“Был у меня друг, а теперь есть подруга”. Как украинские ЛГБТ-военные выходят из тени
“Был момент, когда я таки решилась нанести тушь, но смыть ее полностью не получилось! Мама спрашивает, что это – а я говорю, выбирала из печки сажу и потерла рукой. Отмазка прокатила“, – вспоминает свое детство в настоящее время 30-летняя Виктория Дидух .
Как и все дети в свои 5-6 лет, она не хотела, чтобы мама узнала о любительском показе мод из своих платьев и своей косметикой. Единственное отличие Виктории от ее подруг-сверстниц в том, что она была мальчиком. По крайней мере, пока не осознала и не приняла себя как трансгендерную девушку.
Уже после этого осознания, но еще до начала трансгендерного перехода Виктория Дидух отслужила 6 лет во внутренних войсках и Вооруженных силах, вызвалась доброволицей в АТО и получила ранения в Авдеевке. Государство оценило 25% потери ее работоспособности в 30 000 гривен.
Но она одна из тех, кого, вероятно, не было на фронте, по мнению экс-лидера “Правого сектора” Дмитрия Яроша, который за время войны не видел на фронте ни одного гея, воевавшего на стороне Украины. Или из тех, кто не может быть патриотом, по мнению городского головы Ивано-Франковска Руслана Марцинкива.
И она такая не одна.
В 2018 году в Украине создали объединение “Украинские ЛГБТ-военные за равные права”. В следующем году оно впервые вышло отдельной колонной на КиевПрайд. Во главе колонны были доброволец батальона “Донбасс” Виктор Пилипенко, у которого, кстати, есть фото с Ярошем, и аэроразведчица Настя Конфедерат – одна из героинь этого текста.
В Украине всего 16 открытых ЛГБТ-военных, рассказывает Пилипенко УП. Военным открываться сложнее, ведь служба – гипер-маскулинная среда, где гей все еще ассоциируется со слабостью.
“Сделать каминг-аут в Украине – это сознательный риск, на который мы идем для того, чтобы и в гражданской жизни воевать за демократию и ценности свободной на независимой Украины”, – объясняет Пилипенко. Всего в их объединении более 120 человек.
“Украинская правда” рассказывает истории борьбы за себя и Украину от трех украинских военных, которые совершили каминг-ауты.
“На войне я о своей ориентации не говорила и мне не надо было об этом говорить”, – Настя Конфедерат, лесбиянка
Насте 32 года. В 2015 году она провела 7 месяцев на фронте как аэроразведчица, до этого – разрабатывала карты для военных. В раннем детстве идентифицировала себя как мальчик, в 11 лет приняла себя как девушку. Публичный каминг-аут сделала в октябре 2019 на hromadske.ua.
Я из Киева. Росла в смешанной среде, это были 90-е годы, в обществе еще были … если скажу постсоветские, то будет не совсем корректно. Ибо ненависть и желание опустить кого-то из своих сверстников – это какая-то политическая, социальная штука. Но тогда было популярно выделять людей, которые отличаются, и травить их.
С самого детства, лет с двух, я идентифицировала себя как мальчик. Отказывалась принимать, что я девочка. Мой пол и самоидентификация не совпадали. Учителя на это реагировали спокойно, сверстники – чуть булили, мама – более поддерживала, чем нет, хотя не знала, что со мной делать. Мне постоянно приходилось вступать в драки.
В отличие от других ЛБГТ-детей, не хотела быть “терпилой” – а в обществе, где были гопники, смелость и это желание быть собой, приветствовалось. Я росла полностью осознана. А те люди, которые были задавлены … Я знаю много историй, которые плохо закончились, иногда просто депрессивных, а иногда даже трагических.
Я говорила, что когда вырасту, то что-то изменю, потому что хотела быть парнем. Потому что у нас женщина должна быть следующей: юбка, женственность, макияж, украшение коллектива. Она не может быть сильной или выглядеть более маскулинно – точнее, мне никто не говорил, что может.
Мама меня просто тихо поддерживала. Она шила мне костюм мушкетера со шляпой и шпагой – все, как должно быть. Я не была запрессована семьей со словами: “Ты девочка – будешь снежинкой!”
