Есть ли у истории ЛГБТ будущее на постсоветском пространстве?
Дэн Хили работает профессором современной российской истории в Оксфордском университете. Его последняя публикация – книга «Российская гомофобия Сталина в Сочи» (2018 г.). Он также является автором книги «Гомосексуальное влечение в революционной России: Регулирование сексуально-гендерного диссидентства» (2008 г.) – одного из первых и немногих исследований советской ЛГБТ-истории. Кроме того, Дэн Хили был редактором публикаций исследований российской маскулинности и советской медицины.
ЛГБТ движения в странах бывшего Советского Союза сталкиваются сегодня с серьезными вызовами. «Официальная» гомофобия стала частью популистской политики. Российский закон о «гей пропаганде» 2013 года начал эту тенденцию в странах, где пророссийские силы копировали этот закон (как, например, в Украине и в других бывших советских республиках). Кремль ведет культурную войну против квир-знания, доселе невиданную в истории постсоветского региона. В то же время фактическое насилие над ЛГБТ растет. В этих условиях, нужна ли ЛГБТ-движениям из постсоветских стран их история? Должны ли ЛГБТ-инициативы прилагать усилия, чтобы узнать о квир-прошлом своих стран? А может, существуют более насущные приоритеты для политических действий? Лекция поднимает вопрос: могут ли знания об историческом прошлом влиять на борьбу с гомофобией в Украине и в других странах бывшего Советского Союза.
В 1975 году, в книжном магазине Glad Day (Торонто) я нашел небольшую книгу, озаглавленную “Ранний период движения за права гомосексуалов (1864-1935)”[1], авторов Джона Лоритсена[2] и Дэвида Торстада[3]. В предисловии они писали, что “история первой волны освободительного движения геев была почти полностью подавлена и, вследствие усилий сталинизма и нацизма, многие ее следы уничтожены”. Это меня сильно потрясло, но еще сильнее – содержание книги. Образование, которое я получил в небольшом канадском городке, не готовило меня к новости, что квир-люди заявляли о себе, организовывались и боролись за свою сексуальную и человеческую свободу за сто лет до Стоунволла и движения за освобождение геев. Я почувствовал и надежду, и изумление и возмущение, когда узнал, что квир-люди в Германии до и после Первой мировой войны глубоко осмысляли свое существование, борьбу и жизни, что и в этой стране, и в Европе и в Америке проводилась большая политическая работа. Меня переполняла ярость из-за того, что почти все свидетельства такого наследия были уничтожены во время нацистского и сталинского периодов. Причина, почему это все стало для меня шоком, проста. В начале 1970-х, когда я, еще подростком, совершал собственный каминг-аут, люди чувствовали, что гей-освобождение создает новый мир, и это происходит без любой помощи от более ранних поколений квир-людей, без схем, моделей и идей, кроме тех, которые мы разрабатываем сами для себя. Во времена моего детства о гомосексуальности не говорилось практически ничего. Представьте себе аналоговый, основанный на печатных источниках, информационный порядок, который не предоставляет никакого доступа к информации о сексуальной ориентации и гендерном разнообразии. Поместите все книги по этим темам в скромную гостиную викторианского типа на первом этаже – то пространство, которое магазин Glad Day Books занимал в квартире в центре Торонто. 1969 год в Канаде был Годом Нулевым для моего поколения, мы делали революцию в реальном времени из того, что у нас было под рукой.
Оглядываясь в прошлое, сейчас я понимаю, что ни североамериканское движение за освобождение геев и лесбиянок, ни феминистское движение не создавались из ничего – у нас было накоплено много культурного капитала, на него можно было опираться. Я был очень молод, а чуть более взрослое поколение гей-активистов применяло свой опыт нового левого и антивоенного движений для создания движения за освобождение геев. Многие активисты канадского движения были американскими уклонистами, перебравшимися на север, чтобы избежать отправки во Вьетнам. Они применяли открытые этими движениями инструменты и навыки. Они основали The Body Politic[4] – самое влиятельное издание движения за освобождение геев. Выпускавшая его команда часто цитировала Ленина, говорившего, что у большевиков должна быть своя газета, источник живительной политической силы.
В разделе выходных данных стояла цитата Курта Хиллера[5], немецкого активиста за освобождение квир-людей. Перефразируя Маркса, он заявлял: “Освобождение гомосексуалов – дело рук самих гомосексуалов”. Первое поколение активист_ов Канады черпало ресурсы и энергию оттуда же. При университетах и внутри сообществ возникали инициативы, которые поддерживали квир-людей во время каминг-аута, боролись за политические и социальные права и улучшали жизнь в целом. Все это было важным для и для настоящего, и для будущего.
