“Для нас это был побег”. Первое интервью двух геев, покинувших Россию после регистрации их брака
Евгений Войцеховский и Павел Стоцко в январе 2018 года были вынуждены бежать из России, опасаясь за свою жизнь и свободу. Давление началось после того, как мужчины объявили, что их брак, заключенный в Дании, неожиданно подтвердили в многофункциональном центре услуг (МФЦ) в Москве. Фактически их союз стал первым официально зарегистрированным в России гей-браком.
Реакция властей была незамедлительной: на мужчин завели административное дело о порче документов, их паспорта аннулировали, а в квартиру нагрянула полиция. Из-за угроз, полученных в социальных сетях и по телефону, Войцеховский и Стоцко решили бежать из России – они попросили убежища в Голландии.
Драматург “Гоголь-центра” Валерий Печейкин поговорил для Настоящего Времени с Павлом Стоцко и Евгением Войцеховским о том, как им удалось бежать из страны и что с ними происходит теперь.
— В начале года о вас говорила вся страна: Первый канал и Данила Поперечный в интервью Дудю. Все знают “тех чуваков, которые поставили в России печать о гей-браке в паспорт”.
Павел Стоцко: Не сами поставили, а уполномоченные сотрудники полиции в МФЦ.
— В январе вы заключили брак в ратуше Копенгагена, потом вернулись в Москву и обратились в МФЦ. Там вам поставили печати в паспорт. Вы позвонили мне как своему другу, а я позвонил на телеканал “Дождь”.
Павел Стоцко: То, что тогда случилось, напоминает, скорее, детектив. Но давай по порядку. Заключив брак в Дании, мы хотели вернуться в Россию и жить в соответствии с российскими законами.
— И печати вам поставили по закону.
Павел Стоцко: Если конкретно, то в соответствии с , и с Российской Федерации.
— И вы подумали: “Вот оно! Торжество закона в России!”
Павел Стоцко: Именно так и подумали. Казалось, геям в стране теперь нечего бояться. Просто живи по закону, и у тебя все будет хорошо. Мы уверены, что исторический смысл брака – это именно публичное заявление о том, что создана новая семья.
— Поэтому вы дали . И на следующий день началось.
Павел Стоцко: Началось все в этот же день, 25 января. Новость о “признании однополого брака в России” стала сенсацией. Особенно для российских политиков, которые стали читать Семейный кодекс и выискивать там запрет на однополый брак, которого в законе нет и быть не может.
Первая официальная реакция властей поступила в тот же день поздно вечером от московского МФЦ. Там спросонья. Чуть позже , которые традиционно завели шарманку, что однополые браки в России не заключают.
Не найдя законных оснований не признать наш брак, власти решили сами нарушать закон.
Сперва полицейские , где я зарегистрирован. Со слов брата, это были сотрудники оперативного отдела в штатском. Поняв, что я не живу по месту регистрации и что моего паспорта там нет, они быстро ушли.
Чуть позже я узнал от журналистов, что наши паспорта аннулированы. Мы проверили на официальном сайте МВД действительность наших паспортов, и там было написано: выдан с нарушением. Но, извините, мой паспорт был выдан мне ещё в 2009 году безо всяких нарушений.
Мы еще не понимали, как на это реагировать. На следующий день мы ждали в гости друзей, а вечером должны были пойти на спектакль в “Гоголь-центр”.
— Да, я позвал вас на “Шекспира”. Тут в духе провинциальной журналистики нужно сказать: “А потом разгорелись шекспировские страсти”.
Павел Стоцко: Не знаю, писали ли персонажи Шекспира в личку: “берегись”, “я тебе голову отрежу”, “вас надо публично казнить на Красной площади”. Мне еще звонила мама и рассказывала, что, что ее уволят, а у восьмилетнего племянника начнутся проблемы в школе. В общем, мы поняли, что лучше остаться дома, и на “Шекспира” не пошли.
Я просто не знал, что еще может случиться дальше, и начал бояться за себя и свою семью. Ты помнишь, я тогда попросил тебя приехать к нам домой.
— Да, я зашел к вам в подъезд . Они только успели к вам подняться, а я – нет.
Павел Стоцко: Да, вскоре после этого к нам в дверь постучали. Они были в гражданской одежде, ничего не говорили, только непрерывно стучали в дверь. Свет и интернет нам отключили. Дверь мы, естественно, не открывали.
