Четыре истории открытых представителей ЛГБТ-сообщества, которые приняли себя. Лесбиянка, гей, бисексуал и трансгендер рассказали Фокусу о том, почему тюрьма иногда кажется им спасением.

18 октября в Черновцах неизвестные в масках и камуфляже сорвали показ документального фильма о событиях Революции достоинства и войны в Донбассе в контексте ЛГБТ-сообщества This is gay propaganda.

Ни общество, ни государство не должно заглядывать гражданам в постель. Эту, казалось бы, очевидную для европейцев максиму разделяют не все украинцы. Вернее, большинство не разделяет: по подсчётам аналитического центра RATING Pro, 69% респондентов считают, что однополые отношения надо запретить. По сравнению с 2012 годом, когда проводился аналогичный замер, количество гомофобов выросло на 9%. С точки зрения европейских ценностей, это серьёзный регресс.

Но дело не только в ценностях. Любая социальная проблема, в том числе и нетерпимость, способна повлечь за собой новые проблемы. Мы отобрали несколько историй, на примере которых видно, как гомофобное окружение может сделать несчастными и подтолкнуть на путь наркомании, проституции и криминала изначально вполне адекватных, но “инаковых” подростков. Этот текст будет интересно читать всем взрослым людям, вне зависимости от сексуальной ориентации и мировоззрения. Особенно если у них есть дети.

---

Л — лесбиянка

Анна Климова, 36 лет, Киев

Мне пять-шесть лет, я в детском саду. Кто тебе нравится из мальчиков? Светка. Вот так запросто — легко, понятно и однозначно для меня, но не для моих воспитательниц. Конечно же, меня берут в оборот “нормальности”. Мне, маленькой, глупенькой, объясняют, что Светка — девочка, она не может мне нравиться, поскольку она не мальчик. И я им верю, потому что я маленькая и глупенькая. Первое недоверие к своим чувствам, ощущению себя; первое сомнение в своей “нормальности” — всё, процесс непринятия себя запущен.

Мне двенадцать-тринадцать, я школьница. Вокруг учительского стола половина класса друг на друге висит — смотрим выставленные в журнале оценки. Я наваливаюсь вместе со всеми на свою подругу, чтобы заглянуть через её плечо в журнал, и чувствую первую в своей жизни сильную, непреодолимую волну сексуального возбуждения, которая скатилась вниз моего живота. Осознание возбуждённости от девочки пришло одновременно с ужасом — я не знала, как реагировать, пыталась как-то объяснить себе эти ощущения, но не могла. Шёл 1992 год, никакой информации о лесбиянках не было, мне не встречалось ничего, что бы могло успокоить мой возбуждённый подростковый ум.

Мне пятнадцать, я первый раз влюблена — в лучшую подругу. Что я могла делать? Старалась оставаться в их доме с ночёвкой, чтобы прильнуть к ней во сне, — всё. Поделиться мне было не с кем, и в моей голове тогда ещё не было понимания того, что я лесбиянка. Мне просто нравились девочки. Я не знала, как жить на грани “нормальности” и своих “ненормальных” желаний. На тот момент мне даже не могла прийти в голову мысль о том, что в этом мире живут кроме меня ещё такие же, как и я, гомосексуальные люди. Для меня моя сексуальная ориентация означала только одно: моя жизнь никогда не станет моей — она будет ужасной.

Никто не может долго находиться в состоянии жуткого внутреннего напряжения. Кто-то начинает бухать, кто-то употреблять наркотики. Я пошла вторым путём. Что такое по своей сути наркотики? Это “лекарство” от болезни невыраженных чувств. Это подавление всего, что рвётся в тебе наружу, а выйти не может — запечатано сургучом с грифом “табу”.

Сейчас звучит странно, но маме легче было признаться в употреблении наркотиков, чем в том, что мне нравятся девочки. А мама и сама понимала, что происходит что-то не то, — проверяла мои руки, устраивала допросы с пристрастием, потом сама же говорила, что я вру, что я просто влюбилась в какого-то парня и прикрываю его. Она очень долго отказывалась верить, что её дочь стала наркоманкой.

Это был очень тяжёлый период. Я погрязала то в употреблении, как в затяжном суициде, то в безнадёжных попытках соскочить. В Украине тогда уже начало зарождаться ЛГБТ-сообщество, а я не знала, продолжала себя “убивать”.