В 11 лет я поняла, что мне таки комфортно в женском теле. Четкого переключения не было, было что-то такое: “Ну вот, я и девочка”. Друзья меня полностью приняли. И я подумала – если меня воспринимает целый ряд людей, то почему бы мне себя не принять?
Я заканчивала туризм, имею высшее географическое образование. До этого год проучилась в Национальном университете физической культуры и спорта. Я неплохо ориентируюсь на местности и разбираюсь в картах, это еще с детства. Поэтому когда началась война …
Точнее, после Иловайская – я начала спрашивать, кому нужен картограф. В военкомате по прописке сказали – не надо. Затем пошла туда, где набирали добровольцев, и наткнулась на стереотип: если я женщина, которая хочет помочь армии, то “иди и вози теплые вещи нашим солнышкам-бойцам-мужчинам“. Я говорю – ребята, вы не понимаете, кого теряете, у меня есть навыки, которых нет у большинства солдат.
В 2014 я не нашла ни одной вакансии картографа, в штабных не было понимания, насколько долго это затянется и какими сильными будут бои. Почему это вообще важно? Например, Донецкая область – это степи, плоская территория, кое-где с терриконами. Терриконы имеют свое магнитное поле: когда ты запускаешь арту, даже миномет стоит в террикон – у тебя есть магнитная погрешность, эту ошибку надо фиксировать и высчитывать.
Я нашла волонтеров, картографическую сотню, потом мы переформатировались в Мап100 – разрабатывали методички для арт расчетов, печатали карты, снабжали их на фронт.
То есть я начинала как картограф, потом выучилась на оператора беспилотника и впоследствии, в январе 2015, когда упал ДАП, выехала на фронт. Вышка упала, а я ехала и думала – блин, не успела на нее посмотреть, там были мои друзья. Потом стала аэроразведчицей.
Почему ушла с фронта? В 2015 на передовой линии были все, как на подбор, идеальные братцы-сестрички. А приезжаешь на 5-7 дней в Киев, чтобы забрать карты и перекомплектовать дроны, как раз было Дебальцево – люди отвращают от тебя глаза потому, что ты в форме.
И я поняла, что зависима от людей, общества, которое есть на фронте … и я могу не вернуться. Мы встретились с подругой и молча решили поехать автостопом до Гибралтара, через всю Европу. Потому что просто плавилась крыша.
Так происходит, когда осознаешь, что мир не черно-белый. Умирать за Украину не хочется, за Украину хочется жить.
На войне я о своей ориентации не говорила и мне не надо было об этом говорить. Это же зона повышенного риска, у тебя совсем другие эмоции, в частности к людям рядом с тобой в этом аду. Это такая безграничная любовь. Без привязки к полу, это человеческое.
А свой публичный каминг-аут я сделала в октябре 2019, на hromadske.ua. Он действительно действительно разделил жизнь на до и после, потому что сейчас мне не приходится чужим дядям рассказывать, что я “замуж не хочу“, у меня другие взгляды на отношения и я сама в себе разобрерусь. Раньше я отмазывалась: “Ой, та сейчас не время“.
Меня даже на улице начали узнавать, и это классно. В мою сторону не полетело ничего плохого, кроме того, что нашей ЛГБТ-движухой начали интересоваться радикалы – я их правыми не назову, потому что сама исповедую правую идеологию, и это не имеет ничего общего с насилием. Не знаю, кто они и на кого работают.
Для многих знакомых мой каминг-аут был открытием. Они немного догадывались, но думали, что я найду себе маскулинному человека, которому я буду по зубам. А здесь я сделала каминг-аут и все такие: “Эээ“. И мне стало легче.
И еще – я сделала каминг-аут ради того ребенка, какой я была. Которая провела все детство в драках и травле. Если бы я настоящая встретила бы себя маленькой, мне бы не было за себя стыдно.
