Истории гей-пар, которые рожают и воспитывают детей в России
«Афиша Daily» записала монологи трех гомосексуалов о том, как они стали родителями и что было дальше.
Булат
папа Миры (3 года)
Я открытый гей с 2011 года. Живу в Новосибирске со своим бойфрендом Артемом — мы познакомились уже после рождения моей дочери Миры. Вместе с Артемом сделали бизнес по производству сексуальной одежды для мужчин, категория называется «гей-фетиш». Продаем шорты, борцовские комбинезоны и аксессуары. Кроме этого, я организовал собственное маркетинговое агентство.
Желание иметь ребенка много лет было у меня в фоновом режиме, но я не делал попыток найти какой-то вариант. Однажды ко мне обратились две знакомые, с которыми мы часто пересекались на каких-то мероприятиях. Они предложили мне стать отцом совместного ребенка.
Думал я недолго — почти сразу согласился. Я легко принимаю решения. Еще я уверен, что в моей жизни всегда все будет прекрасно, а все, что происходит, — к лучшему.
Пол ребенка для меня не важен: я был бы одинаково рад и мальчику, и девочке. Возможно, был небольшой перевес в сторону мальчика, но без истерического ожидания и сумасшедших фантазий.
Утром в тот день, когда родилась моя дочь, я возвращался из командировки. Звонок Наташи, мамы Миры, застал меня в аэропорту: она сказала, что отошли воды. Я подумал, как здорово, что дочка дождалась меня.
Я активно участвовал в выборе имени. Все понимали, что с таким папой дочке достанется несколько восточно-татарско-алтайская внешность, и называть ее Светой или Леной было бы ни к чему. Быть человеком, непохожим на других, выгодно — говорю, как эксперт в области маркетинга. В итоге мы выбирали из двух вариантов. Наташа, мама моей дочки, до последнего хотела назвать ее Дамира. Но когда Мира родилась, она сказала: «Я взяла ее на руки и подумала: ну какая Дамира? Она же Мира!»
Моя дочь растет в таких же условиях, в каких рос я: в атмосфере любви, принятия и поддержки
Мы видимся с Мирой два раза в неделю. Нам с ее мамой ничего не пришлось изобретать: мы живем в формате разведенных родителей. Многие люди со стороны воспринимают нас именно так — как разведенную пару, которой удалось сохранить дружеские отношения. Например, Наташе на работе говорили, как здорово, что она так тепло общается с бывшим мужем.
В первый год жизни у Миры были две мамы и папа. Потом Наташа и Ксюша расстались, но им удалось сохранить дружеские отношения, и мы сейчас все вместе общаемся и воспитываем Миру. Теперь у нее есть мама и папа, а также Ксюша и Тема.
Решив родить ребенка, Наташа и Ксюша искали не донора, а именно папу, потому что они понимают важность воспитания обоих родителей. В воспитании Миры я веду традиционную для отца более строгую линию, объясняю ей, что такое «нужно» и почему часто оно важнее, чем «хочу». Кто-то из родителей обязательно должен устанавливать для ребенка границы поведения.
Я не стремлюсь дать ребенку свою фамилию — для меня это формальность. Достаточно, что она носит мое отчество: Мира Булатовна. Артем, мой бойфренд, зовет ее иногда «мини-Булатовна» — она во многом похожа на меня, не только внешне, но и по характеру. Характер, конечно, не передается через хромосомы или сперматозоиды. Просто она растет в таких же условиях, в каких рос я: в атмосфере любви, принятия и поддержки. Я очень люблю Миру и стараюсь передать ей то тепло, которое дали мне родители. Тискаю ее, целую в щечки, говорю ей, какая она прекрасная и бесценная.
Если бы образ жизни родителей влиял на сексуальную ориентацию ребенка, я был бы гетеросексуалом, потому что мои мама и папа прожили в мире, дружбе и любви все мое детство и до сих пор живут — чем не пример для подражания? Само по себе определение пропаганды — это штамп, который создают малообразованные люди, а поддерживают их те, кто стесняется признаться в собственной гомосексуальной ориентации, поэтому им удобнее сказать, что их запропагандировали, поэтому они стали геями или лесбиянками.