В общей тусовке познакомилась с девушкой, влюбилась, а она решила ехать в Москву, зарабатывать деньги проституцией. Я поехала за ней, совершенно не задумываясь, что это не шутка, более того, эта “влюблённая поездка в Москву” предполагает для меня определённые процессы. Я была сильно влюблена. В Москве у нас были странные отношения и много секса… Но внутри себя я всегда была в другом измерении — только вдвоём с ней. Потом мы как-то вдруг расстались, и я вернулась домой.

Десятки раз лечилась в наркологии, ничего не помогало, уже ни во что не верила — приходила туда отдохнуть от бесконечного поиска денег на наркотики и их потребления. Потом мне рассказали про “12 шагов” — модель лечения от наркозависимости. Сначала я прошла 28-дневный курс, но через два месяца сорвалась, у меня были две серьёзные передозировки с реанимацией. Вернулась в реабилитационный центр и провела там, не выезжая, 56 дней. Наверное, я просто более честно, чем в первый раз, отнеслась к реабилитации, и это сработало.

За 11 лет употребления наркотиков я два раза сидела в тюрьме за воровство. В общей сложности — три года. В то время у меня появилось стойкое ощущение, что только в маргинальных условиях я могу быть собой, жить… Попав в женскую колонию, я обрадовалась. В тюрьме у меня случились первые и вторые “полноценные” отношения.

Когда я освободилась, моя девушка оставалась там — на Люстдорфской дороге, 14 (ЧИК-74 — Черноморская женская исправительная колония). Мы переписывались, и мама нашла и прочитала её письма. Моя тонко чувствующая мама ничего не поняла. Она кричала: “Как? Как? Ну как же так? Ты была рождена в любви, а выросла наркоманкой, проституткой, воровкой и лесбиянкой!” В ответ я могла парировать единственным вопросом: “Какое право ты имела читать мои письма?”

После прохождения реабилитации я неожиданно познакомилась с мальчиками из ЛГБТ-сообщества, мою гомосексуальную ориентацию приняла мама. От её первой истерики до момента принятия прошло всего каких-то несколько месяцев. Уже потом она объясняла, что просто очень испугалась за меня. Испугалась сложностей, которые меня ждут: “Ань, мы ж не в Амстердаме живём. Наши люди не готовы. Как будут реагировать, когда ты будешь в обнимочку с девушкой идти?” Я очень люблю ходить в обнимочку — для меня это более близкий и интимный контакт, чем, к примеру, “за ручки ходить”.

В общем, в моей жизни вдруг появилось всё то, о чём я даже не мечтала. Я до сих пор иногда думаю, что моя жизнь зачем-то сложилась, как у той бешеной собаки, для которой 100 вёрст — не крюк. Но я ни о чём не сожалею. Из сотни предложений в каждый момент своей жизни я выбирала и выбираю только то, на которое способна сейчас, — это мой выбор и моя ответственность. Не было такого, чтобы я, к примеру, что-то украла, а потом сидела и стыдилась. Нет, я не стыдилась, я думала только о том, что не должна быть поймана, потому как я воровка — раз уж не могу быть лесбиянкой. А иначе, что это была бы за жизнь, если бы я в любой своей “роли” чувствовала стыд? Ничего более ужасного для себя и представить не могу.

Очень сложно найти партнёршу. Но я вот думаю, а разве легко найти партнёра? Сложно найти человека. То есть сложно всем — и гомо-, и гетеро-, и бисексуалам, и трансгендерным людям.

Женюсь ли я когда-нибудь — не знаю, но хочу, чтобы у меня было это право. Бытует такое мнение среди, на минуточку, ЛГБТ-сообщества: “Да в чём проблема, собственно? Можно написать завещание, оформить дарственную на квартиру, договориться с врачом, чтобы в случае чего пустили в реанимацию к любимому человеку”. Нет, простите. Это как если бы в ресторане, где соответствующая атмосфера: люди едят, выпивают, общаются, а тебя и твоих друзей сажают на заднем дворе. То есть — ешь, пей, болтай, но чтобы тебя не видели. Нет, простите. Я хочу есть в ресторане, а жениться в ЗАГСе.

---

Г — гей

Константин Иватович (Rayan Riener), 22 года, Днепр

Где-то с шести лет я гулял с ребятами, которых принято называть неформальной молодёжью. Я жил в Никополе и уже в детстве одевался не как другие, что-то рисовал, читал фантастику. Ни о каком ЛГБТ речи ещё не шло, но то, что я не такой, как все, уже тогда не нравилось людям.

