Нерадужная перспектива. Почему представители ЛГБТ вынуждены сами расследовать нападения на себя
17 мая в мире отмечали международный день борьбы с гомофобией и трансфобией. По данным мониторинга Российской ЛГБТ-сети, примерно каждый десятый представитель сообщества сталкивается с физическим насилием. Впрочем, общее число нападений не поддается подсчету: правоохранительные органы не публикуют отдельной статистики по этому виду насилия, а пострадавшие чаще всего не хотят огласки и не обращаются в полицию. The Insider поговорил с жертвами нападений и выяснил, как полиция спускает дела на тормозах, почему пострадавшим приходится самим собирать доказательства и искать преступников и как знакомые и родственники реагируют на каминг-аут.
Влад Погорелов, 19 лет, бариста, Волгоград
С 13 лет мне нравились парни. Я испытывал к ним сильное чувство симпатии, которое сам до конца не понимал (не ко всем, конечно, а к тем, кто мне нравился). Девушки же мне нравились намного реже и не так сильно. В 13–15 лет я старался это отрицать. Тогда я еще ничего не знал о ЛГБТ, не знал, что влечение к другим мальчикам — это вариация нормы, и старался его подавлять. Долгое время я считал однополые отношения неправильными, более того, я понятия не имел, что ЛГБТ-люди вообще могут быть адекватными, создавать семьи и строить отношения. Причина этого заблуждения в том, что все окружающие считали их психически больными. И, конечно, я не был интегрирован в ЛГБТ-сообщество и был уверен, что ЛГБТ-людей очень мало. В обществе они невидимы, и это меня пугало, я думал, что никогда не смогу найти себе парня. Со временем я стал старше, интерес к парням не пропадал, я узнавал об этом больше и больше. Принял я себя окончательно в 16 лет.
По характеру я человек замкнутый, мне сложно открываться другим людям, просто страшно. Отчасти поэтому я решался выходить на пикеты за свои права — старался преодолеть свой страх перед обществом. Мама узнала о моей ориентации, когда мне было 17 лет. Я написал ей сообщение с признанием, но она тогда мне ничего не сказала и впервые заговорила о моей ориентации только когда мы вышли из отдела полиции — уже после моего избиения. Она сказала: «Тебя к этому кто-то подвёл». Она считала, что меня кто-то долго «обрабатывал» и сделал геем. В дальнейшем мы не раз ругались на тему моей ориентации.
Сейчас мне 19 лет, я работаю в кофейне Арбитражного суда. Моя коллега и владельцы кофейни (молодая семейная пара) в курсе, что я гей, и знают, что у меня есть парень, он приходит ко мне на работу. Я ни разу не слышал от них злого слова. Сначала обо мне узнала моя коллега, я рассказал ей, что я проводил ЛГБТ- акции в Волгограде, что мне нравятся парни и как меня за это избили. Ей было интересно, как я к этому пришел. Оказалось, она не знала, как расшифровывается ЛГБТ. Но после того как узнала, сказала, что хорошо к ним относится и не понимает, почему другие люди их так ненавидят. У меня был негативный эпизод, когда в военкомате я пытался получить приписное свидетельство, но из-за того, что я гей, да ещё и с татуировкой на шее, меня отправили на обследование в психдиспансер. Попал я к доктору Веронике Хижняк, она вела прием в присутствии посторонних. Находящийся в кабинете мужчина-психиатр матерился, комментируя мои ответы на вопросы о сексуальной ориентации. Он не только открыто высказывал свою ненависть, но и угрожал физической расправой. Еще он заявил, что если в России «будет как в Европе, все нормальные пацаны будут сидеть в тюрьме, потому что поубивают всех геев». Правда, потом мне принесли официальное письменное извинение.
«Все нормальные пацаны будут сидеть в тюрьме, потому что поубивают всех геев», — заявил психиатр
Два года назад я познакомился с парнем шестнадцати лет, на мой вопрос о его ориентации он ответил, что гей, и предложил приехать к нему в гости и погулять. Я согласился, друзей на тот момент у меня не было, в итоге вечером я поехал на окраину города с ним встретиться. Поездка к незнакомому по сути парню была очень глупым поступком. Он завел меня на пустырь, за нами, как оказалось, шли четверо его друзей, я их не заметил, так как они держались на расстоянии. Мы дошли до развилки, остановились, те четверо парней подошли ближе. Я еще не был уверен в их намерениях и понадеялся, что они пройдут мимо, все-таки там рядом частный сектор, живут люди, кто-то вполне мог проходить мимо.