— Я простоял тогда под дверью три часа с оперативниками, а затем провел с вами в квартире еще часов шесть. В конце концов вы отдали два своих “испорченных” паспорта.
Павел Стоцко: Мы не хотели отдавать. Это был настоятельный совет наших адвокатов Дмитрия и Ольги Динзе. Ты ведь помнишь, оперативники до глубокой ночи стояли под дверьми и у дома. Они не собирались уходить без наших паспортов.
— Я помню, сам их спрашивал: “Может, перенесем все на завтра, ведь в паспортном столе уже никого нет?”. Мне ответили: “Вы не волнуйтесь. Там будут ждать столько, сколько нужно“.
Павел Стоцко: И ближе к полуночи они стали намекать нашим адвокатам, что их терпение на исходе.
Мы были в осадном положении. Полиция была в подъезде и вокруг дома. Многих журналистов и активистов отказывались пускать к нам. Мы понимали, что если нас задержат, то полиция сможет заставить нас признаться в чем угодно. Поэтому мы написали контакты адвокатов прямо на внутренней стороне наших предплечий, на случай, если нас все-таки увезут и оставят без связи.
Но все решилось иначе. Ночью заместитель начальника московской полиции полковник Андрей Захаров приехал, чтобы вести переговоры с нами.
— Извини, но я это повторю, чтобы подчеркнуть: ночью, зимой, в выходной день, замначальника полиции Москвы приехал к вам домой в Люберцы. А на следующий день, в воскресенье, был очередной митинг Навального, и все силы были брошены туда. Представляешь, как высоко вас оценили?
Павел Стоцко: Нам тогда было интересно только одно – что с нами будет, когда мы отдадим паспорта. Захаров не дал нам никаких гарантий безопасности. Более того, сказал, что полиция не может отвечать за всё, что может случиться после. Его слова никому не внушали доверия.
Но другого выбора у нас не было. Захаров под запись дал нам “слово офицера”, что нас не задержат сегодня ночью, если мы отдадим паспорта. У нас есть эта запись.
— И это решение дало вам возможность улететь на следующий день.
Павел Стоцко: Скажу иначе – у нас не было возможности остаться. Захаров подчеркнул, что он не дает нам гарантий, что нас не арестуют на следующий день, и что полиция не может отвечать за то, что с нами может случиться. В этих словах была скрытая угроза. Но мы выторговали себе несколько часов, и нам удалось скрыться.
— Что происходило в аэропорту?
Павел Стоцко: Мы приехали к самому началу регистрации на рейс. У нас был рейс в Стамбул с пересадкой в Амстердаме. Сотрудница Шереметьева долго что-то проверяла, уточняла, куда мы летим, но потом все-таки выдала нам посадочные талоны с местами в самом хвосте самолета. Позже мы поняли, почему.
При посадке на самолет сотрудник аэропорта забрал наши заграничные паспорта, отнес их какому-то человеку с лицом, закрытым шарфом и капюшоном. Он сделал фотографии наших паспортов на свой мобильный и сказал странную фразу: “Есть распоряжение российских граждан в Стамбул не пускать, но вам сегодня очень повезло!”
Мы не понимали, чем именно повезло, ведь буквально перед этим от соседнего гейта отправился рейс в Стамбул с русскими туристами. Когда мы зашли в самолет и сели на наши места, то поняли, в чем дело.
Точно перед нами в самолете сели шестеро мужчин.
— И что такого?
Павел Стоцко: Я просто расскажу тебе, как они выглядели и вели себя, и что мы чувствовали при всем этом, а ты сам делай выводы.
Они были разного возраста, в разной одежде, разного стиля, но явно не выглядели как остальные пассажиры, которые купили билет за тысячу евро. Между ними не было ничего общего, но они все были знакомы. Рассаживаясь по местам, они стали в шутку спорить, кому сесть у окна. И один из них, не самый старый, сказал: “По старшинству у окна сяду я”. Я задумался над тем, какое у этих людей может быть “старшинство”.
— То есть это были какие-то “специальные сотрудники”?
Павел Стоцко: Пусть читатели делают вывод сами, но эти люди не были похожи на бизнесменов, спортсменов или научных сотрудников. И они старались как можно меньше общаться друг с другом. Но все-таки прокололись. И знаешь как? Один из них достал пирожки – и все их вдруг стали брать и есть.