Тогда же первое поколение квир-активист_ов Северной Америки и Европы начало задаваться вопросами о прошлом. Академическая история нас игнорировала, так что большая часть работы была проделана людьми, для которых она не была профессией и активист_ками из самого сообщества. В моем родном Торонто при газете был создан Архив о геях и лесбиянках (теперь это CLGA, Канадские архивы геев и лесбиянок)[6], в основе которого была собственная информация и все более значимые вклады появлявшихся и начинавших участвовать в политической жизни организаций.
Те, кто исследовали историю сообщества – студент_ки старших курсов, преподаватель_ницы, занимавшиеся литературой или политическими науками, просто обычные люди – писали об известных геях и лесбиянках прошлого. Статьи о культурной, политической и социальной истории квир-людей были интересны для сообщества, и, хотя академические журналы отказывались даже принимать их к рассмотрению, множество их публиковалось в гейской и лесбийской прессе. Со временем некоторые любитель_ницы стали заниматься историей на профессиональном уровне, и так история геев и лесбиянок вошла в академический мейнстрим англоязычной среды вслед за женской историей, историей темнокожих людей и этнических меньшинств. Эти изменения давались не просто, развитие не шло по прямой (например, белые цисгендерные геи были первыми, кому удалось получить официальные профессорские должности, и так далее). Стимулом к развитию исследований квир-истории послужило появление доступа к ресурсам и техникам академической истории. Прекрасная работа Чонси[7] “Гомосексуальный Нью-Йорк”[8] и исследование лесбиянок в Буффало (“Кожаные сапоги, золотые туфельки”[9] Кеннеди[10] и Девис[11]) передали многое о жизни квир-людей задолго до Стоунволла. Мы начали понимать, насколько велико и удивительно все многообразие сексуальных идентичностей, и какой силой для уничтожения и сокрытия наших попыток по созданию своего мира обладает гетеронормативность. В Северной Америке основное внимание, между тем, уделялось теме конструирования идентичности, и тому, как появлялись люди, “незаметные для истории”. В немецкоязычном мире и любительские, и академические исследования квир-истории были сосредоточены на теме уничтожения нацистами первого в мире гомофильного освободительного движения и на исследовании мира квир-творчества, который был утрачен в 1933. Немецкие ЛГБТ-активист_ки, как проницательно показал Эрик Йенсен[12], связывали историю нацистских репрессий в отношении гомосексуальных мужчин и женщин с историей фашистских преследований социалистов и коммунистов. Публичное признание того факта, что в Германии были распространены преследования на почве гомофобии, сделало более слышным и политические требования защиты прав человека для квир-сообщества, и это же усилило немецкую политику (а затем и политику ЕС) по ЛГБТ-темам. Я думаю, что “Старая Европа”, ожидая от пост-социалистических стран при вступлении в ЕС улучшения в них ситуации с правами человека в отношении ЛГБТ, забыла, что именно память о нацистских преследованиях сделала возможным заметную и активную ЛГБТ-политику в Европе. Ведь отказ от этого был бы подобен соскальзыванию назад в тоталитаризм ХХ века.
Развитие академического подхода к истории ЛГБТ-движения также сопровождалось большим количеством трагических потерь в результате кризиса, вызванного ВИЧ/СПИДом. По мнению Йенсена, американские активисты обсуждают нацистские преследования и используют розовый треугольник (которым во времена Третьего Рейха маркировали гомосексуальных людей, подвергавшихся репрессиям) для того, чтобы связать темы нацистской гомофобии и Холокоста, и чтобы провести параллель между Холокостом и кризисом, вызванным ВИЧ. Он говорит о том, что в 80-90 годах “писатели и активисты все чаще использовали Холокост как метафору разгоравшейся эпидемии, а розовый треугольник – как наиболее подходящий символ страданий”[13]. Для американских квир-активист_ок розовый треугольник стал символическим отображением ярости и обещания, что потерянное поколение не будет забыто. Последующие дискуссии о кризисе, вызванном ВИЧ/СПИДом, и о гомосексуальности и “асоциальности” лесбиянок для нацизма показали, что упрощенное присвоение темы Холокоста и розового треугольника (как и черного треугольника, использовавшегося для маркирования “асоциальных элементов”) приводили к не вполне точному отображению истории. И все же, к концу ХХ века сила истории как основного инструмента развития ЛГБТ-движений на Западе была неоспоримой. Передача историй угнетения была нацелена на две группы. Для “внутренней” аудитории, для ЛГБТ-людей, она давала возможность объединяться и консолидироваться в единое движение; во “внешней”, более широкой части аудитории, рассказ о последствиях нетолерантности мог убедить политиков и общество в необходимости предоставления ЛГБТ-людям равных прав.