Я с опаской ждал, когда они поравняются с нами, стоял к ним полубоком, наблюдая за силуэтами. Было уже темно, лиц я не видел, внезапно один из них накинулся на меня, толкнул в спину и свалил на землю. Я не успел ничего сделать — когда оказался на земле, было уже поздно что-то предпринимать. Меня били четверо, я пытался закрыться от ударов и звал на помощь. Они били меня ногами по лицу, по шее, по спине, по всему телу и все время спрашивали: «Ты че, пидор?».
Они били меня ногами по лицу, по шее, по спине, по всему телу и все время спрашивали: «Ты че, пидор?»
Один из парней был надо мной, я прижал его к себе, во всяком случае, пытался, избивать меня стало сложнее, но его друзья все же наносили удары, куда могли. Я кричал, предлагал им забрать все, что у меня есть, и отпустить. В какой-то момент трое из них прекратили, а один из парней не остановился — он начал меня душить, душил секунд 30, после чего отпустил. Его друзья уже говорили ему что-то типа «ну хватит». Они велели достать все, что у меня есть, я выкинул банковскую карту, наушники и мелочь из карманов на землю, они стали спрашивать, где мой телефон, но при себе я его не обнаружил. Один из парней в итоге нашел его, они его включили и поднесли к моему лицу. На обоях и заставке в моем телефоне были целующиеся парни. Потом, по их требованию, я ввел пинкод и графический ключ от телефона. Они ограбили меня и отпустили, велели бежать и не оборачиваться. И я побежал.
Я доехал на автобусе до основной дороги и пересел на троллейбус, кондуктор увидела, что меня избили, ведь мое лицо было всё в крови, и позволила проехать бесплатно. Расспросила о случившимся, дала 20 рублей, чтобы я еще раз пересел на другой транспорт и доехал, куда мне было нужно. К счастью, троллейбус еще ходил так поздно, я поехал в больницу № 7. Она была на другом конце города, и я добрался туда где-то в час ночи. Меня осмотрел врач, я смыл кровь с лица, и он вызвал полицию. Полицейские забрали меня со справкой об ушибах и отвезли в отделение. Как оказалось, моя мама уже искала меня как без вести пропавшего, подняли на уши всех моих знакомых, учителей. Просто мама позвонила мне на мобильный около 9 вечера, один из нападавших ответил на звонок: «Ваш сын пошел в сторону кладбища». После этого мама сразу позвонила в полицию.
Один из нападавших ответил на звонок мамы: «Ваш сын пошел в сторону кладбища»
Привезли меня в отделение полиции нашего Ворошиловского района, куда спустя полчаса приехала мама. Мы написали объяснение и закрыли дело по «без вести пропавшему», сотрудники сказали нам подать заявление в полицию другого района, где все случилось, об избиении и краже. Мы согласились и поехали домой. Немного поспали, днем я сходил в травмпункт, оттуда меня отправили в стоматологию на лечение. В этот же день нас опять вызвали в Ворошиловский отдел полиции, мы всё же написали заявление, и оттуда его должны были передать в Тракторозаводский район. В итоге наше заявление приняли спокойно, что меня удивило.
Парней в итоге нашли, должен был состояться суд, но спустя 8 месяцев я узнал, что уголовного дела по ст. 116 «побои» не будет. Они отделались административным наказанием (штраф 5 тысяч — двоим ребятам, протоколы о штрафе есть, решения суда по ним нет). Дело по ст. 161 «грабеж» было вообще закрыто из-за отсутствия состава преступления. На допросе нападавшие сказали, что избили меня из ненависти, они подчеркнули, что испытывают ее ко мне именно по признаку ориентации. По закону это отягчающее обстоятельство, так что непонятно, о какой административке вообще может идти речь?! Сейчас мне помогает Российская ЛГБТ-сеть, мы будем судиться из-за отказов в возбуждении уголовного дела, а также из-за несоблюдения процедуры.