Марина и Лена
мамы Гордея (1 год)
Мы познакомились в «ВКонтакте». Обе были на тот момент в отношениях. Поначалу встречались тайно, а в один прекрасный день, 14 февраля, просто начали жить вместе.
Какое-то время я не могла понять, действительно ли я хочу ребенка или это родители убедили меня, что им нужен внук. Когда я сказала Лене о своем желании, она до последнего сомневалась. Мы долго все взвешивали и в итоге решили, что разделим родительские обязанности пополам. Лена рожать не собирается — не может представить себя беременной и немного всего этого побаивается.
Если бы в нашем окружении оказался подходящий человек, который хотел ребенка, мы бы не пошли в банк спермы. У нас даже был кандидат, но он отказался: для него было важно, чтобы ребенок жил с обоими родителями.
Оказалось непросто найти врача, который не пытался бы заработать на ситуации, когда у тебя нет мужчины для зачатия, назначив множество лишних обследований. К счастью, друзья посоветовали нам хорошего понимающего доктора.
Когда мы пришли выбирать донора, нам выдали таблички с ростом, весом, знаками зодиака, профессиями, образованием, цветом глаз и волос, описаниями внешности кандидатов. Мы взяли по табличке, сели в разных углах и отметили там понравившихся претендентов. Совпали трое. Потом нам показали детские фотографии этих доноров — быстро, видимо, чтобы мы их не запомнили. Должны показывать фото только одного претендента, но мы попросили, чтобы нам быстренько показали троих. Тут уже однозначно выбрали одного, потому что он очень похож на меня в детстве. У него оставалась последняя доза — популярный донор. К счастью, все удачно сошлось, получилось с первого раза.
Лена присутствовала на родах Гордюши. Без нее я бы не справилась, она буквально рожала вместе со мной. По контракту в палату мог пройти только законный муж — даже не гражданский, — но, к счастью, для нас сделали исключение.
Мы часто слышим, что мальчику необходимо мужское воспитание. Для этого у нас есть крестный папа. Сейчас, правда, он не может принимать в воспитании Гордюши активное участие: у него есть семья и ребенок. Но мы надеемся, что, когда Гордюша подрастет, сможем чаще ездить в гости к крестному. Еще у нас есть есть дедушка и много друзей, так что думаю, с мужским общением мы как-то разберемся.
Ребенку не позволят сделать открытки на 8 Марта для обеих мам, ведь так не принято
Гордюша еще маленький и не начал разговаривать, но нам хотелось бы, чтобы он называл нас мама Марина и мама Лена. Конечно, если ему будет комфортнее обращаться по именам, мы это примем. Что касается меня, кто бы ни спросил, я говорю, что Лена — это мама Гордея. Кому-то приходиться объяснять. Например, в больницах часто не понимают, как это — две мамы. Недавно ортопед в бесплатной поликлинике был очень удивлен: «А что это? А как это?» Мы посоветовали ему в интернете почитать. А еще Лену два раза в бесплатной поликлинике называли бабушкой: мы заходим в кабинет, а врач спрашивает: «Это кто? Бабушка?»
Лена стала еще и крестной мамой Гордюше. Это не планировалось, просто предполагаемая крестная мама в последний момент отказалась. При этом я не хочу, чтобы меня считали мамой, а Лену — крестной. Хотя, например, моей маме это было бы удобно.
У меня уже был ребенок в других отношениях, тоже мальчик. Когда я пришла в их семью, ему уже был год с небольшим. Сейчас его мама запретила нам видеться, что я тяжело переживаю. Я водила ребенка в детский сад, и никаких вопросов к нам не было. Кажется, для воспитателей главное — чтобы ребенка вовремя приводили и забирали, чтобы он был ухоженный, знал программу. Жаль, что подстраиваться под тебя и твою модель семьи никто не будет. Например, ребенку не позволят сделать открытки на 8 Марта для обеих мам, ведь так не принято. Воспитатели и учителя проецируют свое мировоззрение на ребенка.