У меня очень религиозная семья. Отец умер, когда мне было 13, а мы с мамой, сколько себя помню, ходили в церковь Свидетелей Иеговы. Лет в 12 я начал понимать, что мне нравятся парни, а на термин “гомосексуальность”, как ни странно, впервые наткнулся именно в религиозной литературе. Я читал статьи о гомо- и бисексуальности, о том, что для подростков такие чувства нормальны, но их стоит избегать, потому что это грех.

Я пытался найти компромисс между тем, что приемлемо в моей религии, и своей ориентацией. Пытался думать, что я бисексуален, что мне нравятся девочки, но ничего не получалось.

Первая влюблённость случилась на одной из религиозных конференций, когда мне было 12. Тот парень был старше меня и той же веры. Конечно, я даже в мыслях не мог допустить, что у нас с ним могут быть какие-то отношения. Я считал, что это грех, влюблённость меня испугала. Я начал усерднее читать религиозную литературу. Там говорилось, что мои чувства со временем пройдут. Но они не проходили. И годам к 17 стало ясно, что ничего не пройдёт, что я действительно гей.

Примерно тогда же я начал чувствовать себя чужим почти во всех компаниях. Парни обсуждали девушек, а я молчал и старался побыстрее уйти. Мне было неприятно и одиноко. Я не мог никому рассказать о том, что со мной происходит. Чувствовал себя загнанным в замкнутый круг.

Со временем родители некоторых моих друзей по церкви начали запрещать им со мной общаться. Они видели, что у меня длинные волосы, пирсинг. Обо мне начали ходить разные слухи — в том числе и о том, что я гей.

Никаких связей с ЛГБТ-сооб­щест­вом у меня в то время не было. Зато были очень близкие отношения с одним парнем из церкви. Он знал о моей ориентации и, видимо, сам был латентным геем. Я очень его любил, но мы оба считали такие отношения грехом, поэтому только дружили. Это длилось четыре года и плохо закончилось. Нам запретили общаться.

Я мечтал уехать из Никополя в большой город и пойти учиться на дизайнера или журналиста. Но мама не отпустила. Она считала, что большой город меня развратит. Поэтому я поступил учиться на портного в Никополе. В тот лицей ходили дети из близлежащих сёл, те, кого выгнали из школы. Меня там ненавидели. Постоянно толкали, плевали, ставили подножки. А как-то в наш класс зашёл парень и ударил меня гаечным ключом прямо при преподавателях. Они знали и видели, что меня унижают, но ничего не делали с этим.

В Никополе меня избивали не раз. Как-то мы с подругой шли на пикник и проходили через какой-то двор. Там как раз собрались ребята из моего лицея. Они были пьяные и, как только увидели меня, сразу набросились. Начали бить, а потом схватили и ударили головой об стену. Кричали “п..дор” и всё такое. Снимали это на видео. Слава богу, меня спасли люди, которые выбежали из подъезда. После этого случая я попал в больницу, у меня до сих пор шрам через всю голову. Вообще, учёба в лицее была очень тяжёлым и страшным периодом.

В какой-то момент все эти издевательства в лицее и игнорирование меня в церкви достигли апогея. Я понял, что больше так не могу. Я не делал ничего плохого, следовал заветам Библии — был кротким и уважал взрослых, но ко мне относились, как к прокажённому.

Я видел, что многие подростки из церкви вели двойную жизнь. Они пили, курили, гуляли с девушками. Но они не носили странную одежду и длинные волосы, были гетеросексуалами, и им всё прощалось. Я долго думал об этом и в итоге решил уйти из церкви.

Сейчас я ни во что не верю. Начал по-другому относиться к религии. Она не имеет ничего общего с верой. Религия — одна из форм управления обществом. Что такое Бог? Это сложный вопрос. Сейчас я думаю, что Бог — это Вселенная, всё, что нас окружает, и мы сами.

Я уже не считаю гомосексуальность грехом и полностью принял себя. На это ушло десять лет. Я не говорил маме о своей ориентации, но, конечно, она всё понимает. Недавно у меня вышла книга, которую в местных СМИ презентовали как гей-роман, и мама меня даже хвалила.

Теперь я живу в Днепре, и у меня есть отношения, которые длятся уже больше года. Я наконец-то счастлив. Но мой любимый человек — не открытый гей. Поэтому мы не можем держаться за руки на улице, выкладывать в интернет свои фотографии как пары. Мне некомфортно из-за этого.

Мне кажется, что если два взрослых человека любят друг друга, общество не имеет права вмешиваться в это. ЛГБТ-семей нет на уровне закона, но по факту они ведь существуют. Это такие же люди, как и все остальные, — они ходят на работу, поддерживают друг друга. Но общество почему-то всё равно считает их, вернее нас, извращенцами.