Отстаивать свои права меня мотивировало одно — возможность не бояться. Я понял, что вообще не нужно скрываться, нужно заявлять о своих правах, чтобы чувствовать себя более защищенным. Когда тебя не видно, с тобой сделают что угодно, и никто не узнает, но когда ты на виду, тебя никто не тронет. Это я и хотел бы сказать людям, которые столкнулись с насилием. А еще напомнить им, что они не одни и есть много других людей, которые могут им помочь.
Зоя Матисова— Рош, 45 лет, лесбиянка, психологесса, Москва
Свою сексуальность я осознала в 16 лет. Когда я посмотрела несколько фильмов, начала читать книги. Девяностые — более или менее свободное время. Поступила в литературный институт, где изучали те же мифы Древней Греции. Преподаватели были толерантны и называли вещи своими именами, наверное, поэтому изменить свою ориентацию я никогда не хотела, доверяла своим ощущениям… но и каминг-аут все же не совершала. Я боялась быть отвергнутой. Себе я объясняла, что все нормально, меня моя жизнь устраивает, а вот других может не устроить. Получается, я за других людей решила, что они меня отвергнут.
Друзьям я рассказала правду о себе, когда мне было около 35 лет, я уже работала психологом. Мы встретились с ними, я от волнения стала пить — одну рюмку коньяка за другой, все не решалась признаться, мялась. А друзья просто сказали: «Да мы всё знаем!». И я такая сижу пьяная и думаю: «А зачем я тогда напилась?!». Они спросили, что принято говорить в таких ситуациях, а потом просто сказали, что любят меня, и можно ли уже вернуться к другим темам? Перед всей семьей я совершила каминг-аут два года назад, когда приехала на Рождество со своей девушкой. Все отреагировали спокойно, на работе я никогда никому не рассказывала, а сейчас это и не нужно, потому что я работаю психологом и бизнес-тренером, провожу консультации и тренинги. Но бывшие коллеги лайкают посты, где я рассказываю про отношения со своей девушкой.
На меня напали во время проведения IV семейной конференции, организованной «Ресурс ЛГБТКИА Москва», когда мы небольшой группой возвращались от места проведения в метро. Это была психологическая конференция, куда меня пригласили провести мастер-класс на тему эйджизма. Мы небольшой группой шли от места проведения к метро. Шли вместе — не только представители сообщества, но и просто те, кто поддерживает ЛГБТ. Кстати, важно понимать, что от гомофобии страдают и гетеросексуальные люди, которые выступают за равные права для всех. И вообще, чтобы столкнуться с насилием на гомофобной почве, необязательно быть гомосексуалом. Достаточно определенного цвета рубашки, прически, стриженной бороды — и кто-то уже подумает, что вы представитель ЛГБТ-сообщества.
Чтобы столкнуться с насилием на гомофобной почве, необязательно быть гомосексуалом
Компания молодых людей, которые относились к группировке «Черный блок» (сейчас она уже ликвидирована), специально готовили нападение на участников конференции. Это я потом уже узнала из материалов дела. Нас догнала группа парней в капюшонах, и кто-то из них спросил: «Вы с конференции?». Они сразу стали нас толкать и распылили в лицо какой-то вонючий аэрозоль. Я зажмурилась и чувствовала, что меня куда-то толкают. Парни кричали: «Лесбиянки! Мрази!». Мы стояли молча, закрыв глаза, а они продолжали нас толкать. Как только открыла глаза, тут же получила струю, сожгли слизистую оболочку полностью. Это было адски больно. Я начала кричать, и они разбежались. Я достала бутылку воды и начала промывать глаза, а потом мы побежали обратно к месту проведения конференции. И тут я получаю очень сильный удар в спину, лечу и падаю. Я старалась упасть не лицом об землю, и в итоге приземлилась плашмя на бок, потянула руку, которая у меня потом месяцев восемь еще болела, и выбила ребро. Директор площадки вызвал скорую и полицию. Полиция приехала быстро. Можно было найти нападавших в тот же вечер по свежим следам, но полицейские не спешили это делать. Сказали, что я должна подписать показания, я им ответила, что не могу, потому что не вижу, что они там написали. Они ответили, что раз не могу подписать, то и дело с концом. Это я уже позже узнала, что они не имели права не принять заявление. Полицейские еще все время говорили, что мне нужно в больницу, мол, уже все случилось, ничего не изменить, сейчас главное позаботиться о себе.
