Плохой гей. Как роман «Лишь» нарушает все традиции
Виздательстве Popcorn Books вышел роман «Лишь» пулитцеровского лауреата и безнадежного романтика Эндрю Шона Грира. О главной американской книге 2018 года, только что изданной на русском, рассказывает квир-обозреватель Константин Кропоткин.
Есть ли жизнь после 40? В этом не уверен Артур Лишь — писатель, незадолго до 50-летия узнавший, что его молодой любовник намерен сыграть свадьбу. Чтобы не идти за похмельем на чужой пир, мистер Лишь вынимает из долгого ящика всевозможные приглашения: побывать на писательской конференции в Мехико, прочитать курс в берлинском университете, отметиться на раздаче премий в Италии, отведать японской кухни, — и соглашается на все. Так начинается роман-путешествие Эндрю Шона Грира, в 2018 году получившего престижную Пулитцеровскую премию. Два года спустя «Лишь» блестяще заговорил по-русски в переводе Светланы Арестовой.
«Funny», «bittersweet» — американская критика была благосклонной, но не восторженной. Благодаря «Пулитцеру» оказавшись в одном ряду с Донной Тартт и Тони Моррисон, авторами эпического замаха, Эндрю Шон Грир вызвал у читающей публики, скорее, изумление. Главным романом года эксперты назначили образцовую ЛГБТ-прозу: писатель-гей пишет о геях и, кажется, только для геев.
«…Писатель всегда почувствует ложку дегтя в бочке меда: в конце рецензии Чемпион написал, что автор — „велеречивый лютик“. Лишь уставился на эти слова, как школьник на условия задачки. Эпитет „велеречивый“ звучал как похвала (но явно ею не был). Но лютик? Что это вообще означает?
— Похоже на шифр, — сказал Лишь. — Он что, передает сообщение врагу?
Именно.
— Артур, — сказал Роберт, взяв его за руку, — он просто называет тебя педиком…»
Сложность «Лишь» в том, что этот роман плохо вписывается в хорошо разработанный в англоязычной литературе гей-канон, представляющий гомосексуальность как стигму, источник страдания и повод для размышлений о несправедливом устройстве мира, не позволяющего человеку быть собой. Автор никогда не делал тайны из собственной сексуальной ориентации и своего персонажа наделил лишенной всякого надрыва уверенностью в праве быть собой.
Чувственная сторона жизни у Эндрю Шона Грира выглядит частью пейзажа. Это возмутило некоторых западных квир-критиков, требующих от автора-гея однозначного выступления в поддержку ЛГБТ. Как, например, в опубликованном в том же 2018 году романе Джона Бойна «Лестница в небо», где саркастично описан бездарный красавец-растиньяк, бесстыдно эксплуатирующий писателей-геев. Роман «Лишь» начисто лишен экзистенциальной тоски. Грир — «плохой гей».
«…Вы плохой гей.
Лишь нечего на это ответить; атака пришлась на незащищенный фланг.
— Наш долг — показывать людям красоту нашего мира. Мира однополой любви. Но в ваших книгах герои страдают без воздаяния…
<…>
— Плохой гей? — повторяет Лишь, обретя наконец дар речи…
<…> Люстра, расписанная синими херувимчиками, свисает с потолка, отбрасывая больше тени, чем света. Лишь стоит под ней, чувствуя, как уменьшается, точно Алиса в Стране чудес; скоро он сможет пройти в любую дверь, вот только в какой сад? В Сад плохих геев, о котором он даже не подозревал. Все это время он считал себя просто плохим писателем. Плохим любовником, плохим другом, плохим сыном. Оказывается, все куда хуже; у него плохо получается быть самим собой…»
На первый взгляд, Грир действительно никакую гей-традицию не продолжает, а вольностью существования в литературе то и дело сбивает с толку профессиональных читателей, которые с каждым его романом вынуждены заново определять для себя этого автора. «Невероятная история Макса Тиволи» — о «жизни наоборот», от старости к младенчеству, — была прихотливым па-де-де в честь Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. «История брака» о любовном треугольнике в Сан-Франциско 1950-х рафинированностью формы вызвала сравнения с Марселем Прустом и Владимиром Набоковым.
«Лишь» — пятый по счету роман — пожалуй, первая попытка Грира вывести себя исключительно из себя. «Написать о том, что ему очень хорошо знакомо», как заметил немецкий издатель. Даже внешне Артур Лишь выглядит шаржем на своего создателя, включая «профиль патриция с длинным носом», «потускнелые светлые волосы», «водянистые голубые глаза», а главное — общее впечатление человека, который «ходит без кожи». Очевидно, что это парабиография самого писателя, получавшего литературные премии и до «Пулитцера», преподававшего в Берлине, а сейчас живущего в писательской резиденции в Италии.