Когда сын начнет спрашивать про папу, мы расскажем правду. Правда, о том, какими словами мы ее сформулируем, я пока не думала. Как только возникнет этот вопрос, нужно сказать ребенку, что это был донор. Сначала он не поймет. Через какое-то время придется это повторить, потом, возможно, еще раз. Но врать мы точно не будем.
На работе и у Лены, и у меня все, с кем мы близко общаемся, знают о нашем семейном положении и о том, что у нас есть ребенок. Лене коллеги даже сделали подарок на рождение сына. Когда я только устроилась на работу, меня спросили про личную жизнь, я спокойно обо всем рассказала. Конечно, и директор, и коллеги много расспрашивали — интересно им. При этом они настороженно относятся к геям.
Понимаю те ЛГБТ-пары с детьми, которые боятся общаться со СМИ. Я не боюсь морального насилия, что меня будут оскорблять и порицать. Я знаю, что на это ответить, у меня есть близкие люди, которые поддержат. Но я ничего не могу противопоставить законам, направленным против нашей свободы, и действиям, которые могут совершать люди, опираясь на эти законы. Когда у тебя есть семья, даже анонимное интервью давать страшновато.
Рита и Светлана
мамы Арсения (15 лет) и Вари (2 года) (имена изменены по просьбе героев)
Мы познакомились в интернете и после первой встречи не общались 5 лет. А когда встретились во второй раз, почти сразу решили жить вместе: я, Света и ее сын Арсений.
Арсению тогда было 13 лет, и мы столкнулись со многими проблемами переходного возраста — вряд ли это чем-то отличается в семьях гетеро- и гомосекусуалов. Это не то чтобы протест против взрослых и против всего мира, а скорее просто поиски себя, которые продолжаются до сих пор. Арсений задает себе и нам массу вопросов, начиная с «почему я рыжий?» и заканчивая «в чем смысл жизни?».
Арсений с самого начала хорошо относился и прислушивался ко мне. Если честно, в нашей семье для него авторитет — именно я. Просто я строже, чем Света. Я понимаю, что, если постоянно буду идти на уступки, боясь испортить отношения с сыном, как любой ребенок, он будет этим манипулировать.
Что касается «неудобных вопросов» про то, откуда берутся дети, когда подошло время, Света решила сама поговорить об этом с Арсением. Конечно, она не открыла ему Америку — он вообще довольно самодостаточный и независимый парень. Арсений интроверт и не слишком склонен делиться переживаниями. В школе он мало рассказывает про семью, но при этом ничего не скрывает. Мы не придумывали для меня никаких специальных названий, вроде «няни» или «крестной мамы», я — просто Рита, а вместе со Светой мы — родители.
Я очень хотела тоже родить ребенка, и Света меня в этом поддерживала. Она уже почувствовала радость материнства и желала этого для меня. Наконец, со мной рядом был человек, с которым я решилась на такой серьезный шаг. Спустя полгода мы окончательно убедились, что готовы к совместной жизни и приступили к планированию беременности.
Мы взвешивали все риски, рассматривали разные банки спермы. Был даже вариант зачатия в Дании, но в итоге мы сделали это в Москве по рекомендациям наших друзей. У нас была проверенная врач, которая работала со многими нашими знакомыми. Конечно, это был большой стресс. Чтобы забеременеть, потребовался год — вместе с анализами, отслеживанием цикла и несколькими неудачными попытками.
Я родила дочь с помощью искусственной инсеминации. При выборе способа для нас в первую очередь было важно, чтобы отец не мог претендовать на ребенка, поэтому мы рассматривали только донорское зачатие. ЭКО делается по показаниям — если женщина не может забеременеть сама. Инсеминация — более естественный и простой способ зачатия.
Мы никогда не видели нашего донора, даже на фото. Была только информация о его внешности: цвет волос, цвет глаз, рост, вес, форма носа, национальность, образование. Мы хотели, чтобы ребенок был похож на Свету, поэтому выбирали донора со схожими чертами: глаза серо-зеленые, волосы светлые. Получилось, как по заказу! Теперь, когда мы встречаемся с новыми людьми, они часто думают, что Варя именно Светина дочь. Даже кровный сын похож на нее меньше. Варя называет мамой и меня, и Свету. В детском саду вопросов к нам пока никаких не было, посмотрим, что будет дальше.
