“Я существую: чеченец-гей”. История сбежавшего в США
Лео – чеченец, гей с ВИЧ-положительным статусом. Он живет в Нью-Йорке, где организовал первый русскоязычный прайд, ходит на акции в поддержку ЛГБТ-людей в черкеске, раскрашенной в радужные цвета. Лео скрывает лицо, не дает интервью для телевидения и радио, но умудряется устраивать большие гей-вечеринки, на которые приезжают артисты из России.
О том, как потерять все, а потом начать новую жизнь в чужой стране, Лео рассказал Кавказ.Реалии.
Переезд
– Я уехал из Чечни в Москву в 17 лет, поступил в престижный вуз и, как все чеченцы, каждые каникулы возвращался, проводил лето дома, там у меня большая семья. На учебе было не очень легко: шла война, на чеченцев в общежитиях периодически устраивали облавы.
Когда я закончил учебу, я год искал работу, потом устроился в бюджетную организацию. После этого меня позвали в энергетическую компанию. Во время моей работы случился “Норд-Ост”, и меня уволили. Помню, было воскресенье, мой начальник вышел специально, чтобы проверить, работают ли в компании чеченцы. Выяснилось, что я один, и меня сразу выгнали. Когда узнал из новостей про “Норд-Ост”, первая мысль была: ну все, уволят. Так и случилось.
После этого я долго не мог никуда устроиться, но в конце концов через одного чеченца нашел место прораба. Мне было там так скучно, что я начал делать строительные расчеты. Владелец объекта узнал об этом и предложил мне работу в другом городе с зарплатой в три раза выше московской. Я перебрался, проработал год, поставил на ноги местную компанию, вернулся в столицу и открыл свое дело. Фирма была прибыльная, все шло нормально. Пока я не узнал о своем статусе.
ВИЧ
Я зарабатывал, меня все обожали, я приезжал в Чечню, и это был праздник. Все знали, что я человек, который сделал себя сам, обо мне все говорили. И тут как будто ты споткнулся, упал, прокололся, подорвался. Было очень трудно принять это. Когда я наконец это принял, вот тогда я ощутил свою смертность. Тогда я подумал, что хочу оставить что-то после себя, и открыл свой первый ресторан. Туда приходили известные люди, у меня появились хорошие связи.
Мне было лет 35, я был в лучшей своей форме, у меня были деньги, были и друзья, и враги. От друзей я получал поддержку, враги угрожали мне аутингом (публичное разглашение информации о сексуальной ориентации. – Прим. ред.). Я тогда взял псевдоним, закрыл соцсети, почистил список подписчиков.
Узнав о своем ВИЧ-статусе, я дал себе пять лет. Сейчас это смешно вспоминать, но тогда у меня был такой срок в голове, и я решил, что все эти пять лет буду помогать ЛГБТ-сообществу. Я тогда очень идеализировал их, помогал начинающим артистам, диджеям, обычным людям. Это меня грело, мне было приятно это делать.
В тот период я все о себе понял. До этого я был внутренним гомофобом, не мог себя принять и все убеждал себя, что бисексуален. Кроме этого, у меня были негативные эмоции по отношению к женственным ребятам. В эти пять лет я стал принимать людей такими, какие они есть.
Тогда смог реализовать одни из самых необычных, креативных проектов в своем бизнесе. Я был счастлив, что открыл все эти интересные места, рестораны, которые смогут существовать, когда меня уже не будет. Это было важно для меня. Странное было время. Хорошо, что оно закончилось.
Нападение
В 2018 году мой знакомый из Чечни позвонил и сказал, что ему угрожают из-за его ориентации и в этих угрозах есть намек на меня. Я сначала нервничал, но потом успокоился, так как не было никаких прямых доказательств того, что мне угрожает опасность.
Однажды я вышел из офиса и собирался ехать по делам. Неподалеку стояли мужчины, они прятались, чтобы их не было видно на камерах наружного наблюдения. Один из них спросил мое имя, при этом он смотрел на фотографию в телефоне, сверял. Тогда я выглядел немного иначе, чем обычно: был без бороды, готовился к открытию нового ресторана и как раз сделал “уколы красоты” (инъекции для разглаживания морщин. – Прим. ред.). Меня невозможно было узнать. Я не стал отвечать этим мужчинам, а только спросил, мол, зачем он вам нужен. Тогда один из этих людей ударил меня в глаз. Дальше он просто добивал, наверное, ударов шесть нанес в одно и то же место.