Я провел некоторое время, размышляя об отношениях между западным ЛГБТ-движением и исследованиями соответствующей истории потому, что мы не всегда думаем о том, как они развивались, и как западное ЛГБТ-движение активно пишет свою собственную историю. Мы также крайне редко задаемся вопросом, насколько естественно то, что ЛГБТ-активизм и фиксация истории следуют рука об руку. Сейчас я бы хотел обсудить этот вопрос в контексте ситуации пост-социалистических стран бывшего Советского Союза. Есть ли у ЛГБТ-движений в этом регионе “потребность” в истории? Так ли необходима квир-история для Латвии, Украины, Грузии, Беларуси и России? Может быть, местные ЛГБТ-сообщества должны фокусироваться на настоящем, на тех политических процессах, которые важны прямо сейчас – а написание истории оставить тем, кто на пенсии и имеет на это время, или же будущим поколениям, для которых все важные политические битвы будут уже выиграны? В конце-то концов, сидение в библиотеках и архивах ради исследования “своей” истории может ощущаться бессмысленным, когда закон “о гей-пропаганде” лишает нас права на ее распространение. И вообще, для цифрового мира прошлый век – это уже далекая древность. Современная информационная среда полностью отличается от той, которая окружала меня, подростка, делавшего каминг-аут в 1975 году в Канаде. Сейчас информация пронизывает все вокруг. Кому нужно “обычное прошлое” или “история”, когда настоящее столь явственно и постоянно напоминает о себе в наших смартфонах и планшетах? С чего вообще пост-социалистические ЛГБТ-сообщества должны заморачиваться своей собственной историей?
Ответы, которые я даю на эти вопросы, будут касаться, прежде всего, критики ЛГБТ-истории и обвинений (с большой буквы “О”), выдвинутых квир-теоретик_инями Запада. Я также хочу проанализировать, как историк_ини отвечают на эту критику и как они работают сегодня – или же, как они могли бы работать в пост-советских странах для написания местной квир-истории. В итоге, я бы хотел привести несколько аргументов, почему ЛГБТ-история важна для пост-советского мира и почему стоит сидеть в библиотеках, раскапывать архивы, строить, конструировать и развивать знание о квир-прошлом. Я собираюсь доказать, что оно улучшает будущее, делает его более насыщенным и квирным, и что пост-советский мир может использовать это свое прошлое не только для местных и национальных обсуждений по темам, касающимся прав ЛГБТ-сообщества, но и на глобальном уровне – чтобы заставить пошатнуться доминирующий сейчас западный способ осмыслять опыт ЛГБТ-людей прошлого.
Проблема с историей
Если вы не представляете академическое сообщество, вас может удивить тот факт, что в западном мире квир-теоретик_ини и истори_кини, специализирующиеся на вопросах квир-сексуальности, часто не согласны между собой в том, откуда происходит история и какого типа работа с памятью имеет смысл. Это очень давняя дискуссия об ЛГБТ-исследованиях. Как историк, я хочу воздержаться от стремления отслеживать определенные тенденции в прошлом, до конца ХІХ века и до самых первых дебатов между гомосексуальными интеллектуалами о природе гендерного и сексуального разнообразия и том, как стоит осмыслять и преподносить более широкой публике эти темы. Не так давно некоторые квир-теоретик_ини задались вопросом, не является ли история, как научная дисциплина, чересчур “традиционной” для того, чтобы включить в себя квир-прошлое. Они спрашивали, существует ли такое понятие, как “квир-время” и как оно отличается от “традиционного времени”? Являются ли архивы (правительственные, при государственных органах или частные) достаточно надежными источниками для пере-, или же вос-создания годного к использованию прошлого? Является ли квир-память, сформированная квир-людьми и повесткой сегодняшнего дня, более ценной для “коллективного вспоминания”, чем традиционная история?
Двадцать лет тому назад, Лиза Дугган[14] предложила ЛГБТ-исследователь_ницам сделать более проницаемыми свои дисциплинарные границы и опустить некоторые поддерживавшие их методологические ограничения. Она заявляла, что историк_ини должны менее жестко осмысливать квир-прошлое, а квир-теоретик_иням (большинство из которых специализировалось в вопросах литературы и культуры) не следует столь быстро отказываться от истории и ее возможностей. Другие критикующие были согласны с ней. Конвенциональные исторические работы “о геях и лесбиянках”, созданные в 70-80-е гг., соответствовали влиятельному тренду социальной истории. Они пытались задокументировать “настоящее” и сделали многое для того, чтобы восстановить и реконструировать жизни прошлого, как и процесс создания сообществ. Но, по словам квир-теоретик_инь, эмпирический подход дисциплины и ее базовая установка на прогресс в качестве основного нарратива ограничивали возможность вообразить и почувствовать эмоциональную связь с прошлым. Также и приверженность профессиональных исследователь_ниц истории геев и лесбиянок к использованию того, что Дугган называет “урезанной версией архива” (который, как считают квир-историк_ини, был создан и контролировался гетеронормативным миром), вынуждает нас иметь историю, написанную в терминах этого мира. Возможно, некоторые виды исторической реконструкции возможны – так, как это было сделано Чонси для Нью-Йорка или Кеннеди и Девис для Буффало – но некоторые критикующие демонстрировали, как мы теряем целые пласты квир-опыта в случае принятия “правил”, по которым обычно пишется история.
