«Или ты лечишься от гомосексуализма, или я тебя убью». Монолог беглого чеченца
Комментируя публикацию «Новой газеты» о преследовании гомосексуальных мужчин в Чечне, пресс-секретарь главы республики Альви Каримов сказал, что там нет гомосексуалов. Уполномоченный по правам человека в Чечне Нурди Нухажиев в свою очередь назвал «возмутительным», что «абсолютно непроверенная информация подается как свершившийся факт». В это же время на горячую линию организации «Российская ЛГБТ-сеть» поступили сообщения о гонениях на геев в Чечне. «Сноб» записал историю гомосексуального чеченца, который рассказал, когда начались облавы, какой процент подростков Северного Кавказа практикуют однополый секс и как он избежал «убийства чести», которое планировала его семья
Секс до брака
На Северном Кавказе многие молодые люди занимаются однополым сексом — как минимум у семи парней из десяти есть такой опыт. Это объясняется жесткими традициями закрытого общества, где сексуальные контакты с противоположным полом до брака запрещены. Потребность в сексе наступает намного раньше, чем появляется возможность жениться, поэтому молодые люди дают выход страсти, практикуя однополый секс. Это не делает их геями — большинству ребят, конечно, хочется девушек. Но в общем, юноша 15–16 лет без особого труда найдет себе партнера для однополого секса на Северном Кавказе, и Чечня не исключение.
Меня девушки никогда не интересовали. В моей жизни даже не было момента, когда осенило: «Кажется, я гей!» Просто в период полового созревания, лет в 12, мне начали нравиться парни. Свою пробуждающуюся необычную сексуальность я воспринял довольно спокойно, как нечто совершенно естественное. Я не обхватывал голову руками в ужасе и не думал: «За что я не такой, как все? Что мне делать?» Я не пытался изменить себя, переключиться на девушек.
Моя семья поняла, что я гей, раньше, чем я сам. Может быть, в моих интересах и моем поведении уже с малых лет проявилась некоторая инаковость. Родственники не давали этому поведению названия, просто понимали: этот ребенок какой-то не такой. Я стал больной темой для своей семьи. Родные стеснялись появляться со мной на людях. Я рано начал ощущать недостаток любви и рос в атмосфере постоянной агрессии со стороны родни.
Облавы
Ловить гомосексуалов в Чечне начали в 2008–2009 годах — это была первая, самая легкая волна облав. Тогда все сидели в чатах. В популярном тогда Airway Chat был раздел «Любовь», где, в свою очередь, находились т. н. «комнаты» для би-, гей- и лесби-знакомств. В этих «комнатах» сидели весь Дагестан и Чечня. Геям устраивали «подставы» в этих чатах и не только: снимали их на видео, находили другой компромат, потом шантажировали, говорили, что все покажут родственникам, и так вымогали деньги.
Позже вымогатели окопались в мобильных приложениях и на сайтах знакомств в поисках жертв. Причем этими вымогателями были не гопники, не какие-то агрессивные натуралы, а сотрудники МВД — люди с оружием.
Я в это время никак не пострадал и узнавал о жертвах от друзей. Тогда я не жил активной половой жизнью, не контактировал с ЛГБТ-сообществом, был по уши погружен в учебу и в депрессию, которая развилась на фоне непрекращающихся конфликтов с семьей. Я остерегался гей-тусовок, потому что любая информация о человеке внутри них распространяется молниеносно. Российское ЛГБТ-сообщество, а особенно кавказскую его часть отличает некая сексуальная циничность — так я называю стремление к беспорядочным половым связям, которое превалирует над желанием найти любимого человека и построить отношения. Это просто объяснить: чем жестче запрет, тем сильнее выстрелит закрученная до предела пружина, — а на Кавказе принято замалчивать темы, касающиеся секса.
