«Было ощущение, что меня стирают ластиком»: личный опыт конверсионной терапии
«Лечение гомосексуализма», попытки «сделать нормальными» трансгендерных людей, «исправление» лесбиянок, геев и бисексуалов — эти действия и намерения часто укладываются в подход, который называется конверсионной терапией. В переводе с латыни «терапия» означает «исцеление». Но в данном случае все ровно наоборот. Корреспондент СПИД.ЦЕНТРа поговорила с людьми, прошедшими опыт «исправления».
На вопрос, могу ли я указать имя и возраст в статье, К. некоторое время думает, затем просит оставить только первую букву и промежуток «20-30 лет». Поясняет, что «его мучители еще живы».
К. — трансгендерный человек. Сейчас у него есть семья, работа, друзья. И длительная восстановительная работа с адекватным терапевтом. Еще полтора года назад все было иначе: «У меня была депрессия после неудачной попытки суицида, а у матери — тяжелое непринятие меня. Она нашла для меня „загородный пансионат“».
«Пансионатом» оказался «центр реабилитации» наркопотребителей, гомосексуалов и трансгендеров. К. принудительно провел в нем полтора года. Люди содержатся там взаперти, из всех контактов с внешним миром разрешены только два телефонных звонка — по пять минут и на громкой связи. За любые провинности или нарушение многочисленных правил права на звонок могут лишить. Нельзя оказывать сопротивление или выказывать несогласие с тем, что говорят или делают сотрудники этого места. «Хотя сотрудниками их назвать у меня язык не поворачивается. Это мучители или тюремщики. Я обдумывал способы бегства, потому что там было ужасно. Просто очень плохо», — вспоминает К.
Бессмысленная трудотерапия, произвол работников, жесткий распорядок дня, повсеместные камеры видеонаблюдения, принудительные прогулки, обливания холодной водой за провинности, наказания, оскорбления и унижение достоинства. Из первых двух месяцев пребывания в центре К. помнит только землистые цвета, резкие звуки и боль. И подозревает, что ему подмешивали какие-то вещества.
«Этих контор достаточно много по России, у них есть услуга — «выезд мотиваторов», — рассказывает К. — По заказу родственников приезжают накачанные люди злобного вида. Они не принимают никакого несогласия и говорят: «Вы можете пройти в машину», а если встречают сопротивление, то просто запаковывают туда человека».
Мама К. ежемесячно отдавала 60 000 рублей за его содержание там, а забрала, только когда сама поссорилась с работниками. Сейчас К. практически не общается с матерью, считает, что она до сих пор не взяла на себя ответственности за тот ужас. «Я пытался ее простить, но это очень тяжело. Даже не могу представить себе, что творится в голове у людей, которые могут такое делать со своими детьми».
Инициаторы — родители и родственники
Конверсионная (репаративная) терапия — ненаучная практика, когда сексуальная ориентация или гендерная идентичность ЛГБТ+ людей считается ненормальной и нуждающейся в «лечении» и «исправлении».
В июльском ООН независимый эксперт Виктор Мадригал-Борлос заявил, что конверсионная терапия должна быть запрещена на государственном уровне, так как «является дискриминационной, жестокой, бесчеловечной и унижающей достоинство, а в зависимости от степени жестокости, физической или психической боли и страданий жертвы может быть приравнена к пыткам».
В ряде стран, например, Норвегии, Швеции, Бразилии, Мальте, за проведение такой практики существует юридическая ответственность. А в июле 2020 года директор по публичной политике Instagram Тара Хопкинс , что сервис будет блокировать посты о «лечении гомосексуализма». Это теория.
На практике, по данным экспертной группы ООН, «конверсионная терапия» до сих пор применяется в 68 странах. Существует множество вариантов «лечения» и «исправления» геев, лесбиянок, бисексуалов, трансгендерных людей: избиения, «исправительные» изнасилования, экзорцизм, лишение пищи, заключение в тюрьму и заковывание в кандалы, электрошок, принудительное лечение в психиатрических клиниках, в том числе медикаментами, гормональная или стероидная терапия, трудотерапия. А также все формы дискриминации, унижения и оскорблений.
