«Друзья называют меня геем-гопником»: Астанчанин – об изгнании гомосексуального джина и каминг-ауте
37-летний Гасан Ахмедов откровенно побеседовал с корреспондентом ИА «NewTimes.kz».
Расскажи немного о себе?
— Я родился в Актау. Там окончил 11 классов, учился в алматинском университете «Кайнар». Интересный момент: в 1999 году я окончил школу, а программа «Болашак» началась в 1997 году. Но мы о ней не слышали, она была только для избранных. По-моему, в конце 90-х вообще невозможно было поступить на бюджет в хороший вуз.
Я рано начал работать, семье помогал с 12 лет: на базаре торговал, подрабатывал сторожем и официантом. В 21 год началась моя профессиональная карьера. Работал в актауском морпорту, потом в строительной компании, затем 5 лет в нефтесервисной организации. Работал в Ираке и ОАЭ консультантом по снабжению, возглавлял отдел у подрядчиков ТШО. Почти вся моя карьера связана со складской логистикой в газовой и нефтяной отрасли. Хотя и торговлей занимался, и бар открывал.
В 2011 году я переехал в Астану. Но через 2 месяца уехал, обидевшись на город (смеется): произошла небольшая размолвка с друзьями. В 2012 году я снова приехал в столицу и в этот раз задержался. Полтора года здесь прожил, познакомился с хорошими людьми, дружу с ними до сих пор. В 2016 году я опять приехал в Астану: мне предложили хорошую работу.
В какой момент ты понял, что не такой, как все?
— Нельзя сказать, что я прямо осознал, что гей. Я слова-то этого не знал. Мне — 10-11 лет, я тогда влюбился в одноклассника. Самые первые романтические чувства, эротические переживания — все это было связано с ним. После этого я не представлял себя с девушкой. Хотя попытки были. Под давлением родственников, после их вопросов: «Когда женишься?». Я пытался встречаться с девушками. Но мне было противно от одной только мысли, что я женюсь и буду обманывать ее всю жизнь. Сам не стану счастливым, и человеку жизнь испорчу. Решил: нет, этого не произойдет.
Я не сразу все осознал и принял. Я прошел через многие стадии, осуждал себя, пытался приспособиться, были мысли и о суициде. Не сказать, что я был сильнее, я, скорее, был труслив, боялся навредить себе.
Как отреагировала мама?
— Я открылся матери в 26 или 27 лет. Она, конечно, никому не говорила. Что я гей — знали только близкие друзья и мать. Были разговоры о том, что, может, ты поменяешься. Мама — верующий человек, она присылала мне в WhatsApp видео об изгнании гомосексуального джина… Это, конечно, смешно, но есть люди, которые реально проходят через это: родители таскают их к психиатрам, имамам, заставляют жениться. Недавно я был в Вене, там нас встречали друзья из Таджикистана, они, собственно, от этого и сбежали.
Я понимаю переживания матери, но считаю, что честность лучше, чем я врал бы до конца жизни. Мы общаемся, решаем бытовые проблемы, она не спрашивает про мою личную жизнь, делает вид, что ей это неинтересно.
Актау — маленький город, у меня много родственников и с отцовской, и с материнской стороны. Большая семья. У меня два старших брата, братишка и сестренка, всего нас пятеро. Я средний. Со старшими братьями общаюсь, с младшими — не очень, по религиозным взглядам. Я решил, что не буду настаивать на общении, если людям это неприятно.
Как вообще складывались отношения?
— Это сейчас я осмелел. В Актау открывался только очень близким людям. И морально готовил себя ко всему, к любому повороту. Я не испытывал каких-то проблем с общением. Просто приходилось постоянно переключаться: с коллегами и семьей ты один человек, в кругу близких друзей — другой. Сейчас я понимаю, что это не конфликт, мы все делаем так: примеряем маски.
Что было после каминг-аута?
— В 2017-м я сделал публичный каминг-аут, хотя были попытки и раньше, в 2014 году. Тогда моя подруга из Алматы записала со мной интервью, мы долго беседовали. Она показала редакторам материал, но его зарубили, сказав, что Казахстан не готов к этому.
В 2017 году на волне активизма я пошел в социальную сферу, писал для KokTeam, выступал в СМИ, работал в исследовании по ВИЧ. Продержался около 8 месяцев: понял, что потребности растут, обязательства есть, а зарабатываю я, мягко говоря, мало. Вернулся в нефтесервис.
