Почему мои родители пытались исцелить меня от гомосексуальности
Гаррард Конли (Garrard Conley) — уроженец Арканзаса, специалист в области квир-теории и литературного творчества; преподает литературу в Американском колледже в Софии, Болгария; автор мемуаров.
Мои родители объясняют, что послали меня на терапию, которая должна была «исцелить» меня от гомосексуальности, потому что чувствовали невыносимое желание упростить нам жизнь. Моя мать была чирлидершей, мой отец — защитником в команде. Они встретились и стали милой парой, в которой не было ни капли жестокости или фанатизма, только одобрение традиционного стиля жизни Юга США. Почему я, их сын, не заслуживал такой же простой жизни? Они задавались этим вопросом, прежде чем послать меня на «Любовь в Действии», самую большую в то время репаративную программу в стране.
Главный миф о репаративной терапии виден уже из самого названия: это идея эдемского исправления, возвращения в Золотой Век, когда жизнь была куда более простой. Это ложь, которая повторяется во всех новых «туалетных» законах, принятых в Теннесси, Миссисипи и Северной Каролине. Чтобы защитить нас от наших сложных идентичностей и от непостоянной реальности, политики, прячущиеся под маской безопасности, пытаются очистить публичные места от любой двойственности. «Безопасные места» предназначаются только для тех, кому они нужны меньше всего. Вместо того, чтобы создавать пространства для всех, эти штаты предлагают людям только две опции — те же, что мне когда-то предложили родители: смиритесь или проваливайте.
Но многие жители этих штатов не могут уехать. Когда я покинул программу по репаративной терапии в 2004 году, я был девятнадцатилетним студентом, пойманным в ловушку финансовых и личных обстоятельств в Арканзасе. Я боялся оторваться от этой жизни в поисках места, которое могло бы мне подойти — и я даже не был уверен, что такое место существовало.
Кроме того, уже в раннем детстве я был накормлен ядом парализующего стыда и страха — что часто случается с представителями меньшинств, живущих в штатах и в странах, где их права не защищены. Статистика очень простая: уровень бездомности, депрессии, суицидов, выше в тех частях страны, где правительство не защищает своих ЛГБТ-граждан и другие меньшинства. Когда обществу предоставляется решать самому — и каждый раз индивидуально — как и кому предоставлять гражданские права, ему передают послание: люди могут сами решать, к кому относится как к человеку, а к кому — нет.
Когда я слышу о «туалетных законах», я часто вспоминаю о том, каким медленным может быть прогресс. Когда мои друзья узнают о моем опыте репаративной терапии, часто они бывают шокированы тем, что такая жестокая практика все еще существует. Они бывают шокированы тем, что меня подвергали психологической обработке: заставляли пялиться на пустой стул и орать на отца, которого я обязан был ненавидеть; мне постоянно говорили, что мои «побуждения» были греховными, мерзостью, искажением, и что Господь ненавидел их; меня заставляли заниматься спортом, чтобы сделать меня более маскулинным. Все это кажется невозможным — но только пять штатов приняли законы, запрещающие репаративную терапию для несовершеннолетних.
Увенчавшийся успехом прорыв — брачное равноправие — заслонил многие важные проблемы ЛГБТ, и только с принятием новых гомофобных и трансфобных законов общество заметило, как много дверей остаются закрытыми для нас. Счастливая диссоциация с неприятной реальностью, которая возникает у людей, радующихся брачному равноправию, вполне понятна, а иногда — даже желанна, но она препятствует настоящему прогрессу. Мои гетеросексуальные цисгендерные друзья хотят, чтобы мир стал безопасным для таких, как я. Но он не безопасен и не станет таким, пока и консервативные, и прогрессивные люди перестанут держаться за свои иллюзии прогресса.
Факт в том, что законодательная «зона неопределенности», в которой я прожил почти все детство — зона, в которой мои права зависели от желаний моих родителей или местного правительства — все еще существует почти по всей стране. Мне повезло, я нашел способ покинуть эту зону. Мое образование дало мне хорошую работу, здоровые отношения и возможность идти к личной свободе. Вопреки годам, которые я провел, сомневаясь в себе, думая о самоубийстве, я смог пойти дальше. Мои родители смогли придумать новую историю жизни для меня — историю, не соответствующую их ожиданиям.
Сейчас я в основном здоровый, функционирующий человек. Но иногда я не могу встать с постели, не могу даже подойти к своему бойфренду, потому что боюсь, что он «испортит» меня одним своим прикосновением — и тогда я понимаю, что прошлое еще не прошло.
Возможно, однажды все ЛГБТ смогут вести такую жизнь, какую вели мои родители: ты вырастаешь, встречаешь кого-то и вы строите совместную жизнь. Это моя мечта, и когда-нибудь она может стать реальностью. Но сейчас по всей стране для многих так и не находится способа уйти. По-настоящему безопасных мест не существует.