Склонность к евроцентризму и подходу “Запад против всего остального мира” являлась специфической особенностью, присущей процессу написания истории. Именно благодаря этому долгое время игнорировался постколониальный мир, глобальные истории и опыты маргинализированных людей. Сегодня мы должны признать, что “история гомосексуальности” в том виде, как она показывалась социальной историей 1970-1990-х гг., была построена на западном нарративе, обычно не справлявшимся с оценкой того, как колониальные отношения с остальными частями мира повлияли на наше собственное видение квир-тем. Любопытный недавний пример подобной критики мы можем увидеть у Хайке Бауэр[15], чья книга “Архив Хиршфельда”[16] исследует историю раннего движения за эмансипацию гомосексуалов путем тщательного перепрочтения работ Магнуса Хиршфельда[17]. Конечно, он был основным героем истории раннего квир-движения, которую описали Лауритсен и Торстад в 1974: социалист, еврей, жертва нацистских преследований, защитник прав человека в отношении гомосексуальных и транс*людей. Бауэр предлагает нам иной подход, в котором показывает связь научных исследований и активизма Хиршфельда с немецким колониализмом, и их зависимость от знания, полученного в немецких колониях Африки или антропологического сравнения с другими колонизированными народами. Она утверждает, что его защита гомосексуальных людей в Германии была основана на стратегии высветления травмы и эксплуатации, в том числе за счет расово или сексуально исключенных “Других”. Схожим образом, в книге Каджи Амина[18] “Тревожащие привязанности”[19] озвучивается вопрос, не игнорирует ли интерес ЛГБТ к жизни и активизму Жана Жене[20] темную сторону склонности французского писателя к проблемным формам расиализированной и межпоколенческой сексуальной близости. Оказалось, что герои квир-истории имеют потускневшие нимбы, а наши нарративы прогресса строятся на исключении мешающих Других.
Критики конвенционального написания ЛГБТ-истории, к примеру, Дэвид Хелперин[21] и Валери Рои[22] также избирают своей мишенью осторожное отношение профессиональных историк_инь к анахронизмам. Академические историк_ини, стремясь понять прошлое в его собственных терминах, обучены сопротивляться его изучению через призму настоящего. Иными словами, мы пытаемся сохранять внимание к тому, что встречается странного, другого, незнакомого в документах. Историки, привыкшие выискивать незнакомое и считать его более ценным, нежели знакомое, могут не распознать “сестер и братьев” в квир-прошлом. Когда мы строго придерживаемся того, что считается хорошим, профессиональным и историчным, то теряем возможность “соотнести себя” с квир-людьми в прошлом. Как признает Дэвид Хэлперин, “идентификация [с однополыми отношениями, обнаруженными в прошлом] дает что-то очень важное: сходства, связи, эффект эхо”[23]. Валери Рои идет даже глубже, предлагая отсылку к психоанализу и пониманию в нем эволюции Я. Она напоминает, что для Фрейда личность постоянно воссоздает прошлое и постоянно проецирует искажения на подлинные события прошлой жизни. Разум, другими словами, действует “аисторически”:
“Из-за того, что анахронизм структурирует всю психическую жизнь, аисторическое – так же, как склонность к гомосексуальному влечению – является типичным, а не исключительным. Понимание Фрейдом нормы в качестве патологии, и патологии, как нормы, может быть его величайшим и наиболее человечным инсайтом: каждый человек не справляется с развитием, каждый человек подвержен сексуальным перверсиям, каждый человек уходит в глубь прошлого. С учетом этих обстоятельств, гегемония гетеронормативности обязана представлять анахронизм в качестве извращения для того, чтобы переложить бремя аисторичности на других – квиров, цветных людей, всех тех, кто так или иначе несет стигму “примитивных” – и требовать для себя роли истины, а не фальсификации, пути прогресса, а не регресса”[24].