“Война стала способом доказать всем, что я человек”, – Виктория Дидух, Трансгендерная девушка
Виктории 30 лет. Шесть из них она провела на службе – во внутренних войсках и ВСУ. Ветеранка войны на Востоке, имеет государственные награды. Публичный каминг-аут сделала в ноябре 2020-го в Фейсбуке. Находится в процессе перехода с мужского пола в женский.
Я родилась недалеко от Хмельницкого. Росла в довольно маскулинной среде: два старших брата, в основном парни по соседству и несколько девушек, с которыми я играла в дочки-матери и кухню.
Со школы мало хорошего помню – возможно, повлиял негативный имидж старшего брата. Он был таким, что с него можно было понасмехаться, поиздеваться – а это 90-е годы, обычная сельская школа … Глядя на него, ребята постарше пытались затравить меня и среднего брата. Но мы давали отпор.
Вообще после начального осознания я создала себе довольно маскулинный имидж – грубое, хамоватое поведение. Когда это осознание пришло? Лет в 5 или 6. Я смотрела на братьев, сверстников – им всем было нормально, а мне нет. Я хочу поплакать, а мне говорят: “Нет, мальчики не плачут“.
Примерно в то время начала экспериментировать с маминым одеждой. У нее не было длинных платьев или элегантной обуви – она женщина “в теле”, – но были простенькие сарафаны, юбки. Уже позже я ловила моменты, когда дома никого не будет, чтобы снова их примерить и попробовать макияж.
Кстати, макияж делала без туши, поскольку ее было трудно смыть – о мицеллярной воде 15 лет назад никто даже не слышал. Кажется, у мамы даже был еще тот знаменитый брекетик и отдельно к нему щеточка.
Тогда перед зеркалом я себе нравилась.
Так было до пубертатного периода, пока мое тело существенно не отличалось от тела девочки. А когда начали расти плечи … Я снова примерила мамин сарафан, но того эффекта уже не было. Я смотрела в зеркало и видела какого-то мужлана в юбке – и это никак не совпало с тем, как я себя представляла. Широкие плечи, узкие бедра …
Мне тогда было лет 16 и я пошла в денайл – период отказа от себя, во время которого человек пытается жить так, как ему диктует социум. С этим связана и служба в армии, более 6 лет.
В 2010 я подписала свой первый контракт – это были внутренние войска, сейчас Нацгвардия. Конвой, красивая форма, оружие, романтическая служба. В 2016 году – АТО.
Заявление в военкомат я написала в 2014. Началась мобилизация, и я видела, что забирают моих знакомых, которые за службу максимум веник и совок держали – а я умею разбирать, стрелять. Я не понимала, почему на 2-3 волны мобилизации забирали не тех, кто умеет и может. Казалось, что власть просто сливает территории.
Мой переход выглядел несбыточной мечтой. Я думала, что в 23-24 уже поздно, плюс – информации почти не было. У меня опускались руки, я стеснялась своей трансгендерности. А если и заходила на какие-то тематические ресурсы, то встречала жирнющих мужчин под два метра роста, которые выкладывали фото в эротическом женской одежде и говорили: “Называйте меня Галя”. И я спрашивала себя – неужели я такая же?
В 2016 у меня в очередной раз появляется желание доказать себе “ну я же человек”, нотка патриотизма и какая-то скрытая мысль – если отправят в АТО и убьют, то и хер с ним.
В октябре я еду на полигон “Широкий лан”, а оттуда – в Авдеевку. Сначала была при штабе, а затем говорят – прорыв ДРГ, первому батальону на промке нужна помощь. Так я попадаю на первую линию обороны, Авдеевская промзона, 50 метров (к боевикам – УП). Там и получаю свое ранение.
Вечером мы сидим на кухне, по нам стреляют, командир позиции говорит – давай сразу “ответку” дадим. Он дергает гранатометчика, меня, чтобы я взяла заряды к РПГ (ручной противотанковый гранатомет – УП). Гранатометчик делает залп из РПГ-22 и скрывается. Пока он перезаряжал, я думала, что нахожусь в полной безопасности. А они (боевики – УП) попадают в край здания, и весь строительный мусор – кирпич, бетон – приваливают меня и раскраивает голову. Затем еще один прилет.