Мне полностью сожгли слизистую оболочку глаз. Это было адски больно
Я поехала в больницу, а моя коллега Надя Арончик пошла писать заявление в полицию, ей попался сотрудник-гомофоб. Позже я сама отправилась в участок — сначала в Хамовниках, по месту жительства, потом мое заявление перевели на Беговую, где, собственно, произошло нападение, туда я несколько раз ходила с адвокатом. Полицейские общались нормально, я им читала целые лекции, они задавали уточняющие вопросы. Хорошие люди есть везде, это система у нас гнилая. В итоге у нас было два или три отказа в возбуждении уголовного дела по статье хулиганство и побои, нанесение вреда здоровью, материальный ущерб. Полиция не запросила записи видеокамер, это можно сделать в течение пяти дней после инцидента, в итоге мы сами запросили и принесли их в отделение.
Мы занимались и отслеживанием публикаций этих молодых людей в соцсетях. Приносили мой пуховик зимний, который я сразу после нападения не стирала и положила в целофановый пакет, чтобы можно было сделать экспертизу жидкости, которую они в нас распылили. Куртку забрали на экспертизу только спустя несколько месяцев. Но в результате дела на нападавших завели, в том числе и за экстремизм. Выяснилось, что они действительно создавали организацию, переписывались с националистом, который принимал участие в организации взрыва на Черкизовском рынке. Мне кажется, что это все и способствовало тому, что нападение на меня не сошло с рук — потому что этот эпизод показывает, что они не просто говорят и угрожают, а переводят свои угрозы в действие. Всё следствие заняло больше двух лет. Первый суд состоялся в марте этого года, а потом случился коронавирус, и всё пока затормозилось. В деле уже признан мотив ненависти к ЛГБТ как группе. У меня есть бумага, в которой написано, что я стала жертвой преступления именно по мотивам этой ненависти.
Я очень устала от процесса, адвокаты обвиняемых постоянно предлагали деньги, настаивали на том, чтобы я забрала заявление, что я должна простить тех, кто нападал. Мне их тоже стало жалко. Злость у меня была только первые полгода. Я считаю, что наказание должно быть соразмерно преступлению. Если бы они раскаялись, я была бы готова изменить свою позицию. Но они продолжают считать, что ЛГБТ — это враги, которых нужно избивать и убивать. И они продолжают быть опасными. Тем, кто столкнулся с насилием, я бы сказала единственное: нельзя переживать это в одиночестве. Обращайтесь за поддержкой к близким, психологам, ЛГБТ-организациям. Насилие оставляет шрамы на душе больше, чем на теле, если с этим опытом не поработать, то это будет очень мешать жить.
Антон Макинтош, 41 год, трансгендерный мужчина, глава транс-инициативной группы «Т-Действие», Санкт-Петербург
Я не могу сказать точно, когда я понял, что я трансгендерный человек, потому что в моей юности не было такого понятия «трансгендерность». Чтобы себя как-то назвать, нужно слово. Очень сложно сказать, что ты чувствуешь, когда нет какого-то определения, явления, с которым ты можешь себя соотнести. Что-то я ощущал еще в раннем детстве, но окончательно понял в пубертате. Осознал, что я парень, еще и гомосексуален, несмотря на то, что при рождении мне был приписан женский пол. Я, конечно, не сразу решился на то, чтобы самому себе в этом признаться.