По Рои, мы, квиры, уже “аисторичны”, а сопротивление “гетеронормативному времени” означает, что нам нужно признать и оценить по достоинству наличие “квир-времени”. “Квир-время” – это модель времени, которая создает пространство для нашего существования. Критика, исследующая квир-мышление о времени указывает, что “гетеронормативные” нарративы регулируют временнЫе процессы для того, чтобы преуменьшить или замедлить квир-прогресс (например, озвучивая, что “гомосексуальность – это лишь фаза, которую ты преодолеваешь” или “общество, к которому ты принадлежишь, не готово к признанию полных ЛГБТ-прав, но после долгих изменений будет готовым”). Тщательная идентификация в разные периоды времени, “стратегический анахронизм” позволяет нам проявить себя и дает возможность более глубоко понимать существующие в гетеронормативном мире квир-явления.
Последний подход к критике конвенциональной истории геев и лесбиянок фокусируется на том, что, по Дугган, называется “урезанной версией архива” квир-прошлого. В мире, где правит институционализированная гетеронормативность, где архивы создаются и управляются “нормативным государством”, сторонни_цы этого подхода спрашивают, как было бы возможно постичь опыт квир-жизней прошлого, если полагаться только на архивы, оставленными в наследство “традиционно” мыслившими активист_ками и культурными посредни_цами. При этих условиях и при уважении к информационной политике, действующей против наших интересов, разве не обречены мы воспроизводить гомофобную перспективу рассмотрения нашего опыта? Уже в 1980 Роберт К.Мартин[25], комментируя фальсифицирования и искажения биографий гомосексуалов Америки вследствие гетеронормативного подхода к жизнеописаниям, заявлял: “Они отнимают у нас наши жизни, и за потерю их расплачиваться тоже нам”. Энн Цветкович[26] продвигается еще дальше, заявляя об “архиве чувств”: нам нужно признать то, как именно травма структурировала наши жизни, и понять, как рассказывание о ней, зачастую, не может найти себе места в “традиционном” архиве:
“травма бросает вызов традиционному пониманию того, из чего состоит архив. Из-за того, что травма может быть неназываемой, неприсутствующей открыто – и еще потому, что она характеризуется забыванием и попытками от нее отмежеваться – после нее, зачастую, не остается каких-либо записей. Травма оказывает влияние на принятые формы документирования, представления и поминовения, и вследствие этого более заметными становятся новые способы ее выражения, например, свидетельствование, и новые формы памятников, ритуалов и выступлений. И это может сделать возможным коллективное, общественное свидетельствование”[27].
Успешная работа с памятью, по мнению Цветкович, не должна ограничиваться архивом, поддерживаемым “традиционным государством”. Для того, чтобы более глубоко документировать наш опыт, нам нужно создавать свои собственные архивы, столь же основательно основывающиеся на эмоциях, настроениях и чувствах, сколько на событиях, политиках и фактах. Бытовое документирование, творческая реконструкция и фантазия – у всего есть свое место в том, как Цветкович представляет возможность пере-обдумывания квир-истории.
История как инструмент
“Знание создано не для понимания, но для подрыва”[28] – писал Фуко[29]. На самом деле, большая часть исторического исследования, сегодня признаваемого интеллектуально значимым “передовым рубежом”, помогает нам не только “понимать”, но и подрывать привычное, “прокладывать путь”: через идеи, долго пользовавшиеся поддержкой, через предрассудки и консерватизм в сторону лучшего способа проживать жизнь. Современная историческая практика более не является только “фактографической”. Она принимает очень мало вещей за “первопричины”, истины, не требующие вопросов, то, что не подвергается сомнению. Бдительн_ая историк_иня с определенной целью пробирается через архивы, библиотеки и интервью, чтобы собрать данные и проанализировать вопрос во всей его полноте, найти истоки проблемы или явления и раскрыть то, как устроен определенный набор властных отношений. Современн_ая историк_иня стремится к самоосознанности, рефлексии о том, какой субъектной позицией наделен_а, откуда возникают е_ё вопросы и почему он_а их задает. В современном цифровом мире не может быть никакого сострадания к тем, кто провозглашают себя с кафедры непогрешимыми источниками “истины”.
В этой части мне хотелось бы исследовать, какую поддержку современные исторические практики могут оказать квир-активизму. Как может История ответить на критику, и какой вклад исторические исследования могут привнести в квир-политику? Вначале я хочу обсудить некоторые вопросы, которые возможно исследовать через квир-истории, и аргументировать, почему это важно для укрепления квир-солидарности и выстраивания сообществ. Затем я отвечу на некоторые критические замечания о конвенциональной истории с помощью ряда наблюдений о возможностях, которые та предлагает для исследования квир-прошлого в странах бывшего Советского Союза.
