой гомофоб автоматически причисляется к секте засранцев.
— В России не так…
— Да, но дело не в россиянах, а в Путине. Это же не позиция населения.
— Как раз дело, скорее, в населении.
— Серьезно? Это так грустно… Будто человечество так и не усвоило ни одного урока. Хотя я вообще не верю в человечество, на него надежды нет. Планета обречена, люди обречены. Я бы позволил им всем сгореть в аду прямо сейчас. Мне плевать. Нет-нет, я не озлобился, я просто реалист. Однополые браки были разрешены в Калифорнии — а потом опять запрещены. Никакого прогресса. Вместо него — очередная война, столько их сейчас идет по всей планете! Это никогда не закончится. Я часто думаю о трагедиях, которые происходят вокруг с чернокожими, с геями, с детьми, попавшими в рабство, — людьми в принципе, кто только не попадает в беду. Что мы можем сделать? Разделить их боль? Не обращать внимания? Иногда мне кажется, что игнорировать гомофобов, отшатнуться от них — единственный способ: если не обращать внимания, они теряют рычаги влияния. Россия в этом смысле, конечно, в полной жопе, и нужно что-то делать. К сожалению, она настолько далеко за пределами моей зоны доступа, что мне хочется переложить ответственность на ООН или кого-нибудь еще, кто бы мог встать на защиту прав меньшинств, прав человека. Мне остается изображать революционные ситуации как разумеющиеся сами собой. Чтобы подростки, которые посмотрят фильм, воспринимали однополый союз как норму, заурядную ситуацию и реагировали на это нормально, не предъявляя к самим себе претензий.
Собственно, об этом будет один из моих следующих фильмов — «Второй ребенок». Он о восьмилетнем мальчике, запавшем на своего крестного. Кино про сексуальные импульсы ребенка, который хочет дотронуться до яиц своего дядюшки, грубо говоря. Знаете, когда ребенок тянется к груди своей тети, все считают, что это мило и трогательно. Это всех почему-то очень радует. Но стоит кому-то представить, что вместо груди будут мужские яйца, это уже скандал. «А! Малыш-извращенец!» В общем, мы вывернули обычную ситуацию наизнанку и смотрим на реакцию окружающих героя взрослых.
— В нем тоже примет участие Майкл Сера?
— В качестве ребенка?
— В качестве крестного.
— Я вас умоляю! Кто захочет трогать его яйца?!
— Малыш-извращенец?
— Ну, если только.