Ступая игриво и легко, «Лишь» не боится вести по каменистой дороге, касаясь серьезных тем: это роман-путешествие с емкими, точными, афористичными размышлениями о проблемах универсальных: любви и жизни, старости и смерти. Притом что это, безусловно, гей-роман, с типичным для квир-автора , способным одной фразой опрокинуть в гомерически смешное любую, самую серьезную ситуацию, чтобы затем увести читателя посуху к высотам изумительно чистой лирики.
«У Артура Лишь перехватило дыхание.
— Вдруг однажды ты встретишь кого-нибудь, — продолжает она, поворачиваясь к нему лицом, — и после этой встречи уже не сможешь быть ни с кем другим? Не потому, что другие хуже выглядят, или слишком много бухают, или у них проблемы в постели, или им нужно расставлять книги в алфавитном порядке, или загружать посуду в посудомойку каким-то хитро******ным способом, с которым ты не можешь смириться. А потому, что тебе нужен один только этот человек. Как у Джанет с той женщиной. Если ты его не встретишь, то всю жизнь будешь думать, что любовь — вещь приземленная, но если встретишь — господь тебе в помощь! Потому что тогда: ба-бах — и тебе пи***ц. Как моей Джанет. Она разрушила нашу жизнь! Но что, если все это по-настоящему?…»
Вплоть до 2018 года у Эндрю Шона Грира была репутация одаренного автора, которому не очень везет. Как бы ни был хорош его первый роман («Путь малых планет»), он вышел в 2001 году и после 11 сентября фактически утонул в разлившейся волне ужаса. Тогда было не до романов. История о молодеющем Максе Тиволи, как бы хорошо ни продавалась, была вынуждена терпеть подозрения во вторичности, соперничая с голливудским фильмом о Бенджамине Баттоне, основанном на том же рассказе Фицджеральда. Прочитав грировскую «Историю брака», живой классик американской литературы Джон Апдайк заявил, что она написана пером гения. Тем не менее коммерческим успехом изысканная книга Грира не пользовалась (как не была и переведена на русский) — это рассказ женщины, которая узнает, что ее муж был влюблен в мужчину.
Из всех тех разнообразных эпитетов, которыми награждают Грира, ближе ему, пожалуй, прозвище «неисправимый романтик»: сколь сложной, сколь болезненной бы ни была тема, этот писатель всегда находит к ней свет. Другое дело, что оптимизм его сложно устроен: писатель взывает к сочувствию через осмеяние героя (и себя в нем). Любовь к Артуру Лишь вырастает из внимательного, насмешливо-сочувственного наблюдения за человеком, который так и не обзавелся полезной для жизни толстой кожей. И незаметно получается, что неуверенный в себе, боязливый Артур Лишь оказывается одаренным писателем, прекрасным педагогом, чутким другом, внимательным слушателем, да и вообще человеком, достойным любви. Сам роман, будучи, безусловно, funny, естественным образом вырастает до признания в любви к человеку вообще. Ни в коем случае не лишнему.
«…Роберт Браунберн, которому тогда было всего сорок шесть, взял Артура Лишь за руку и сказал: „Мой брак распадается, распадается уже давно. Мы с Мэриан почти не спим вместе. Я очень поздно ложусь, она очень рано встает. Раньше она злилась на меня за то, что у нас нет детей. Теперь злится еще сильнее, потому что время упущено. Я эгоист и совершенно не умею обращаться с деньгами. Я несчастен, Артур. Глубоко, глубоко несчастен. В общем, я пытаюсь сказать, что влюбился в тебя. Я и так собирался уйти от Мэриан, еще до встречи с тобой. И чтобы взор твой услаждать, все дни я буду танцевать, так, кажется, писал поэт. У меня хватит денег на какую-нибудь хибару. Я умею жить скромно. Знаю, звучит нелепо. Но я хочу быть с тобой, Артур, и…“ Но тут Роберт Браунберн запнулся и зажмурился, такое его охватило томление по этому юноше, которого он держал за руку в захудалом итальянском ресторанчике, куда они больше не вернутся. Поэт морщился от боли, страдая, страдая по Артуру Лишь. Кто его еще так полюбит?
Роберт, которому уже семьдесят пять, тяжело дыша, говорит:
— Бедный мой мальчик. Сильно?…»
Сильно.