Это было в восемь вечера, май, вокруг люди, но никто не вмешался. У меня кровь текла, как будто меня ножом порезали. Лицо, шея, все было в крови. Потом прохожие вызвали скорую, отвезли в больницу, где меня сначала не хотели принимать. Все шарахались из-за моего ВИЧ-положительного статуса, советовали мне не делать операцию на глаз, кто-то советовал делать, полная неразбериха. Мне повезло, я наткнулся на врача, который посоветовал не слушать никого и поставить титановый имплант на место, где была повреждена челюсть. Я так и сделал.
Люди, которые меня били, были кавказцы, но не чеченцы. Они ничего не говорили, только спросили имя. Они ничего не хотели, не вымогали, просто избили.
Я ходил к участковому, который говорил, что проводится экспертиза. Как оказалось, дело просто закрыли. Это было во время чемпионата мира по футболу, и дело замяли как раз перед его началом.
Пошел в прокуратуру писать жалобу. Сотрудник, к которому я обратился, говорил: “Да, у тебя серьезное дело, надо отправлять запрос в Чеченскую республику, судя по всему, ноги растут оттуда”. Я спросил, не угроза ли это, а он отвечал: “Нет, почему же, это наши коллеги, ты пришел с жалобой, будем смотреть, почему на тебя напали”. Он поставил галочку и принял мое заявление.
Я оттуда вышел и купил билет. Еще две недели оставался в Москве, пытался завершить свои дела, но не очень успешно. В России бизнес не конвертируется почти никогда, если ты не Абрамович. Я вернул все помещения своих ресторанов хозяевам, сел на самолет и улетел в Майами.
Америка
Мне тогда казалось, что я уставший от жизни человек, что мне много лет, что я поеду к океану и буду жить там, работая на самой обычной работе. Сидя в аэропорту, я понял, что это все-таки не моя история. Там же купил билеты в Нью-Йорк и через 20 дней я прилетел сюда.
Первое время я жил шелтере. У меня были какие-то карманные деньги с собой, не очень большие, но их было достаточно, чтобы прокормить себя в течение какого-то времени. Я понимал, что долго я не протяну, но так как у меня была идея сразу же закатить большую вечеринку в Нью-Йорке, меня ничего не ломало. Мне все говорили, мол, ты на дне, забудь все, что у тебя было, ты здесь никто. А у меня такой мысли не было. Я точно знал, кто я, зачем сюда приехал, что буду тут делать.
В шелтере я прожил пять месяцев, после этого мне дали убежище и квартиру, потом переселили в квартиру чуть больше, в которой я сейчас живу. Я устроил здесь небольшой уют, как я его понимаю, ко мне приезжают гости, друзья остаются у меня, если им негде переночевать.
Все эти три года я устраивал в Нью-Йорке вечеринки. Первая была в большом ресторане, потом были разные популярные гей-бары. Этим летом я организовал первый русскоязычный прайд и фестиваль. Приезжали люди из России, местные были. 12 декабря я устроил еще одну большую вечеринку в Нью-Йорке, привез из Москвы самую известную драг-квин, были звезды американской ЛГБТ-сцены, все билеты были раскуплены.
ЛГБТ-черкеска
Во время гей-прайда в Нью-Йорке я хотел устроить какую-нибудь акцию, перформанс. Денег у меня тогда не было, и я решил пройтись по комиссионным магазинам. Захожу в один – висит белое платье-халат на трех пуговицах. Материал плотный, но в то же время волнистый, не мнется. Принес все это домой, рукава подрезал, закрепил степлером, потом купил красную кофту, сделал пояс, вместо кинжала у меня была плетка. Дальше самое важное – что делать с этими кармашками для патронов? Сначала хотел фломастеры разноцветные поставить, но все равно смотрелось как патроны. Увидел в магазине набор кистей для рисования и думаю – вот оно!