— Что случилось дальше?
Павел Стоцко: Один из этой шестерки, сидящий передо мной, обернулся и посмотрел на меня глазами… Не знаю, как сказать. В них была ненависть, хищная ненависть. Я не знаю, что ему было нужно. Он “зыркнул” на меня и тут же отвернулся. Я не успел как-то отреагировать. Но это начало меня нервировать. Тем более эти шестеро стали открыто следить за нами. За каждым нашим действием. Они не обращали внимания ни на кого в самолете – только на нас. Мы вставали – и они поворачивались. Шли в туалет – они шли за нами. И так все время, все время.
Я поговорил со стюардессой. Она сходила в салон и сама оценила ситуацию в самолете. Там даже семейным парам было тяжело найти два места рядом, а тут шестеро мужчин умудрились сесть в ряд как раз перед нами. Вероятно, экипаж знал, кто летит с нами в самолете. Поэтому стюардесса поговорила со старшим пилотом, вернулась и сказала, что они обеспокоены ситуацией на борту, и не допустят, чтобы нас задержали. Она объяснила мне, как мы должны действовать. “Вы можете первыми покинуть самолет, уехать на отдельном автобусе вместе с бизнес-классом и сразу же обратиться в полицию”, – посоветовала она. Так мы и поступили.
Потом мы до утра сидели на стульях рядом с полицейским участком – без сна, еды и туалета. Мы боялись отойти от полиции дальше чем на пять шагов, буквально. Мы боялись, что эти шестеро найдут нас в этом гигантском аэропорту, но никто из наших русских “друзей” так и не появился. Вероятно, они не решились искать нас рядом с полицией.
А утром к нам вышел мужчина в обычной одежде и обратился на русском языке…
— И вы решили, что побег не удался и вас нашли?
Павел Стоцко: Мы так подумали. Но мужчина показал жетон и заявил, что он из пограничной службы Нидерландов. Честно говоря, я окаменел. Я не знал, стоит ли ему доверять и идти с ним куда-то. Я спросил полицейских, и они подтвердили, что это их коллега. Мы неуверенно пошли за ним через весь аэропорт, спустились в подвальное помещение, прошли через какие-то коридоры и в конце зашли в просторный офис, где сидели люди в военной форме. И только тогда мы поверили, что все в порядке.
Пограничник расспросил нас обо всем, что произошло, на русском языке. Заполнил несколько анкет. Забрал наши документы и 52 доллара – все деньги, что у нас были. Наши телефоны были также изъяты для проверки на террористическое содержание. Заполнение всех бумаг заняло около пяти часов. После этого нас сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и сообщили, что нас отправят в закрытый лагерь тюремного типа.
— За что?
Павел Стоцко: Такие правила. Но, знаешь, мы даже обрадовались, потому что были истощены. Мы очень хотели наконец оказаться в безопасном месте, поесть, помыться и выспаться. Даже если это место – тюрьма.
Нам выдали папку с инструкциями на русском языке, в которых рассказывалось о том, что будет происходить с нами в ближайшие дни.
Вместе с мигрантами из других стран нас вывели на улицу, посадили в бронированный фургон и вывезли за территорию стерильной зоны аэропорта в здание, напоминающее крепость. Нас провезли через двойные ворота в пятиметровых стенах с колючей проволокой. Так мы оказались в тюрьме.
— И как же выглядит голландская тюрьма?
Павел Стоцко: Нас посадили в камеру для двоих человек. С личным душем, туалетом, телевизором, холодильником, электрочайником и микроволновой печью. И еще выдали нам продукты и обед, который мы могли разогреть в микроволновке.
Мы прожили там две с половиной недели. Нидерланды оплатили нам адвоката и помогли собрать доказательства для интервью со службой миграции и натурализации. И мы прошли эти интервью. Переводчики сразу нас узнали и очень переживали за нас. И мы благодарны им за помощь и точный перевод каждого нашего слова.