---

Б — бисексуалка

Наталья Блок, Херсон

Я осознала свою бисексуальность не так давно. Раньше просто не задумывалась о себе в этом контексте. Но всегда была уверена, что все вокруг бисексуальны. И чем больше общаюсь с людьми, тем больше в этом убеждаюсь.

Мы часто видим на улицах, как девочки держатся за руки или мальчики обнимаются. Так происходит до подросткового возраста, пока взрослые не начинают спрашивать у девочек: “А кто из мальчиков тебе нравится?” и наоборот. То есть нас как бы подталкивают к тому, чтобы мы начали ориентироваться на определённый пол.

В детстве дружба вообще часто бывает с гомосексуальным флёром. Девочки ходят на свидания с мальчиками, а потом показывают подругам, как они целуются. Это обычное дело, и у меня тоже так было. Никто не думал тогда, что это как-то неправильно.

ЛГБТ, квир — эти слова появились недавно. До этого мы просто делали что-то – занимались сексом или заводили романтические отношения. Никто не вешал ярлыки.

Помню, у меня была подруга, которая признавалась мне в любви. У нас не было отношений, я испытывала к ней только дружеские чувства. У нас обеих всегда были парни, и она меня к ним ревновала. Я не думала тогда о том, что она и я — бисексуалки. Уже теперь, анализируя события, я понимаю, что это и были проявления бисексуальности.

Когда я была замужем во второй раз, у меня появилась подруга. Мы целовались. Был петтинг, иногда что-то большее. Она была другом нашей семьи, и муж обо всём знал. Он нормально к этому относился. Наверное, потому что у нас в обществе считается, что если нет главного — проникновения, то это не секс.

С тем моим мужем мы развелись. Потом я ещё раз вышла замуж и тоже развелась. Но это никак не связано с отношениями с подругой. Сейчас мне нравятся просто люди, а какая у них форма тела — неважно.

Не люблю, когда у меня спрашивают про ориентацию, и не люблю термин “бисексуальность”. Ориентация ведь подвижна. Я, например, думаю, что в тюрьме гетеросексуальные до этого девушки начинают отношения с другими девушками просто потому, что они попадают в такие условия. Ведь у человека есть потребность любить, и она подстраивается под обстоятельства.

Бисексуалов не любят нигде — ни среди гетеро-, ни в ЛГБТ-сообществе. Людям в гетеросексуальном мире проще говорить, что ты любишь только мужчин. Иначе начинаются вопросы: сколько у тебя было девочек? А мальчиков? А кто больше нравится? В ЛГБТ-сообществе тебе просто говорят: “Ты уже определись, за наших ты или нет”.

Я социально адаптированный человек, меня не трогают все эти вопросы. Я думаю, что большая радость — понимать, чего ты на самом деле хочешь в данный момент. Это гораздо лучше, чем когда ты мучаешься, тебя ничего не устраивает, а ты или толком не можешь понять, что именно, или не позволяешь себе сделать шаг. Так никогда не получится жить в гармонии.

---

Т — трансгендер

Фридрих Чернышов, 26 лет, Киев

Многие люди, говоря с трансгендерами, спрашивают: “Когда ты себя осознал?” Обычно в ответ они хотят услышать трагическую историю о том, как до перехода всё было ужасно, а после стало хорошо. Проблема в том, что цисгендерного человека (люди, чья гендерная идентичность совпадает с биологическим полом. — Фокус) или гетеросексуала никогда не спрашивают, когда они себя осознали. Подразумевается, что так было всегда. Получается, что общество ставит под вопрос правдивость идентичности трансгендеров.

У меня не было никакого конфликта со своим биологическим полом. Я был девочкой и абсолютно нормально себя чувствовал. Считал себя бисексуалкой. Вы смотрели “Девушку из Дании” (фильм о первом в истории человеке, которому сделали операцию по коррекции пола. —Фокус)? У меня всё началось примерно так же. Я стал переодеваться в мужскую одежду. Мне понравилось. Начал ходить так по улицам — неделю, месяц. Попробовал себя в мужской гендерной роли и понял, что это интересно. Со временем стал просить знакомых называть меня мужским именем. В какой-то момент я осознал, что уже идентифицирую себя как мужчину, а окружающие всё ещё воспринимают меня как женщину. Говорят: “Ну это же всё не по-настоящему. Как тебя зовут на самом деле, по паспорту?” В итоге я начал принимать гормоны, чтобы последняя бабушка на улице видела меня, а не мой паспорт.