Он положил руку на Коран и сказал: «В этой книге ничего не сказано о таких, как ты»
Убийства в первую волну облав тоже были. В 2009 году 17-летний мальчик выпал с балкона девятого этажа в доме неподалеку от места, где жила моя семья. Тогда весь район говорил, что он был под кайфом, жужжали, какая нынче плохая молодежь, сплошные наркоманы. Лишь спустя полгода я случайно узнал, что тот мальчик был геем, и когда его родные об этом узнали, они решили его убить, таким образом смыв пятно позора с семьи. Но ни отец, ни мать, ни братья этого сделать не смогли, поэтому его убил дядя: затащил на девятый этаж и сбросил. Других же отлавливали, убивали и подбрасывали тела во двор их семьям, а в некоторых случаях тела попросту не возвращали, так как по исламским законам тела геев не обязательно хоронить. Иногда тела выкупали за большие деньги. Те, кого шантажировали, исчезали. Хочется думать, что они просто уехали с Кавказа.
Вторая волна облав прошла в республике в 2011 году. Тогда чуть не пострадал мой друг. Его схватили сотрудники правоохранительных органов и отвезли в отделение. Он буквально чудом смог вырваться. Сейчас он живет во Франции.
Напутствие муллы
Когда мне было лет 15, я ударился в религию. В то время мои сестра, родственницы и большинство девушек в республике, которых я знал, понадевали платки, мальчики стали по пятницам ходить в мечеть и увлеченно смотреть видео, на которых резали «неверных». Меня в это втянул друг. Я не просто молился, постился и соблюдал все обязанности мусульманина, но еще и активно участвовал в пропаганде ислама и его идей, осуждая всех, кто не спешил к нему примкнуть. Готовил помещение мечети к пятничным молитвам, делал там уборку, иногда там же и ночевал. Я очень надеялся попасть в поток тех ребят, которых отправляли учиться в Каир, в исламские институты. Так я жил года два или три. Все это время я все больше думал о том, что моя сексуальная ориентация и ислам несовместимы.
Тогда у меня появились сомнения в собственной нормальности, которых, как я говорил, раньше не было. Каждую ночь снилось, что меня закапывают заживо, что наступает Судный день. К тому моменту у меня уже был сексуальный опыт — с мужчиной, разумеется, — породивший во мне чувство страшной вины и греха. Я старался удалиться от всего мирского и плотского, постоянно молясь и посещая курсы при мечети.
Мать подошла поближе, наверняка увидела изуродованную голову и сказала: «Видимо, он это заслужил»
Моя религиозность усиливалась — параллельно меня постоянно били дома. Старшие братья понимали, что я не такой, как они, но из-за своей неотесанности они не знали, как найти ко мне подход, как со мной общаться, поэтому выбрали методы физического и психологического насилия. Постоянными побоями и унижениями они пытались сделать меня нормальным, по их мнению, мужчиной. Первую пощечину, которая свалила меня с ног, я получил в пять лет. После этого меня постоянно поколачивали; мать могла проходить мимо, видя, как меня бьют, и даже не остановиться. Тем не менее к маме я испытывал теплые чувства, как и к сестрам, и к маленьким племянникам. Мужская часть родственников ассоциировались у меня с адом.
Как-то один из братьев, который чаще всего меня колотил, потребовал, чтобы я просыпался в шесть утра, не давая телу наслаждаться сном и мирскими благами, и молился пять раз в день. Я должен был совершать утренний намаз и идти работать на стройке. Однажды, после особенно сильных побоев, я пришел в мечеть в полном отчаянии. Все лицо было в синяках. Мулла знал меня — я же постоянно помогал с уборкой по пятницам. Он спросил, что случилось. Я сначала сказал «не знаю», а потом решил, что хуже не будет — он ведь священнослужитель, — и признался, что от меня отвернулись мать и сестры, что меня бьют дома из-за того, что я не такой, и я не знаю, как мне защититься. Я спросил, что мне с этим делать. На его лице в тот момент возникла смесь ужаса, разочарования и омерзения. Он положил руку на Коран и сказал: «В этой книге ничего не сказано о таких, как ты. Здесь не сказано о том, что с вами делать. Как мулла я ничем не могу тебе помочь». И добавил, что насилие — это плохо в любом случае. Не успел я немного выдохнуть и почувствовать надежду, как он сказал: «Но как чеченец и как мужчина я не хочу тебя здесь видеть. Ни в мечети, ни в этом районе. Хочу, чтобы ты ушел сейчас же, потому что все, что ты сказал, — это самое омерзительное, о чем только можно узнать. Надеюсь, твоим родственникам хватит достоинства смыть твой позор. Уходи». Было видно, что он изо всех сил старается держать себя в руках.