Инициаторами конверсионной терапии становятся родители, близкие родственники, влиятельные представители общины, местные религиозные лидеры или поставщики услуг — психологи и психотерапевты. Иногда под гнетом родительского осуждения, общественной стигматизации или травли человек сам добровольно пытается «лечить» себя и «делать нормальным».
Самые частые последствия подобной «терапии» — патологические стыд и вина, ненависть к себе, глубокая депрессия, тревожные и подавленные состояния, посттравматический синдром, устойчивые изменения личности, мысли о суициде или попытки его совершить.
«Было ощущение, что меня стирают ластиком»
Роману* 34 года. Одно из ранних воспоминаний — родители отвели его, трехлетнего, к врачу, чтобы выяснить, почему он говорит о себе в мужском роде. Врач маму с папой успокоил: «Это врожденное, так бывает, вы, главное, пожестче воспитывайте, и все будет хорошо!», а ребенку погрозил: «Когда ты так делаешь, мама очень расстраивается». Дальше потянулись годы глубокого внутреннего и внешнего конфликта. Было ощущение, что «происходит что-то странное, и лучше об этом не думать».
В двадцать лет по совету коллеги Роман обратился к психологу. Та объяснила, что любая ориентация нормальна, но гендерные вариации — путь к пропасти и то, чего следует избегать. Она предложила делать упражнения и заниматься аутотренингом. Например, принять в кресле позу эмбриона и представлять себя одновременно и в животе у матери, и самой матерью. Чтобы сконцентрироваться на деторождении и прочувствовать репродуктивную функцию и материнскую природу. Результатом сеанса стали мысли о суициде.
«Она подталкивала меня к мысли, что все, что я думаю и чувствую, неправильно и плохо. И терапия будет направлена на то, чтобы меня от этого отвратить, — вспоминает мужчина. — Было сложно дойти до метро и не шагнуть под машину. Тяжелое, подавленное состояние и ощущение, что меня словно стирают ластиком, не дают права существовать».
После второго сеанса Роман прекратил походы к «специалисту». Хотя ему еще долгое время казалось, что просто нужно лучше доносить людям, что с ним происходит: «Думал, что мне нужно привести более серьезные доводы, подробнее все описать. Но потом стало понятно, что это просто глубокое внутреннее расхождение, которое отменяет любые попытки понять другого».
По личным ощущениям Романа, примерно треть его знакомых гомосексуальных и трансгендерных людей подвергались насилию, унижениям и попыткам их переделать в «нормальных». Привычными рычагами давления становятся «психотерапия» и религия. А также родительские манипуляции: «Ты сводишь меня в могилу», «Пусть доктор скажет, что ты нормальный».
Вместе с тем он считает, что сейчас гораздо проще найти адекватного психотерапевта, чем десять лет назад: «Этому способствует распространение гештальт-подхода, он отрицает любую дискриминацию и неприятие. Плюс информации стало больше. Потихоньку все больше людей приходит к идее, что не надо других ломать через колено».
«Мы хотим, чтобы ты была счастлива»
Жанна* лесбиянка. Недавно она переехала в Москву из маленького подмосковного города — сбежала от тотального контроля отца. Она соглашается поговорить со мной по телефону, пока едет с работы в переполненном московском метро. Некоторые словосочетания, названия и термины Жанна заменяет обтекаемым: «Вы же понимаете, я не могу говорить открыто. Или это у меня паранойя». Быстро-быстро, выплевывая слова пулеметной очередью, она делится своей историей.
«Мама у меня — кандидат наук, отец — профессор. Псевдоинтеллигенция. У родителей отношения симбиотичные и нездоровые: если папа чего-то хочет, то мама как любящая традиционная женщина не имеет своего мнения. О моей гомосексуальности они знали давно. Отец был настроен резко против».
