«Мама назвала меня больным чудовищем». История трансгендерной Яны
Восемнадцатилетняя Яна приехала в Иркутск из Новосибирска, прихватив с собой минимум вещей: рюкзак с черной одеждой, графический планшет с рисунками и немного денег. В Новосибирске у нее остались мама и бабушка. Они изредка звонят, чтобы узнать, как дела у их сына.
Яна — трансгендер. По паспорту ее, хрупкого подростка, зовут Андрей. Родители не приняли новое имя и мышление, и Яна отправилась к знакомому в Иркутск, чтобы взять паузу, а затем решать свои проблемы самостоятельно.
«Я родилась и выросла в Новосибирске. Мама родила меня очень рано — в шестнадцать лет. Отец бросил ее с ребенком на руках. Отца я не знаю и, в сущности, знать не хочу. Воспитывали меня поочередно то мама, то бабушка. Бабушка — преподаватель музыки — научила меня играть на синтезаторе и гитаре. Занятия музыкой — одно из лучших воспоминаний детства. В четырнадцать лет я на слух подобрала «Лунную сонату».
Мама бралась за разную работу, а однажды открыла зоомагазин. Отношения с ней были никакими. Она устраивала личную жизнь — раз за разом выходила замуж. Мне же нравилось играть с самой собой — тетушки и троюродные сестры оставили после себя много игрушек. Я играла в конструктор и куклы, работала в магазине с мамой.
Друзья у меня появились в тринадцать лет, и я стала чуть счастливее. Среди них были люди нетрадиционной ориентации, и мне было комфортно в их среде. Там я познакомилась с девочкой и лишилась невинности. А после поняла, что полученные ощущения не имеют ничего общего с рассказами других мальчиков. Мне нравилось разговаривать с девочками и прикасаться к ним, но после физиологического секса осталось чувство грязи. Словно я подтерлась живым человеком. В школе был мальчик, с которым я сидела за одной партой. Мы до ночи зависали у него, и я все время боялась, он догадается, что со мной что-то не так.
В 2015 году компания развалилась, а друг бросил. Мне стало не с кем разговаривать, а вокруг все были чужими. Я искала общения в социальных сетях. Списывалась с девочками из разных городов.
Сформулировала я для себя, что со мной что-то не то, в тринадцать лет. Я приняла, что мне нравится все милое, мягкое, теплое — то есть женское. Не знаю, замечали ли родственники, что со мной происходит. Но они часто спрашивали меня: зачем ты ведешь себя, как девчонка, что ты распустил сопли, зачем тебе длинные волосы? О длинных волосах я мечтала с детства, но меня принудительно подстригали. Я внимательно всех послушала и продолжила одиноко взрослеть без посторонней помощи.
«Я приняла, что мне нравится все милое, мягкое, теплое — то есть женское»
А вот мамина жизнь отличалась разнообразием. Сейчас я понимаю, что все эти годы мы вредили друг другу и мешали жить. У мамы было много мужчин, у меня не было никого, но мы обе были одиноки. После разводов мама перешла на так называемые свободные отношения. Я об этом знала, но старалась не обращать внимания — закрывала глаза на вызывающие переписки в телефоне. Но, уверена, в двух ее разводах виновата я. Мне казалось, что я получаю мало внимания, и я изводила маму и ее мужчин. Недавно я пересматривала мамины фотографии и заметила, какой красивой и счастливой она была, когда любила.
В пятнадцать лет я сказала бабушке, что хочу поменять пол. Бабушка округлила глаза и испугалась: что, зачем, почему. Однако она всегда относилась ко мне с большим теплом, чем мама, и оставила эту тему. А затем случилось страшное.
Я жила то у мамы, то у бабушки. Летом, когда я находилась в коттедже с мамой, она и ее подруга нашли у меня женские вещи. Мама была большой модницей и часто забывала о каких-то обновках. Я забирала их себе и изредка примеряла. Это в жизни я такая серенькая, невзрачная. Наедине с самой собой мне всегда нравилась эффектная женская одежда. Но показываться в ней на публике боязно. И я нашла компромисс. Стиль унисекс ни к чему не обязывает. Черный цвет скрывает от посторонних глаз.
Мама и ее подруга — абсолютно чужая мне женщина — прочли лекцию о том, что я больное чудовище. И устроили мне нечто вроде исправительного лагеря для детей-подростков. С той лишь разницей, что я никого не убивала и ничего не крала.
Мое тело с детства сопротивляется маскулинности. Организм не принимает тяжелые физические нагрузки, жару и духоту. Но мне устроили Спарту, да еще какую. Мама заперла меня в частном доме на все лето, заставляла мыться в бане, я ходила в лес с тяжелой телегой за дровами в +30 градусов. Мне было физически больно, я много плакала, но мама считала, что воспитывает во мне мужчину.
На этом мои попытки открыться семье прекратились, и я доверилась специалистам. Психолог колледжа, в который я поступила, направила меня к врачу-генетику Лисиченко. Она входит в новосибирскую комиссию по определению трансгендерности. Я долго настраивалась на прием, но Лисиченко, окинув меня взглядом, указала на дверь. Для трансгендера я оказалась недостаточно убедительна. Врач заявила, что девочка-трансгендер не может носить берцы, короткие волосы и мешковатые штаны. «Ты большой, ты парень!» — посмеялась Лисиченко. А надо сказать, в тот год родители извели меня окончательно, вот я и замаскировалась в металл и кожу.
Мне дали шанс и направили к сексологу. Пройдя обследование, я получила на руки заключение специалистов — «депрессия в тяжелой стадии».
А потом начались мои проблемы с военкоматом. По паспорту-то я мальчик, а значит, гражданин своего Отечества. И должна выполнить конституционный долг. Чтобы избежать военкомата, мне следует пройти медицинскую комиссию в Санкт-Петербурге у врача по фамилии Исаев. В состав комиссии входят несколько врачей — эндокринолог, сексолог, генетик, психотерапевт. Они проводят обследование и выдают справку о расстройстве половой идентификации F64. Справка полезна — помогает, когда захочешь сесть на гормонотерапию, менять физиологический пол. И обеспечивает военный билет.
«В детстве я часто слышала, что девчонкой быть нельзя. А я себе разрешила»
Я нашла людей, которые помогают мне, — Кима и Али. Они в прошлом петербуржцы, а сейчас живут в Германии. Я принимаю препарат, который блокирует выработку тестостерона. Принимать эстроген я пока не могу — нужно сдать анализы и обеспечить себя полноценным курсом препарата, чтобы не прерывать прием. Перерыв в употреблении эстрогена чреват осложнениями для организма.
Изредка я говорю с родными по телефону. Бабушка не кричит и пытается меня принять. Мама во время последнего разговора сообщила, что ничего не хочет знать о трансгендерах.
У меня нет возлюбленного или возлюбленной. В 13 лет я встречалась с девочкой, как мальчик, но это было странно. В дальнейшем я знакомилась с девушками, но не могу сказать точно, какой я ориентации. Мне просто нужно было заполнить пустоту в сердце, а еще человек, который смог бы меня поддержать и успокоить. Парни, в общем-то, мне не нравятся. Им нет дела до девичьих проблем. Сейчас я много рисую и радуюсь изменениям моего тела. Препараты блокируют тестостерон, эмоции получают выход. В детстве я часто слышала, что девчонкой быть нельзя. А я себе разрешила».