Каминг-аут
В 2008 году я уехал из Чечни — в тот раз еще не навсегда. Поступил в вуз и приезжал домой только летом и зимой на пару недель.
На втором курсе у меня начались проблемы с учебой на фоне депрессии, я взял академический отпуск и вернулся домой. Год, проведенный в семье, стал настоящим адом. Прикидываться борцухой-натуралом у меня не получалось: я всегда был именно геем, а не просто парнем, который периодически спит с другими парнями. Родные понимали, что со временем проблема выйдет наружу, потому что я приближался к тому возрасту, когда пора жениться. Когда я стал учиться за пределами ЧР, семья начала терять надо мной контроль, но когда вернулся, компенсировала это в полной мере. Весь тот год мы строили пристройку к дому, готовясь к женитьбе старшего брата. Я каждый день просыпался в пять утра, работал, а ночью падал без сил. Меня в некотором роде эксплуатировали на этой стройке. Мама должна была улететь в Европу. Я понимал, что меня женят насильно, как многих чеченских геев. Некоторые после этого начинают гулять по мужикам, а жены в ответ принимаются их шантажировать и разводить на деньги.
«Я должен тебя убрать. Этого хотят все наши родные. Мы так решили»
Я решился на каминг-аут до отъезда матери. Рассчитывал на поддержку сестер и думал, что мама все же любит меня. Я начал с самого тяжелого: рассказал об этом своему старшему брату — тому самому, который чаще других меня бил и с которым я всегда боялся разговаривать. Я дождался, когда все лягут спать, подошел к нему и сказал, что хочу поговорить. Он посмотрел на меня так, словно понимал: сейчас произойдет то, чего он опасался всю жизнь. Стоило мне попросить его присесть, как глаза у него налились кровью и руки сжались в кулаки. Он сделался совершенно каменным. Я сказал, что хочу другой жизни, что устал от всего. «Ты хочешь сказать, что ты пидор?» — крикнул он и набросился на меня. Он бил по голове и по почкам, потом схватил за волосы и поволок на кухню. Говоря, что я потерял стыд и вконец … (охренел), он вырывал клочьями волосы, потом взял ножницы для разделки птицы и стал тыкать ими мне в голову. По голове лилась кровь, я орал, но отпор дать не мог — только пытался отбить удары и закрыться. Это не особо помогало.
Брат, видимо, не хотел, чтобы нас слышали все в доме, поэтому перетащил меня в ванную и продолжил бить там.
Часов в восемь утра я очнулся, весь в крови, с синим лицом и отбитыми почками. Я понимал, что мать и сестры, которые спали на втором этаже, все слышали, но стал спешно заметать следы: выбросил окровавленную одежду, принял душ, вымыл пол, вернулся в зал и лег на диван лицом к стене. Через некоторое время мать и сестра спустились вниз. Сестра спросила, что со мной. Мать подошла поближе, наверняка увидела изуродованную голову и сказала: «Видимо, он это заслужил». В общем, мой каминг-аут не состоялся.