Мне ставят “минус 25% потери трудоспособности“, но к службе годен. И я служу так до 2019. Никогда не говорю “и я воевала!“, Не считаю это подвигом. Мои государственные награды – это куча ненужного металла.
За время службы я не открывалась своим товарищам. У них были мысли, что я гей – потому что я ни с кем не встречаюсь. А публичный каминг-аут у меня случился довольно недавно, в ноябре прошлого года – это было в форме видео, что разлетелось в интернете.
Но вообще каминг-аутов было несколько. После первого на одной из работ – продавал людям окна-двери-балконы был второй, вынужденный.
Осенью 2019-го я обратилась в госпиталь, чтобы проверить эндокринную систему – никого на самом деле не хотела втягивать в свою трансгендерность, хотела завершить контракт и начать переход. Но психиатр сказал ложиться на стационарное лечение, и я решила сказать завотледения, что с самого детства чувствую себя девушкой. Тогда поняла, что пути назад нет. Медики, если вы уже есть, то делайте свою работу – давайте мне диагноз (что позволяет в Украине начать переход с одного пола в другой – УП).
Я понимала, что с диагнозом я не буду служить – я сама не могла, и медики говорили, что никак. Есть правило, что люди с психическими болезнями не имеют права проходить службу в ВСУ – а трансгендерность до сих пор по Международной классификации болезней 10-го пересмотра, которая действует в Украине, является психиатрическим диагнозом. Гомосексуальность также уже не считается.
Я хотела получить диагноз Ф64.0 (по Международной классификации болезней 10-го пересмотра – УП) – он дает право на официальную смену документов и начало гормональной терапии, перехода. Но врачи сказали – мы не можем дать Ф64.0, как это так, военная сфера, как это ты раньше все проверки проходил. И мне поставили “расстройство адаптации”, это Ф60.4.
Третий каминг-аут был публичным, после сюжета “1 + 1” – тогда обо мне узнали в моей части. Одни звонили на Вайбер: “А что ты там, под телку заделался?” А я тогда как раз сидела с мейкапом дома, сначала поднимала трубку без камеры.
Но два человека меня поддержали. Один позвонил, сказал, что он современный человек: “Тебе нормас? Окей. Я, как общался, так и буду с тобой общаться“. А второй написал мне в Вайбере: “Был у меня друг, а теперь есть подруга“.
Родители сказали, что всегда меня будут любить, я их ребенок. Но полностью они меня еще не приняли, и я не могу их в этом винить. Как сказала моя психологиня: чтобы принять себя, тебе понадобилось 29 лет, почему ты думаешь, что родители сделают это за год?
“Мама, я остался таким, как был. Просто перестал обманывать”, – Сергей Афанасьев, гей
Сергею 23 года. Из них 2,5 года он служит в разведывательном батальоне. Регулярно ездит в зону ООС, непосредственного участия в боевых действиях не принимает. Публичный каминг-аут сделал в начале июня 2021 года, в закрытом Фейсбук-сообществе для ЛГБТ-военных и их союзников.
Я из Белгород-Днестровского района Одесской области. С детства помню школу и огороды после школы – картофель, свекла, кукуруза, там было все. У нас почти гектар земли был.
Лет в 9, после смерти бабушки, пошел в церковь. Мне там нравилось, все меня хвалили – такой хороший парень ходит в церковь, такой молодец.
В 12-13 пришло понимание, что ребята мне нравятся больше, чем девушки. Точнее не так: что ребята нравятся, а девушки в этом плане вообще не нравятся. И меня это достаточно испугало.
К тому времени у меня уже был дома интернет, я начал искать, что это такое, читать статьи на эту тему. В одних писали, что это психическое заболевание, в других – что это нормально, это было снято из книги болезней.
Сначала склонялся к варианту, что это у меня заболевание. Даже читал какие-то молитвы, чтобы это прошло – и дома, и в церкви, несколько раз в день, но это не сработало. Я все больше и больше стал понимать, что, видимо, я такой есть.
Я до сих пор считаю себя верующим – я верю в Бога, но не верю в церковь и в том, что в ней происходит. Не хожу больше в храмы.
