Любовные письма Жана Кокто к Жану Маре
В первом номере журнала “Иностранная литература” за 2019 год вышла переписка актера Жана Маре (1913–1998) и писателя Жана Кокто (1889–1963), которых связывала не только дружба, но и любовные отношения.
Кокто стал олицетворением целой эпохи в истории французской культуры. Он дружил и сотрудничал с Коко Шанель, Марселем Прустом, Андре Жидом, Сергеем Дягилевым, Пабло Пикассо, Эриком Сати, Эдит Пиаф, написал сценарии к известнейшим фильмам, много работал в театре, был награжден орденом Почетного легиона, избран членом Французской академии, Королевской академии французского языка и литературы Бельгии, Королевской академии Бельгии, почетным президентом Каннского кинофестиваля, Академии джаза и т. д. Сборник, составленный Маре, включает письма с 1938 по 1963 год. Письма самого Маре изданы не были. Текст публикуется в переводе Марии Анненской.
Декабрь 1938 года
Площадь Мадлен, 19
Мой Жанно,
Вот и Рождество, самое волшебное Рождество в моей жизни. У меня в башмаке – твое сердце, твое тело, твоя душа, радость жить и работать вместе. Окажись там какая-нибудь вещь, т. е. “полезный подарок” – было бы не то. Это было бы лишнее. Я бы смотрел только на руки, этот дар приносящие. Мой Жанно, я не устаю повторять: благодарю, благодарю за твой творческий гений, благодарю за нашу любовь.
Твой Жан
1939 год
Площадь Мадлен, 19
Мой возлюбленный Жанно,
я теперь люблю тебя столь сильно (больше всего на свете), что приказал сам себе любить тебя только по-отцовски, и я хочу, чтобы ты знал – это не оттого, что я люблю тебя меньше, но, наоборот, больше.
Я вдруг испугался – смертельно, – что слишком многого хочу, что не оставляю тебе свободы, завладеваю тобой всецело, делаю своей собственностью, как в пьесе
. Потом я испугался, что, случись тебе влюбиться в кого-нибудь, я начну мучительно переживать, а ты не захочешь причинять мне боль. Я подумал, что, если я предоставлю тебе свободу, ты будешь мне все рассказывать и это будет не так печально, как если бы ты был вынужден скрывать от меня что бы то ни было. Не могу сказать, чтобы это решение далось мне с трудом: я слишком тебя люблю и чту. Моя любовь близка к религиозному, почти божественному поклонению, я отдаю тебе все, что у меня есть. Но я опасаюсь, что ты, наверное, думаешь, будто между нами существует некая недосказанность, некая неловкость – и поэтому я тебе пишу, вместо того чтобы сказать тебе все это лично, положа руку на сердце. Мой Жанно, повторяю снова и снова, ты для меня все. Самая мысль о том, что я могу в чем-то тебя стеснить, могу как-то препятствовать твоей блистательной юности, мне невыносима. Я смог подарить тебе славу – это единственный существенный результат пьесы, единственно важный. И это меня согревает. <…> Клянусь тебе, я достаточно искренен сам с собой и достаточно великодушен, чтобы не ревновать и жить в согласии с небом, к которому мы возносим наши молитвы. Это небо уже столько нам дало, что негоже требовать от него еще больше. Я думаю, что принесение жертвы вознаграждается, – не ругай меня, мой добрый ангел. По твоим глазам я вижу, что ты понимаешь: никто не любит тебя больше, чем я. И мне было бы совестно чинить на твоем лучезарном пути какие бы то ни было препятствия. Мой Жанно, люби меня, как я тебя люблю, утешь меня. Прижми меня к своему сердцу. Помоги мне быть святым, быть достойным тебя и себя. Я живу только тобой.
Площадь Мадлен, 19
Мой возлюбленный Жанно,
мне так трудно с тобой говорить, что я хочу лучше объяснить мои несуразности. Я ни за что на свете не желал бы походить на “других” и не хочу, чтобы ты думал, будто я “ревную”. <…> Я полагал, что смогу обрести свободу, но, поскольку юноши и женщины все еще страстно меня добиваются, мы с тобой будем идти каждый своей дорогой. Вот только для моей души, равно как и для тела, нет больше никакой “своей” дороги. Мысль о том, чтобы прикасаться к кому-то другому, кроме тебя, говорить ему нежные слова, вызывает во мне внутренний бунт. Ни за что! Не думай, что это тебе в упрек. <…> Мой бунт, мои страдания происходят лишь от примитивного животного рефлекса.