Все отношения Жанны обычно резко разваливались через несколько месяцев. Сначала она не понимала, что происходит. Было ощущение, что люди просто неожиданно сбегают. Потом узнала, что благодаря связям в ФСБ отец взламывал ее страницы в соцсетях, просматривал переписки и звонил тем, с кем она встречалась. Угрожал рассказать обо всех на работе. И начинал контролировать каждый шаг Жанны: все поездки, перемещения, звонки и действия.
Наконец у нее появились первые длительные отношения. Человек жил в Москве, она пыталась ездить к партнеру тайно, отец препятствовал. Он выяснил, что у партнера Жанны не было прописки в Москве, стал звонить с угрозами, шантажировать и требовать закончить роман. Жанна собрала чемоданы и под выдуманным предлогом сбежала из дома.
«Дальше началось самое интересное, — рассказывает девушка. — Отец сказал: „Либо это болезнь, либо никак. А мы хотим, чтобы ты была счастлива. Эта женская особенность лечится и не передается по наследству. Главное — желание пациента. Давай пойдем к психологу“».
Он нашел контакты специалиста по «семейной терапии», еще советской закалки. Быстрый ресерч в интернете — и Жанна сообразила, что новый доктор — открытый сторонник «лечения гомосексуализма» и конверсионной терапии. На сайте психолога было написано, что он работает с подростками «иногда против их воли». Жанна наотрез отказалась ехать и свела до минимума общение с родителями: «Я уже зарабатывала сама, отказалась от их предлагаемой финансовой помощи и сказала отцу: „Только помешай мне жить так, как я хочу!“».
«Попробуй побыть девочкой»
Никита — трансгендерный человек с гетеросексуальной ориентацией. Отца нет, мама была лишена родительских прав, его воспитывала бабушка. В шестнадцать лет он уехал из родного города, «выдернул сам себя из обычного мира», поступил в колледж и заселился в общежитие. Обратиться к психологу ему посоветовал воспитатель: в свои шестнадцать Никита не справлялся с жизнью, самим собой, отношениями с людьми и поэтому резал себя. Чтобы его, несовершеннолетнего, не увезли в психушку, проще было пойти на консультацию. Консультирование длилось полтора года. В чем-то, Никита признает, терапевт ему помогла и поддержала. А в чем-то — как раз в вопросах ориентации и гендерной идентичности — сводила все к детско-родительским отношениям и «обиде» Никиты на родителей, предлагала эксперименты.
Одна из классических «дорожек» конверсионной терапии — разговоры о неправильном воспитании или сложностях в отношениях с родителями и о том, как эти сложности ведут к гомосексуальной ориентации или трансгендерности.
«Попробуй побыть девочкой! Надень платье, заведи отношения с мальчиком», — предлагала на сессиях терапевт. Никита честно пробовал: быть девочкой, носить платья и строить отношения с мужчинами. С первым мальчиком Никита пытался встречаться месяцев восемь, со вторым — два: «Ничем хорошим это не закончилось. Это была финальная попытка проверить: может, я нормальный? Может, я ошибаюсь и я в большинстве?».
У Никиты сначала появились сомнения в компетентности психолога, а после — уверенность в ее гомо- и трансфобии. Он предложил специалисту сходить на внутренний семинар для психологов: «В ее голове, мне кажется, ничего не поменялось. Но она хотя бы перестала меня убеждать, что я не прав. И если кому-то из ребят нужна была помощь, то она спрашивала, может ли дать мои контакты».
Когда после продолжительной болезни мама Никиты умерла, он обратился к психологу за поддержкой. В ответ услышал: «Можешь пойти на железнодорожный вокзал, лечь на рельсы, и пусть тебя переедет поезд». Это стало точкой в их общении. Никита прекратил сеансы «терапии», переехал из маленького города в Петербург, устроился на работу и завершил гендерный переход. Очень боялся комиссии: признают ли его действительно трансгендерным человеком или нет. Признали. К терапевтам он больше не обращался.
*имена героев изменены по их просьбам