Не думаю, что пример нашей семьи может повлиять на сексуальную ориентацию детей. Скорее они просто будут понимать, что такое тоже возможно. Они будет чуть лояльнее, чуть свободнее в восприятии
Сейчас Варя видит определенную модель семьи, кстати, в России довольно распространенную: сколько вокруг людей, которых воспитали мама и бабушка? Тем не менее в мультиках она слышит «мама, папа», поэтому иногда говорит про папу. В такие моменты что-то колет внутри: вдруг когда-нибудь ей будет необходим отец, а мы не можем дать этого. Но я придерживаюсь позиции, что невозможно сделать жизнь ребенка идеальной. В любом случае у человека будут какие-то травмы. Поэтому мы стараемся по максимуму дать ей то, что можем, любить ее за десятерых и восполнить то, чего у нас нет. Да, папы нет — но зато целых две мамы, вот как ей повезло!
Не думаю, что пример нашей семьи как-то может повлиять на сексуальную ориентацию детей. Скорее они просто будут понимать, что такое тоже возможно. Они будет чуть лояльнее, чуть свободнее в восприятии. Если бы сексуальная ориентация прививалась в семье, то мы бы были гетеросексуалами, ведь мы обе выросли в гетеросексуальных семьях.
Если ребенок говорит тебе, что ему нравятся представители своего пола, нужно в первую очередь объяснить, что с ним все нормально, и дать понять, что ты поддержишь его в любой ситуации и всегда будешь на его стороне. Я надеюсь, что мы сможем быть достаточно мудрыми, чтобы детям не пришлось искать какие-то сообщества в соцсетях, где они могли бы поделиться переживаниями. Мы стараемся сделать так, чтобы в любой ситуации они могли прийти к нам.
Кстати, кажется, что семьи с двумя папами, в которых воспитывается ребенок, — это вообще не про российскую действительность. Мужчинам с этим, конечно, гораздо сложнее. У нас же в принципе культивируется мачизм: «пацаны», «пацанские понятия».
Я в принципе не вижу необходимости во всеуслышание заявлять на работе о сексуальной ориентации, какой бы она ни была. Несмотря на то что я работаю в международной компании, наше представительство подчиняется российскому законодательству, поэтому афишировать семейные дела было бы не только странно, но и опасно. В России пропаганда гомосексуализма запрещена. Пока только пропаганда, а что будет дальше запрещено — непонятно.
Когда мы гуляем все вместе, на улице нас воспринимают спокойно. Кто-то немного дольше задерживает взгляд, иногда рассматривают, но никакой агрессии нет. Я думаю, будут ли по отношению к тебе проявлять гомофобию, зависит не только от общества, но и от твоего поведения. Знаю людей, которые ведут себя вызывающе и выпячивают свою ориентацию. Не то чтобы мы что-то скрываем и шифруемся — просто мы обычные люди, которым не нужен протест. Если в лоб спрашивают — вы лесбиянки? — мы честно отвечаем «да». Если же можно не говорить прямо, лучше не говорить.
Будь у нас возможность узаконить отношения, мы бы, конечно, это сделали. Во-первых, документально Света не имеет на ребенка никаких прав. И если со мной что-то случится, Варю отдадут бабушке и дедушке, а Света на нее даже не сможет претендовать. Даже страховку на работе я не могу оформить на супругу.
10 лет назад было проще, чем сейчас. После выхода закона о гей-пропаганде появилась установка государства: мы неправильные, о нас неправильно говорить и тем более неправильно говорить хорошо. Изменился настрой общества, тональность речи — люди в сети стали агрессивнее, появилось осуждение. И кажется, что дальше будет только хуже. Единственная мысль, которая возникает в поисках выхода из этой ситуации, — надо уезжать. Сейчас мы подумываем о том, чтобы перебраться в Европу.