<…> Главное, прошу тебя, не ограничивай себя ни в чем, не принуждай себя ни к чему, потому что ложь и тайны сразили бы меня наповал. Прошу тебя, соизмеряй мою боль с тем, что ты делаешь, и делай так, чтобы она была переносима. Мне достаточно одного твоего жеста, слова, взгляда. Я не “ревную” к тому, кого ты любишь, я ему завидую. <…> Вчера я провел опыт. Я был столь же опечален, как и ты, злоключениями Дэнема
. И я бы возненавидел всякого, кто мог бы заподозрить меня в злорадстве. В общем, коль скоро я лишен любви и возможности дышать, я бы хотел превратиться в святого. Ведь то, что мне остается, это уже грех, и это мне претит. Мой добрый ангел, я люблю тебя всеми силами души, не устаю повторять это. Я желаю только одного – твоего счастья.
Твой Жан
Площадь Мадлен, 19
Мой Жанно,
спасибо тебе от всего сердца, что ты меня спас. Я шел ко дну, а ты без колебания, без оглядки бросился в воду и вытащил меня. Самое главное – что тебе это дорого стоило и ты бы этого не сделал, если бы твой порыв не был искренним. Это доказывает твою силу, доказывает, что уроки нашей совместной работы не пропали даром. Козу и капусту связывает отнюдь не любовь, а маленькой любви не бывает. Ты был склонен верить в теорию Андре: “Поражает вдруг какое-нибудь лицо” и т. д. Он заблуждается. Любовь – это Тристан и Изольда. Тристан предает Изольду – и от этого гибнет. В минуту озарения ты понял, что наша любовь несовместима ни с каким сожалением, ни с какой беспричинной грустью. Никогда не забуду эти два дня и это ужасное 14 июля, когда я лелеял свое счастье и одновременно не знал, куда деваться. Мы вернемся на наш островок любви, в нашу творческую мастерскую. Люблю тебя всем сердцем. Черкни пару строк. Твои записочки для меня талисманы.
Жан
Прошу тебя об одном пустяке. Ожидание для меня мучительно. Если вернешься поздно, набери на минуту мой номер – просто услышать твой голос.
9 сентября 1939 года
Отель “Ритц”
Ангел мой,
какое чудесное пришло от тебя письмо. Я предоставил тебе свободу, потому что у меня, что называется, “комплекс неполноценности”. Мне всегда кажется, что меня не за что любить. Однако и ты такой же робкий, а сам я не решаюсь идти против того, что мне представляется отчуждением. В общем, не принимай всерьез письмо, что я тебе вчера послал. Я хотел рассказать о “минуте истины”. Я всегда был счастлив с тобой, счастлив через тебя. От тебя всегда – солнечный свет. Моя нелепость, возможно, вовсе даже не нелепость: скорее, это “идеал”, то, из-за чего все нам завидуют, потому что считают, что у нас все идеально. Если хочешь, чтобы мы соответствовали этому представлению, я готов быть верным тебе и душой, и телом и никогда не отступать от этой линии. Никогда. Я уже в том возрасте, когда можно не бояться принимать подобные решения. Я столько раз слышал, что ничему не надо сопротивляться, что все неважно, – вот мне и стало казаться, будто я тебя стесняю. Я не хочу исполнять функцию семьи – лучше уж страдать. Но я и представить себе не мог, что мои страдания будут столь ужасны, что они будут мешать думать, дышать, творить, жить.
Прости меня.
Отель “Ритц”
Мой Жанно,
я самый счастливый человек на свете. Существуют ли счастливые люди? Взять нас – даже апокалипсис не может нас разлучить. Тут кроется великая тайна. На следующий день после страшной даты
я вдруг ощутил небывалое спокойствие; это была непоколебимая уверенность в том, что твое и мое сердце движутся навстречу друг другу и сливаются, точно волны. Это были волны нашей любви, они соединялись и пели посреди полного безмолвия. Что слава в сравнении с любовью? Наша слава в том, что мы любим друг друга. “Я счастлив любить тебя”… Эта оброненная тобой фраза дорогого стоит, за это счастье надо дорого платить. Платя за эти слова, я смиряюсь с происходящей трагедией, с той черной трубой, в которой мы оказались. Мне жаль равнодушных, которые не любят всеми силами души.