Я начал эту лекцию с описания одной из основных проблем, с которой зачастую сталкивается квир-молодежь. Многие люди, вырастая в “традиционных” семьях и гетеронормативном мире, не получают практически никакой информации о квир-жизни и возможностях. Вместо того, они сталкиваются с тем, что Дидье Эрибон[30] именует “надругательством[31]” – с гомофобным, трансфобным, мизогинным давлением и непринятием, если они проявляют свои квир-желания. Достаточно немногого, чтобы частью жизни ребенка стало то, что Валери Трауб[32] и другие называют “гей-стыдом” (так озаглавлен интересный сборник эссе об этом явлении). Эрибон рассматривает “надругательство” в качестве опыта, формирующего в нашем современном западном мире “гей-самость” (я бы добавил, что и вне западного мира). Надругательство, стыд и травма являются структурами, воспроизводящимися гомофобным информационным режимом. Некоторые критики квир-бытия комментировали это. Крайне опасным аспектом такого явления становится межпоколенческий разрыв, который делает невозможным передачу информации о квир-идентичности от одной группы людей другим. Мы живем в мире, где передача квир-знания молодежи по-прежнему рассматривается под соусом страха, истерии и политической враждебности.
В таком мире становится глубинно важной передача квир-знания молодым людям. В информации о предыдущих поколениях, которые сталкивались и справлялись с дилеммой квир-идентичности, содержится большая сила. Знание о том, как именно предыдущие поколения квир-людей понимали себя, обогащает и вдохновляет нас; это часть той реконструкции личности, о которой говорит Рои. Исцеление травмы, причиненной “надругательством”, начинается с понимания, как другие справлялись с этой дилеммой. Поиск паттернов и моделей для проживания насыщенной ЛГБТ-жизни служит стартом для самореализации, которая может развиваться сколь угодно далеко. Обратите внимание, я не утверждаю, что эти паттерны и модели должны передаваться в жесткой форме, на скрижалях, без задавания вопросов о них или критики, или же с ожиданием, что молодежь продолжит ходить в лесбийские бары или использовать Grindr до конца ХХІ века. Все, о чем я говорю – это то, что существование в мире различных способов жить полноценной квир-жизнью не должно скрываться от молодых квир-персон, начинающих идти по своему собственному жизненному пути.
Таким образом, историческая работа – и, наверное, особенно работа с квир-биографиями – может помочь следующему квир-поколению исцелить свои травмы, ответить на вопросы о конструировании собственной устойчивой личности, и спасти их от изоляции и бессмысленного незнания. На деле, истории о квир-геро_инях нужны, чтобы показать, что квир-жизни являются полноценными, что травма может быть преодолена и нет нужды снова и снова изобретать колесо в каждом новом поколении. Как пишется о музее российской ЛГБТ-истории[33]:
“Знание истории ЛГБТ-сообщества делает жизнь как ЛГБТ-сообщества, так и общества в целом лучше.
Мы верим, что история ЛГБТ в России важна для граждан России в такой же степени, как и история других её социальных групп, потому что знание её способствует повышению уровня взаимопонимания и толерантности в обществе в целом.
Отражая историю ЛГБТ в России на сайте Музея, мы способствуем снижению дискриминации по признаку сексуальной ориентации и гендерной идентичности, а также снижению уровня внутренней гомофобии”.
Что бы ни говорила квир-теоретическая критика об инструментах истории как дисциплины, они по-прежнему могут помочь развитию ЛГБТ-самосознания и сообщества.
Конвенциональная историческая работа важна потому, что:
– она все еще не истощила себя, как метод, в регионе;
– она предлагает много возможностей; множество документов и историй ждут, когда их, наконец, обнаружат (дневник Ирбе[34] – изумительный латвийский ресурс, имеющий значение как для истории СССР, так и европейской и глобальной);
– “квир-взгляд” на архивы бодрит;
– архивы “нормативного государства” являются не столько “урезаными”, сколько неправильно прочитанными, понятыми, или же просто работа с ними была непрофессиональной;
– интервью по-прежнему представляют множество возможностей. Хоть время, в котором мы живем, ограничивает наш непосредственный доступ к позднесоветскому опыту, но он по-прежнему ценный, – см. публикации Клеша[35], Стеллы[36] и Гаджиева[37]…
Конвенциональная историческая работа также может быть “бунтарской”:
– критический подход к архивам в “нормативном государстве” дает возможность альтернативных находок и комментариев;
– критическое перепрочтение уже известных архивов (к примеру, работа Володина[38] по поводу консервативного и “традиционного” изучения Гужаловским[39] ЛГБТ-истории Беларуси, работа Ролдугиной[40] о гомофобом и непрофессиональном изучении Ивановым архивов ФСБ, касавшихся облавы на гомосексуалов в 1933 году в Санкт-Петербурге).