На первое свидание пошел через Вконтакте – там был чат геев Одесской области, куда я попал в 16. Вообще внимание к мужчинам я начал проявлять уже после 17 лет, как ушел учиться в Одессу, в училище рыбной промышленности.
Через месяц после первого свидания в чат добавился один парень, тоже военный – мы увиделись, начали встречаться. За три месяца он сказал, что едет в АТО. Исчез из сети, не отвечал на звонки, был вне зоны. Я начал волноваться, дозвонился к его другу, спрашиваю, что случилось с Димой – тот говорит, что его убили.
А потом … Он жил на массиве Котовского в Одессе, а у меня там сестра живет, почти напротив его дома. Как-то я шел в гости и увидел его. Вот такие вот у меня были неудачные первые отношения.
Сам я в армию попал через срочную службу, затем подписал контракт. Сначала два месяца “Десны” ( “учебки” на Черниговщине – УП) – она не так, чтобы ужасная, но там довольно строго, сейчас ситуация с “дедовщиной” намного лучше. Потом – разведбат на Житомирщине, служу здесь уже 2,5 года.
Я полгода на Житомирщине, полгода в Донецкой области – но сейчас здесь, в Донецкой области, мы уже более месяцев 9. Я сижу на посту, наблюдаю. Некоторое время был на передовой, участия в боевых действиях не участвовал.
Впервые о своей сексуальной ориентации я рассказал родителям, это было случайно, в 17. Я тогда долго говорил с парнем по телефону, и это не случайно услышала мама. Было 2 или 3 ночи, и она начала расспрашивать, кто это. Ну я сказал, что говорю с девушкой.
Она начала расспрашивать – что за девушка, чего ничего не рассказываешь, ты от нас все скрываешь. И я в разгаре рассказал, что это, возможно, не девушка, а парень. Она немного, скажем так, упала в ступор. И отложила разговор на завтра. На следующий день они начали меня типа убеждать, говорить, какой ты пример подаешь младшему брату. Разговор, ожидаемо, была нелегким. Потом я несколько часов просто бродил по селу.
Я в принципе и не ожидал, что они поймут.
Мы с родителями эту тему больше не трогали, вот до недавнего момента, когда я сделал публичный каминг-аут – в ЛГБТ-сообществе в Фейсбуке. После него один из постов увидела моя тетя, и началась вакханалия “что ты такое натворил“. С мамой теперь не говорим.
Товарищам на службе рассказывал о себе постепенно. Решил, что хватит жить двойной жизнью – придумывать, что у меня там девушка есть ли еще кто-то.
Первым товарищу рассказал по-пьяни – я тогда разошелся с парнем, мне все накипело и надо было выговориться. Он отреагировал … я бы не сказал положительно, но нейтрально. “Ты все равно остаешься таким, как был, на нашу дружбу твоя ориентация не повлияет“, – это его слова.
Теперь мое подразделение знает о моей ориентации – это человек 60, всего в батальоне нас где-то до 400. После каминг-аута стало намного проще, потому что не надо ничего скрывать. Ты такой, как ты есть. Не нужно никому ничего врать.
Шуток о бане у нас нет. Но есть в принципе хорошие шутки, правда, они были и до того, как я открылся. Я привык к людям обращаться хорошим словом: “мой маленький, иди сюда, помоги мне, мое солнышко, ой ты моя киса“.
Командир роты тоже все знает, я сам ему рассказал. Он сказал – это твоя жизнь, что хочешь, то и делай, на службу это не влияет, служишь ты нормально.
Кроме меня в части больше нет ЛГБТ-военных, ну я думаю, что нет. Сам я таких знаю только 5 ЛГБТ-военных, но их гораздо больше. Военные, как и в принципе все остальные, боятся открываться – общество у нас гомофобно. Я не проявляю свои чувства на людях – не хочу слышать унизительных слов, не хочу быть избитым.
Если мама будет читать этот текст, я хочу ей сказать, что хочу объясниться. Все нормально, я остался таким, как был. Ничего не изменилось. Я просто перестал обманывать.
Ольга Кириленко, УП