Через какое-то время я решил сделать операцию — пластику груди по мужскому типу. Мне было тогда лет 19. И вот здесь возникли большие проблемы. Хорошая пластика груди стоит дорого. Для того чтобы её сделать, нужно устроиться на нормальную работу, а для этого необходимо показать свои документы. Чтобы поменять документы на мужские, нужно пройти Комиссию по коррекции пола. А она разрешает его менять только после стерилизации и удаления матки и яичников. Это такое негласное правило. Я уже почти согласился на это, но, к счастью, жизнь вдруг повернулась так, что у меня появилась возможность сделать пластику груди за границей.

У комиссии, которая даёт разрешение на переход, очень много стереотипов о том, каким должен быть настоящий трансгендер. Чтобы эти люди поверили, что ты мужчина, ты должен быть гетеросексуальным, ходить чуть ли не в костюме-тройке, носить короткую мужскую стрижку, хотеть идти в армию, рубить дрова. Мне, например, на этой комиссии (Фридрих пришёл туда уже после операции на груди, для того чтобы получить разрешение на смену документов. — Фокус) сказали, что у меня слишком много пирсинга — как у девочки. Мне не разрешили поменять документы. И хотя я сделал операцию в 2013 году, до сих пор живу с женскими документами в мужском виде.

Через какое-то время после начала перехода я понял, что мне нравятся мужчины. Это было откровением. Помню, я тогда подумал: “Ах, так ко всему ещё и это?”

Как-то на одной из ЛГБТ-конференций я услышал историю, которая меня поразила. В Израиле разрешены однополые браки, а для того чтобы трансгендер получил новый паспорт, ему не нужно делать стерилизацию. И вот два человека в этой стране — цисгендерный и трансгендерный геи — заключили брак и родили биологически своего ребёнка. Я услышал эту историю и понял, что тоже так хочу. В тот же день написал об этом своему любимому мужчине. Он согласился. Дальше я слезал с гормонов, сдавал анализы, ходил по врачам. Мне было очень тяжело, потому что без гормонов моё тело стало превращаться в прежнее и люди снова начали видеть во мне того, кем я не являюсь. А что я мог сделать? Не мог же я кричать на каждом углу, что я беременный мужчина. У людей ломался мозг, когда они видели мужскую одежду, кадык, щетину, а потом замечали живот. Я наблюдался в частной клинике, и моя врач была очень толерантной. Она и весь медперсонал называли меня в мужском роде и относились как к мальчику. Уже после родов я подумал: какое счастье, что тогда мне не сделали стерилизацию. Да, у меня был бы теперь мужской паспорт, но не было бы дочки.

В октябре моему ребёнку будет два года. Я не ограничиваю её никакими рамками. У неё есть платья и есть штаны. Я никогда не буду пытаться навязать ей выбор какой-то идентичности.

Я каждый день сталкиваюсь с проблемами из-за несоответствия паспорта моему внешнему виду. Стресс для меня — получить посылку, сесть в поезд, купить алкоголь в магазине. В основном люди, видя мой паспорт, неприятно удивляются. В таких случаях иногда я могу психануть и сказать: “Да, я транс”. Проводникам стараюсь показывать паспорт мельком, когда вокруг них много людей и они заняты.

Люди постоянно ищут причину трансгендерности. Спрашивают: а была ли у тебя полная семья? Может, ты получил в детстве психологическую травму? Или в организме мамы произошёл сбой во время беременности?

Знаете, зачем люди ищут эту причину? Чтобы на неё повлиять, “исправить”. Чтобы оградить себя и своих детей от этой “ошибки”.

Я хочу, чтобы люди понимали, что моё решение стать мужчиной — это именно решение. История о несоответствии тела и гендера, которое человек чувствует с детства, — не моя. Неважно, чем продиктовано моё решение — детской травмой, феминизмом, желанием попробовать новое или изменениями в мозге. Причина неважна. Я — это я, такой, какой есть сейчас. Разве кто-то может знать лучше меня, настоящий ли я мужчина?

Сейчас я в полной гармонии с собой. И даже мама, которая сначала абсолютно меня не понимала, теперь принимает ситуацию. Более того, мы с ней стали друзьями, чего не было никогда раньше, а в июне она даже была со мной на Марше равенства. Думаю, на мамину позицию повлияли две вещи. Во-первых, она начала ходить в организацию для ЛГБТ-родителей, а во-вторых, она живёт в Донецке, и, наверное, когда над твоей головой стреляют, тебе становится всё равно, кто твой ребёнок — мальчик или девочка. Главное — чтобы он был жив.

Источник