Это страшно, ведь если признаешь, нужно что-то с этим делать, как-то с этим знанием жить. Сначала я открываться вообще не планировал. Рассматривал сценарий, чтобы переехать в другой город, начать новую жизнь и забыть про старую. А потом, когда близкие узнали, начался п…ц. Они в итоге заявили: «Все, ты нам не ребенок больше». Двенадцать лет мы уже не общаемся. Мне было страшно, есть эта стигма, что в этом есть что-то стыдное, позорное, аморальное. Мне папа так и сказал: «Менять пол аморально». Я сам жил с этой идеей, и мне хотелось переехать туда, где меня никто не знает, потому что мне тоже казалось, что это аморально. Но только как мне жить? Это же история про сохранение своей жизни. Конечно, отвержение со стороны семьи было для меня очень травматичным событием. Я давно пересмотрел свои взгляды, сейчас я — открытый трансгендерный человек, и счастлив быть тем, кто я есть. Шесть лет назад я организовал инициативу для поддержки трансгендерных людей — «Т-Действие».
Мне папа так и сказал: «Менять пол аморально»
Мы сидели в баре, недалеко от метро «Ломоносовская». Меня позвал туда мой друг, отметить его день рождения. Он тоже транс-парень. Пошли я и еще один товарищ, у него был на руке радужный браслет. У стойки сидели какие-то чуваки и увидели этот браслет. Стали до него докапываться: «Пидор ты или не пидор?». Подошли к нашему столу и стали спрашивать: «Все вы тут пидоры или не все?». Стали махать руками, пытались вилкой в глаз ткнуть. Один из них ударил меня в лицо, пошла кровь из губы. В баре из сотрудников было всего два человека — мальчик-бармен и девушка. Они сразу вызвали полицию. Один из нападавших был очень агрессивный, а другой немножко более законобоязненный. И вот один лез и махал своими руками, а второй пытался его оттащить. И когда совсем все перешло в драку, товарищ одолел агрессивного, и они ушли. Полиция потом ездила их ловила по всему району. Их не задержали. Мы поехали в травмпункт, оттуда меня на скорой отправили в Александровскую больницу, в челюстно-лицевую хирургию, где зашили губу. Травмпункты направляют уведомление в полицию. Я собрал своих друзей и сказал: «Пойдем писать заявление. Какого черта?!». Мы поперлись писать заявление, было уже около полуночи. Полицейские были недружелюбные и явно не очень рады. Мы подали три заявления, а дальше обратились в ЛГБТ-группу «Выход» за юридической помощью.
Они спрашивали: «Все вы тут пидоры или не все?!» и пытались вилкой в глаз ткнуть
Полиция в итоге никого не нашла, хотя у нас была запись с камер бара. Более того, в этом заведении, чтобы купить алкоголь, нападавшим нужно было предъявить специальную карточку со своими данными. То есть обнаружить этих парней было совсем не сложно. Видеозаписи полицейские вовремя не запросили. Сейчас мы прошли все судебные инстанции и дело дошло до ЕСПЧ, где будет рассматриваться наше заявление о том, что государство не расследует подобные нападения.
Почему я решил не спускать это дело? Потому что нельзя нападать на людей. Должны же у таких действий быть естественные последствия. Да, государство ничего не делает, но это бездействие будет не про меня, а про государство. Я сделал все что мог, и шансы на справедливый исход повышаются. При этом я не думаю, что преступлений на почве гомофобии и трансфобии стало больше, просто люди стали чаще обращаться в полицию. Мне кажется, наоборот, толерантности сейчас становится больше. Сейчас для молодого поколения гомофобия или трансфобия — это скорее что-то неприличное. Или, например, родители трансгендерных детей сейчас ко мне обращаются за помощью, и эти родители — мои ровесники, они совсем по-другому мыслят. Люди все чаще принимают тот факт, что разнообразие — это норма. Конечно, не везде и не всегда, просто негативное более заметно, и кажется, что ему нечего противопоставить. Раньше люди о таких атаках вообще никому не рассказывали и никуда не обращались, а сейчас идут, рассказывают в СМИ о том, что с ними произошло. И очень часто эти публикации в СМИ относятся к ним как к «бедным-несчастным», которых срочно надо поддержать. Это делается из лучших побуждений, но тем не менее важно, чтобы у людей не формировалось позиции жертвы. Тем, кто столкнулся с насилием, я хотел бы сказать: все, что нас не убивает, делает нас. Точка. О чем это? Некоторые вещи, которые являются нашей самой большой уязвимостью, могут стать самой большой силой. Наличие такого опыта не зависит от вас, а то, что вы потом делаете с этим опытом, — это уже ваш выбор.