После публичного каминг-аута я долго переживал, чуть ли не до истерик доводил себя, споря с гомофобами в комментариях. Могу сказать, что это не легче настоящей драки, мне было тяжело. Из сотен комментариев единицы — адекватные. В них тебя воспринимают как личность, как человека, а не повод для ненависти.
Даже некоторые геи думают: «Сидели бы тихо, никто не трогал бы нас». Но если не говорить, не отстаивать свои права, никто не сделает это за нас. Многие молодые люди, узнав меня, не хотели знакомиться. Ну, нет так нет. Партнеры прямо говорили, что против моей публичности. Это страх, потому что будут проблемы на работе, некомфортно вместе появляться где-то.
Конечно, мне тоже страшно, я оцениваю риски. Я сделал публичный каминг-аут, но не для себя. Я сделал это для молодого пацана, который живет в Актау и думает, что он один, как я в свое время, что больше нет геев, что он умрет в одиночестве. Я сделал это, чтобы сказать: мы есть везде. В маленьком городе Текели, в Астане, в Алматы и в Актюбинске.
Как отреагировали коллеги?
— На работе были сложности, потому что никто не знал. Кто-то начал рассылать среди коллег мое интервью в СМИ. Мне позвонили и предупредили, мол, тебя тут чуть ли не избить планируют. Меня вызвал шеф, пересказал ситуацию. Я ответил, что с этим страхом живу 36 лет. И бояться мне надоело. Если люди видят негатив, что я могу с этим сделать?
Некоторые коллеги перестали общаться, подавать руку, садиться со мной за один стол. Я не могу сказать, что мне от этого стало плохо. Зачем тратить свое время на окружение, которое не принимает меня таким, какой есть? Это был хороший фильтр. Позже, когда нам приходилось работать вместе, было интересно наблюдать, как эти люди пытаются преодолеть себя, общаться со мной, советоваться.
Тебе когда-нибудь назначали конкретные встречи по поводу несогласия с твоей ориентацией?
— Именно по причине сексуальной ориентации, врать не буду, раз или два. Это закончилось словесной руганью. Возможно, дело во мне. Мои друзья называют меня геем-гопником (смеется). Я не против встретиться и поговорить, не из робкого десятка. Я давал номера своих телефонов и даже адреса. Хотя гомофобы встречаются на каждом шагу. Как-то в автобусе до молодого человека докопалась кондуктор. Пришлось объяснять ей, что прическа этого парня — не ее дело.
Но если брать народ в целом, то он у нас инертный. Нам интернет отключают, прессу давят, оппозицию душат, а нам как-то все равно. После трагедии с Денисом Теном в прошлом году в Facebook создали группу «Требуем реформу МВД»: люди выступали там за гражданские права, свободу и прочее, но когда речь заходила о правах ЛГБТ-людей, большая часть аудитории отрицала их. А это ведь дуализм, лицемерие. Гражданские права и свободы — они для всех. Они не могут быть только для одной кучки людей. Тогда получается, что вы привилегий просите, а не прав.
Что в итоге делать? Уезжать?
— У меня была возможность уехать 5-10 лет назад. Но я люблю Казахстан, здесь любимые люди, лучшие друзья, семья, в конце концов.
Что бы ты сказал другим геям?
— Больше, наверное, хотелось бы обратиться не к простому парню, а к людям. Это может быть ваш коллега, ваш друг или член семьи. Прежде чем ненавидеть его, подумайте. Легко искать врагов. Ни геи, ни лесбиянки, ни трансгендерные люди ничего плохого не сделали вам, мы просто отличаемся от вас. Но все люди отличаются друг от друга: цветом волос, разрезом глаз. Будем ненавидеть всех? Даже казахов можно разделить. Нет эталонного казаха или русского.
Если сегодня вы победите геев, они уедут или вымрут, завтра кто-то победит вас, потому что вы недостаточно казах или русский.
Сейчас многие уезжают из страны, а они могли принести пользу обществу: стать врачами, инженерами, крутыми бизнесменами. Я вижу в этом большой ущерб. Мне бы не хотелось жить в стране, из которой бегут люди. Я хочу, чтобы люди мечтали жить здесь. Потому что не знаю страну красивее и лучше, чем Казахстан.