После интервью офицеры службы миграции и натурализации решили оставить нас в стране и отправить в открытый лагерь для беженцев. Наш адвокат постаралась найти для нас безопасное место, где нет русских, чтобы информация о нас не распространялась в России. Мы прибыли в лагерь на такси, которое нам оплатило правительство Нидерландов. Прошли инструктаж в COA (организация, которая устраивает быт просителей убежища – НВ) и заселились в семейную комнату. Мы были там вдвоем. Уже на следующей неделе после приезда у нас начались занятия по нидерландскому языку, а Женя был направлен в госпиталь для консультации с врачом. Ему сразу назначили терапию ВИЧ-инфекции.
— Тут нужно сказать, что вы дискордантная пара. Не все, возможно, знают этот термин. Это когда у одного из партнеров положительный ВИЧ-статус. Женя, а что было с твоим лечением в Москве?
Евгений Войцеховский: Мы с Пашей узнали, что у меня ВИЧ, в декабре 2014 года, тогда мы уже были вместе больше трех лет. В начале следующего года я встал на учет в московском СПИД-центре на Соколиной горе. Каждые полгода я ездил сдавать кровь. Анализы были неплохими, поэтому в лечении мне было отказано. Мне сказали: лекарства мы назначаем только женщинам и детям.
— А в Нидерландах?
Евгений Войцеховский: Здесь лечат всех, независимо от их пола, возраста или социальной группы. Хотя курс моих препаратов на месяц стоит около 50 тысяч рублей, лечение здесь бесплатно.
— Я правильно понимаю, что ты был беженцем без документов с еще не подтвержденным статусом, и тебя лечили бесплатно?
Евгений Войцеховский: Да, повторю, лечение для меня бесплатно. Любая, даже самая дешевая страховка в Нидерландах покрывает лечение ВИЧ-инфекции в полном объеме и самыми современными препаратами.
Однако один раз мне делали вакцинацию, которая не входила в страховку, но ее оплатил фонд помощи людям, живущим с ВИЧ. Вся эта бюрократия заняла не более пяти минут. Выглядело это так: я попросил врача назначить мне эту вакцину, она при мне позвонила в фонд, и тот сразу согласился оплатить вакцинацию. И мне ее тут же сделали. Счет из больницы в фонд был направлен уже после, но это меня, как пациента, уже не касалось.
— У вас двоих в России остались родители, что происходило с ними все это время?
Павел Стоцко: Моей маме все еще писали во вконтакте, оскорбляли ее и меня. Кто-то вскрыл почтовый ящик в нашем подъезде. К нашим с Женей родителям продолжала приходить полиция. Они ничего внятного не говорили и уклонялись от вопросов о причинах визита, при этом требовали подписать какие-то бумаги. Не знаю, что им было нужно. Возможно, стряпали какое-то дело или просто решили показать свою силу, чтобы держать наших родных в страхе.
Но вот уже несколько месяцев подобных визитов нет. Я надеюсь, что они угомонились и начали ловить настоящих преступников.
— Какой у вас сейчас статус в Нидерландах?
Евгений Войцеховский: Несколько дней назад мы получили письмо от нашего адвоката со словами о том, что теперь у нас вид на жительство, мы под защитой Нидерландов, и ее помощь нам больше не нужна.
Скоро нам подберут жилье, и мы сможем переехать в наш новый дом. Мы должны будем сдать экзамен по интеграции в нидерландское общество, а через пять лет станем гражданами.
— А других геев из России, наверное, уже встречали?
Евгений Войцеховский: Мне писали несколько геев: “Мы хотим свалить из России так же, как вы” или “Мы тоже готовимся к переезду”. Понимаешь, для них это просто переезд, а для нас это был побег в прямом смысле этого слова. Мы остались без российских паспортов, бросили все, что у нас было: родителей и друзей, учебу, работу, квартиру, деньги. У нас было 52 доллара на двоих! Так что ни к какому переезду мы не готовились.
Мы за это дорого заплатили. Если у кого-то есть желание повторить наш поступок – дерзайте, законы России пока что никто не поменял.
Что же касается будущего, я знаю точно, что хуже не будет. Теперь мы спокойно движемся вперед и будем принимать все, что случится с нами. Спешить нам некуда и незачем.
— А что должно измениться в России? Какие должны возникнуть условия, чтобы вы вернулись?
Евгений Войцеховский: Мы не вернемся в Россию. Единственное условие нашего посещения отчего дома – это… Хотя давай тут остановимся. Я не хочу, чтобы из-за моего ответа у кого-то возникли проблемы. Мы не вернемся в Россию. Давай закончим на этом.