Подобное “бунтарское сохранение памяти” может помочь в объединении истории и современных проектов:
– “NSFW[41]: рассказ Председателя”[42] – это арт-проект Яануса Саммы[43], созданный им в 2015 году в Эстонии, демонстрировавшийся в 2015 году в Венеции и в 2016 году в Таллине. Он является удивительным примером, какого рода работа с памятью возможна, если квир-теория и история как дисциплина начинают работать согласованно.
Проект объединяет документальные “факты” и квир-воображение, выставляя напоказ самые мрачные стороны советской квир-жизни. Особенно приятно, как описание проекта соседствует в каталоге с продуманными и научными эссе его куратора Еугенио Виолы[44] и американского культуролога Кевина Мосса[45], и с живым диалогом между эстонской кураторкой Ребеккой Полдсам[46] и финской докторкой философии Рииккой Тааветти[47]. Куратор_ки высказывают критические соображения о художественных элементах проекта, а Мосс и Тааветти конкретизируют и описывают контекст жизненного пути Председателя через более широкую позднесоветскую историю. Даже рассказ Славы Могутина[48], чьи способности к конструированию фабулы иногда могут превосходить терпение историка, добавляет правдоподобия к гнетущим реальным фактам из жизни Юхана Оасте, сухо отраженным в официальных документах полицейского досье на него.
И я хочу вернуться к безликости полицейского досье. Яанус Самма отвергает идею о том, что официальная запись, голос государства в деле Юхана Оасте, является лишь “урезанным архивом”, недостойным нашего внимания. Скорее, он ставит этот материал на место центрального арт-объекта, на который нам следует обратить свое внимание. Вопреки теоретической критике, полицейское досье на Оасте является не “урезанным архивом», но богатым и структурированным источником, отправной точкой для размышлений, рефлексии и творческой реконструкции. Помимо архивного материала, Яанус Самма использовал интервью с эстонскими квир-людьми, чтобы пролить свет на скрытую, невысказанную и невыразимую сторону жизни Председателя после того, как в 1966 году он был обвинен в содомии. Результат – экстраординарный пример того, как в “бунтарском сохранении памяти” объединяются конвенциональное историческое исследование и творческая реализация.
– Раздел “Рэтра” беларусского проекта Makeout[49]. Беларусские ЛГБТ-активист_ки полагаются и на более привычные техники сторителлинга и сохранения исторической памяти для того, чтобы собрать квир-сообщество и общаться с внешним миром. “Makeout” – это коллективная культурная инициатива, которая проводит кинопоказы, тренинги против гомофобии и ведет онлайн-портал, освещающий новости, современные и исторические события. Проект “Рэтра” (“Ретро”) публикует интервью с более ранними поколениями ЛГБТ-автивисто_к, в которых рассказывается о прайдах в 90-х годах в Минске, статьи о том, как беларусская мейнстримная пресса поступала с письмами ЛГБТ-подростков в это же время, а более молодые квир-люди рассказывают про “Балкон”, место встречи в Витебске, которое находилось на крыше, и т.п
Одновременно у Makeout был и потрясающий печатный проект, журнал с таким же названием, выходивший тиражом в 299 экземпляров, один из которых сейчас находится в Бодлианской библиотеке университета Оксфорда. В нем собраны исторические и современные эссе, фотографии и художественные работы, а его современный исторический дизайн является очень привлекательным. Цель создания – оставить физический след всего разнообразия деятельности нынешнего поколения ЛГБТК-активист_ок Минска и Беларуси. Мы знаем, что беларусская среда предлагает много вызовов для ЛГБТ-сообществу, и что эту деятельность осуществляет уже не первое поколение активист_ок. Поэтому журнал, как свидетельство происходящего, то, что будущие читатель_ницы и исследователь_ницы будут находить в каталогах, онлайн и на полках библиотек, это и очень важный акт солидарности с будущим.
В конечном итоге, многие квир-теоретик_ини предпочитают поддерживать арт-проекты, свободные от конвенциональных конструкций написания истории. Но я бы сказал, что даже это зависит от уровня, на котором осуществляется обычное историческое исследование, и все это позволяет вести продуктивный, живой и захватывающий диалог между людьми творчества и людьми науки. Арт-проекты помогают оживить прошлое и взаимодействовать между собой самым разным людям.
Например, проект Карлоса Мотты[50] 2015 года “Патриоты. Граждане. Любовники…” (Пинчук Арт Центр, Киев)[51]:
“Работа “Патриоты. Граждане. Любовники…” (2015) была задумана во время беседы с украинским журналистом Максимом Иванухой и реализована на средства приза Future Generation Art. Она состоит из десяти актуальных интервью с представителями украинского ЛГБТИ-движения и квир-активистами, которые обсуждают крайне тяжелое положение лесбиянок, геев, бисексуалов, трансгендеров и интерсексов в Украине в военное время.