В городе не убивают
Меня совсем перестали выпускать из дома, отобрали телефон, ноутбук и документы. Скоро должен был выйти из тюрьмы второй мой брат — ему дали пять лет за убийство — и все ждали его возвращения. Потому что важные решения насчет того или иного родственника принимаются мужской частью семьи.
Брат приехал, ему все рассказали. Он, в отличие от того брата, который меня постоянно бил, решил сначала поговорить. Спрашивал, как я стал геем, с кем уже успел переспать. Я не отвечал, старался не смотреть ему в глаза и всячески уходил от прямых ответов. Он сказал, что у меня есть выбор: первый вариант — поехать в Киев, где живет его знакомый врач, который якобы лечит от гомосексуальности таблетками и уколами. Мы говорили на улице, была поздняя ночь. Я понимал, что разговор об этом враче был собачьим бредом. Я спросил: «А какой второй вариант?» — «Я должен тебя убрать. Этого хотят все наши родные. Мы так решили». Я чувствовал себя измученным до невозможности и сказал: «Давай так и поступим». После этих слов брат долго смотрел в одну точку, а потом сказал мне идти домой, совершить омовение, помолиться и ложиться спать, потому что утром нам предстоит поездка в лес — в черте города такого не делают, обычно человека расстреливают или режут в лесу и там же закапывают.
«Ты часть меня, и я очень сильно тебя люблю. Но если они убьют тебя и смоют позор с нашей семьи, я не буду их винить»
Я вернулся в дом и заснул с осознанием, что скоро все это закончится. Впервые за несколько месяцев я крепко спал. Проснулся в шесть утра. Брат, увидев меня, разрешил мне совершить омовение перед смертью — это был очень великодушный жест. Совершив свою последнюю, как я думал, молитву и мысленно попрощавшись с дорогими мне людьми, я сел в машину и стал ждать. Брат все не шел. Я отправился его искать и увидел, что он косит траву за домом. Глаза его были красными. Я сказал, что готов, и мы поехали за город.
Убивать человека брату было не впервой, но он долго смотрел на меня и не решался. Потом он выстрелил и отстрелил мне кусочек уха — полагаю, нарочно промахнулся. Я ждал, когда меня убьют, но он расплакался и сказал, что не хочет моей крови на своих руках — пусть это сделает кто-то из моих дядей, знакомых или двоюродных братьев.
Я был подавлен, ожидая того, что начнется дальше. И вот началось: меня стали таскать по мечетям, звать домой муллу. Возили в мусульманский центр, где из людей якобы изгоняют бесов: в помещении на стульях сидят человек пятнадцать, над ними читают Коран. Поили какой-то гадостью, делали кровопускание. Такая карусель продолжалась месяца два. У меня начали выпадать волосы, весь мой организм страдал, я сделался бледным.
К тому времени моя мать уехала в Европу. Как-то раз мы с ней говорили по телефону — мне хотелось рассказать ей том, что я чувствую, чего я прежде никогда не делал. Она знала, что семья решила меня убить, и сказала: «Ты часть меня, и я очень сильно тебя люблю. Но если они убьют тебя за то, какой ты сейчас, и смоют позор с нашей семьи, я не буду их винить». Она говорила это ровным тоном, без злости, с полным осознанием каждого своего слова. Это были последние слова моей матери, которые я слышал.
Куда бежать
Однажды нам в дом позвонили из университета и сказали, что мой академический отпуск закончен, и я, как участник целевой программы, должен либо закрыть все долги по учебе, либо компенсировать траты компании, которая оплачивала мое обучение. Перед родственниками замаячила перспектива выплаты шестизначной суммы, поэтому меня отправили закрывать хвосты. После этого я должен был взять второй академ и перевестись на заочное отделение.
Тогда я и сбежал.
Мне помогла подруга, которая сказала: сейчас или никогда. Я собрал вещи в маленькую спортивную сумку, и мы пошли на вокзал.