У этого костюма есть символизм. Белый цвет – это чистота моих намерений. Кисточки вместо патронов означают, что в 21-м веке наше оружие – это слово и искусство. Все документы о предоставлении убежище мне прислали в большой пластиковой папке. Из этой папки я сделал основу для папахи, на нее степлером прикрепил леопардовую ткань, купил за пять долларов ЛГБТ-флаг и сделал из него маску. Потом я сделал большой плакат, на котором было написано: “Кто бы что ни говорил, я существую: чеченец-гей”. И вот с этим плакатом я пошел на прайд.
Безопасность
Эти акции, мероприятия, которые я провожу, они не выходят за рамки, которые власти Чечни не могли бы принять. Когда я был в Москве, я особо не боялся. Соблюдал какие-то необходимые меры безопасности, но паранойи у меня никогда не было. Мне кажется, меня в каком-то смысле это спасало. Пока открытая травля не началась, меня вообще не трогали. Единственное, с чем меня донимали, – это вопрос, когда я женюсь. Я отнекивался, говорил, что не до этого пока, всех надо накормить, напоить.
Был один курьезный момент в моей личной жизни. Когда я начал наконец встречаться с парнями, я влюбился в девушку. Теперь я понимаю, что я влюбился не в нее, а в ту жизнь, которая у меня могла бы быть. Я понимал, что она была бы мне хорошим другом, соратником, что я мог бы ей все доверить, и, в принципе, мы могли нормально жить. Наверное, так живут многие геи в Чечне. Но моя мама тогда сказала, что она не одобряет этот союз.
Потом еще раз меня хотели сосватать, познакомили с девушкой. Она мне понравилась, хорошая, милая девушка, но тут все мои сестры сказали “нет”. Причина: она некрасивая. Я говорю, а при чем здесь ее красота? Они говорят, нет, она некрасивая. То есть упрекнуть меня в том, что я не хотел жениться, они тоже не могут.
На самом деле с тех, кто в семье зарабатывает, спроса меньше, поэтому меня не очень доставали даже с этим. А по поводу моей ориентации, это были времена, когда тебя за руку надо поймать, чтобы обвинить в таком.
Даже живя здесь, в Штатах, я фотографию со своим лицом нигде не выкладываю. Я давал интервью один раз, но даже в маске я был узнаваем, поэтому попросил убрать снимок. Если кто-то задастся целью, конечно, меня найдут. Очевидно, то, что я сейчас делаю, “не колышет” кадыровцев. У них там совсем другие заботы. Мне кажется, что геи, которые уехали из России, они их (власти Чечни. – Прим. ред.) не волнуют. Если мы не вернемся, то им без разницы.
Отдаю ли я себе отчет в том, что будут проблемы, если я перейду эту грань, – отдаю. Хочу ли я заниматься активизмом – очень хочу. Конечно, я не смог бы все это делать, будучи дома. Сейчас я просто пользуюсь тем, что они не знают меня, не знают мое имя. Если бы захотели – узнали бы, но, видимо, задачи такой не стоит. Конечно, я не могу сказать, что совсем незаметен, негативные комментарии и сообщения мне тоже пишут. Когда я такое получаю, я отвечаю, что Аллах любит всех, потому что у меня нет конфликта с тем, что я мусульманин. Я это принимаю, как и то, что я чеченец и гей с ВИЧ-положительным статусом.
***
О пытках, которым в Чечне подвергают людей, заподозренных в гомосексуальности, стало известно с начала 2017 года. О преследованиях рассказал бывший житель Грозного Амин Джабраилов (он стал первым этническим чеченцем, который публично сделал это под своим именем), а также уроженец Омской области Максим Лапунов, который некоторое время жил в Грозном. И Лапунов, и Джабраилов были арестованы и провели некоторое время в камерах в различных тюрьмах, где их избивали, пытали током и требовали назвать других представителей ЛГБТ-сообщества.
Российские власти должны удвоить свои усилия, чтобы найти и наказать виновных в преступлениях против представителей ЛГБТИ-сообщества в Чеченской республике, а также выплатить компенсации жертвам этих преступлений. Об этом говорится в резолюции Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) “Борьба с растущей ненавистью к ЛГБТИ в Европе”, принятой 26 января в Страсбурге.