Площадь Мадлен, 19
Суббота, 01:30 ночи
Жанно,
с Коко дело решенное. Теперь она опекунша вашей роты. Объясни лейтенанту, что это огромная удача. Она намерена взять секретаршу, и тогда вы ни в чем не будете знать нужды. Только она хочет каждую неделю иметь список того, что вам требуется. Подсунь ее письмо лейтенанту. Пусть поблагодарит ее, как он это умеет. Коко – единственная женщина во всей Франции, кто способен хорошо организовать подобное дело. Ты и сам ей напиши, поблагодари от всех и за всех.
Твой Жан
Попроси у нее ее фото для вашей штабной комнаты.
14 июня 1940 года
Представь, мой Жанно, у меня болят зубы, и я от этого почти счастлив (sic), потому что видел, как больно тебе, и теперь мне не стыдно впадать в слабость, которой подвержен ты. <…> Попробую связаться с Моро из Валь-де-Грас, чтобы понять, нельзя ли и тебе туда обратиться. В противном случае попрошу Капгра отправить меня к своему дантисту. То же касается и тебя, если с нами случится то, чего я опасаюсь. Немецко-русский пакт прояснил ситуацию, какой бы ужасной она ни была. Речь шла о войне, теперь речь идет о священной войне. Мы все будем трудиться над тем, чтобы Франция не превратилась в бесчеловечный мир, в котором нельзя жить – вроде Берлина или Москвы. Они же уничтожают, истребляют все те мелочи, которые мы любим и благодаря которым существуем. Я никогда с тобой не говорю о политике и не имею права говорить о ней в письме. Но обстоятельства меняются и заставляют примиряться с сиюминутной реальностью – нас, несчастных, несиюминутных. Думай вот о чем: что наша разлука, наш перерыв в работе нужны для того, чтобы сделать Европу пригодной для жизни и достойной нашей звезды. Такой взгляд заставит тебя стряхнуть хандру и пробудиться от нашего сурочьего сна. Прости меня за это письмо, выходящее за рамки наших обычных писем, но мне не терпелось написать тебе нынче ночью, потому что ты большой мальчик, а я не могу думать, не приобщив тебя к своим мыслям. Возможно, мне следовало бы молчать, не говорить “у меня болят зубы” или “да здравствует Франция”. Но я так не умею, я отделился бы, пусть даже на миллиметр, от твоей души, если бы стал таить от тебя мысли, которые приходят мне в голову, и неприятности, которые мне досаждают. <…> Прижимаю тебя к своему сердцу и отдаюсь твоей ласке.
Мальчик мой возлюбленный,
каждый день я буду бросать тебе эту “бутылку в море”. Надо, чтобы хотя бы одна из них до тебя доплыла – ведь ты обещал мне, что с тобой ничего не случится, и я верю тебе, как Господу Богу. Здесь я нашел семью. Доктор Николо, его жена и ребятишки любят меня и любят тебя до такой степени, что я был бы счастлив, если бы только можно было сейчас быть счастливым. Увы, невозможно жить ни минуты, не получая от тебя весточки. У меня больше нет ни страны, ни города. <…> Временами закрываю глаза и представляю тебя там, где ты есть. Иногда вижу тебя так явственно, что возникает чувство, будто мы говорим и ты меня подбадриваешь. Ты даешь мне силы жить дальше и бродить по этой комнате, по этому незнакомому городу. <…> Я полагаю, ваши части отводят к югу – и мысль о том, что письма в этот район доходить не будут, приводит меня в замешательство. Как найти друг друга в этой Франции, ввергнутой в хаос? Но я буду бороться. Я не позволю себе поддаться отчаянью. Я знаю, что, как бы ни сложились обстоятельства, мы найдем способ встретиться под нашей звездой. Мой Жанно, мы дорого платим за избыток выпавшего нам везения и счастья. Благословляю тебя.