Ближайший поезд шел на Санкт-Петербург. Я не мог купить билеты по паспорту: одна из моих сестер — юрист, у нее большие связи во множестве инстанций. Засветив свои паспортные данные, я бы быстро попался. По профессии я программист и хорошо представляю, как связаны между собой базы данных. Подруга наплела проводнику, что у меня кто-то там умер, и мне нужно срочно сесть на поезд. Дала ему 5000 рублей — все деньги, которые у меня были.
Когда вижу на улице чеченца, внутри все сжимается — я боюсь людей этой национальности
Через три дня я приехал в Питер с 63 рублями в кармане и с потрясающим чувством, что меня от семьи отделяют три дня пути и родня не знает, в каком направлении я отправился. Мне нужна была работа, на которую можно устроиться без документов. Я долго жил на вокзале, пока не нашел место официанта — на такую работу обычно официально не трудоустраивают. У меня попросили лишь ксерокопию паспорта, я изменил в фотошопе все данные и принес липовую копию. На нее посмотрели один раз и больше не вспоминали.
Позже я подрабатывал в одной рекламной конторе — рисовал рекламу на асфальте, получая по 25 рублей за каждое граффити. Как-то раз меня и моего парня, который мне помогал, глухой ночью задержала полиция. Нас повезли в участок, и у меня внутри все перевернулось: начнут требовать паспорт! За административное правонарушение нам выписали штраф 127 рублей, спросили, откуда я. «С Ростова». Начальнику участка этот ответ не понравился: мало того что на асфальте малевал, так еще и не местный. Вместе с ним в кабинете сидел какой-то мужик в странной форме. Они вдвоем стали копаться в моих вещах и смотреть снимки в фотоаппарате — там были мои рекламные граффити и домашние фото с парнем. Тот, второй мужик подошел ко мне вплотную и сказал: «Ты выглядишь как … (гомик), и я не верю, что ты из Ростова!» — и начал меня бить. Я астматик, у меня начался приступ. В ответ на просьбу дать мне лекарство из сумки он называл меня симулянтом, но когда я посинел, лекарство все же достали. Нас с бойфрендом оставили в изоляторе до выяснения личности. Когда менеджер рекламной компании привез в участок мой паспорт, начальник стал требовать у нас 10 тысяч рублей, потому что мы не просто нарушители, но еще и геи — тогда только-только о пропаганде гомосексуализма. Он заглянул в паспорт и выдал: «Сразу бы сказал, что ты чеченец. На родине о тебе знают? И много вас там таких?» Я ответил, что нет. Он пригрозил, что передаст информацию обо мне органам власти в Чечню, если я расскажу, что меня били в полицейском отделении. Я согласился на все условия. Он взял деньги и отпустил нас.
Эмиграция
Я понимал, что в России мне лучше не задерживаться, но, чтобы уехать, нужно было сделать загранпаспорт. После подачи документов я узнал, что мой российский паспорт, который я ото всех прятал лет пять, недействителен: та самая влиятельная сестра добилась его аннуляции. Причем оказалось, что взамен моя семья получила новый паспорт на мое имя, так что своих действительных паспортных данных я не знал. Благо их выяснил для меня один правозащитник, который имел влияние в Чечне. Так я сделал новый внутренний и заграничный паспорта и попросил политического убежища в Европе.
Здесь я живу уже полтора года. Я учусь любить себя. У меня есть крыша над головой и хорошие люди, которыми я себя окружил. Ночью постоянно снятся сцены из прошлой жизни. Часто, когда вижу на улице чеченца, внутри все сжимается — я боюсь людей этой национальности, и я боюсь Россию.
Самое тяжелое для меня — видеть, как родители принимают гомосексуальность своих детей и продолжают любить их. В Европе рассказы об этом не редкость. Всякий раз, когда я вижу это, я осознаю, что мир отвернулся от меня, что материнские руки оставили меня. Сейчас я пытаюсь жить так, как считаю правильным, и каждый день стараюсь найти потерянного себя.