Сталкиваясь с бесчисленными проблемами, представители украинского ЛГБТИ-движения являются наиболее уязвимыми мишенями гомофобной риторики и их проблемы остаются в значительной степени недостаточно учтенными в контексте, в котором сексуальные и гендерные проблемы ставятся на второй план в свете серьезного экономического и политического кризиса в Украине. Социальная невидимость, физическое, психологическое и политическое насилие, а также глубоко патриархальная культура очерчивают контекст сложной работы ЛГБТИ-активистов, которые осуждают дискриминацию и требуют трансформации системы.
“Патриоты. Граждане. Любовники…” (2015) предоставляет свидетельства Александра Зинченкова, Анонима, Анатолия Еремы, Максима Эристави, Нины Вербицкой, Елены Шевченко, Оксаны, Юрия Франка, Юрий Юрского, Зоряна Киса и Тимура Левчука. Активность этих одиннадцати отважных украинцев в значительной степени способствует формированию нового демократического постреволюционного достоинства в Украине.
В этом примере история мобилизируется для того, чтобы напрямую поговорить со зритель_ницами с помощью различных средств – интервью, классических исторических исследований и видения художником ситуации квир-людей в контексте, далеком от привычного для него. Результатом является серия хроник, описывающих угнетение, которому сейчас подвергаются ЛГБТ-украин_ки, связанная с историей репрессий в отношении геев в далеком и недавнем прошлом этого региона”.
Подводя итоги
Я говорил о том, что многое в борьбу за права ЛГБТ на постсоветском пространстве может быть привнесено Историей. Несмотря на то, что квир-критика говорит об опасностях использования конвенционального подхода к ней для описания квир-прошлого, и при том, что частично эта опасность реальна, я по-прежнему уверен, что наша история важна. Еще большее значение она приобретает в мире, где режим освещения тем гомосексуальности и квиргендерных идентичностей изменяется с такой же скоростью, что и технологии, отбирающие, фильтрующие и доставляющие информацию в наши гаджеты. Мы живем в эру Гугла, при его информационном правлении. Когда я, подростком, разбирался со своей гомосексуальностью в 1975 году в Канаде, гетеронормативный информационный режим уже пошатнулся, но пути распространения информации продолжали выстраиваться в соответствии с политиками людей, управлявших библиотеками, архивами и СМИ. Квир-жизни едва-едва были представлены на телевидении и радио, а газетами такие темы обсуждались крайне аккуратно. Информационный режим, регулирующий наш доступ к знаниям, сейчас крайне фрагментирован – как недавно показал Эмиль Эденборг[52], наиболее важным на данном этапе является не само наличие доступа к информации, а то, как он оформлен и представлен нам. Сейчас куда более, чем когда-либо, важно понимать, откуда мы происходим, с какими вызовами сталкивались и как их преодолевали. Эти истории заслуживают внимания, которое появляется как следствие нашей готовности интересно оформить их и передать всему миру, в особенности – будущим поколениям ЛГБТ-людей.
Я также говорил, что постсоветский мир может использовать опыт своего квир-прошлого не только для местных и национальных обсуждений прав ЛГБТ-людей, но и на глобальном уровне, чтобы оспаривать нынешнее господство западных способов осмысления истории такого опыта.
Встать в позицию западного исследователя из самого привилегированного в мире университета, который рассказывал бы, что он думает о ВАШЕМ прошлом и том, каким именно образом ВАМ стоит его использовать, было бы на редкость бесцеремонно и болезненно. Долгое время я был очень одиноким исследователем, когда занимался интересующей меня темой, о которой никто в академическом мире и думать не хотел. Сейчас же большое количество молодых людей посвятили себя ей и в академическом, и в любительском смысле, в регионе и за его пределами, и я жду, когда смогу уступить место более молодому поколению из Латвии, Украины, Беларуси, Грузии, России и всех других стран. Я думаю, что будущее принадлежит вам, ЛГБТ-людям из бывших советских стран и стран социалистического блока, и вы напишете свои собственные истории и будете рассказывать их так, как важно для вас. Эти истории и ваша борьба определят, что именно будущие поколения будут понимать про сложность жизни квир-людей в пост-советском и пост-социалистическом мире. А пока это будет происходить, вы сделаете новый вклад в квир-теорию и квир-исследования, и я думаю, что эти идеи, в конечном итоге, помогут устранить нынешнее доминирование западных способов понимания ЛГБТ-истории и ЛГБТ-опыта.
Вопросы и ответы
– Вы говорили о суде, проходившем в Эстонии, и человеке, который был подвергнут наказанию. Могли бы вы уточнить, какое количество людей преследовалось, получило тюремные сроки в советских странах? Просто порядок цифр?
– Порядок примерно таков: задокументировать мы можем около 35000 таких дел, арестов, благодаря информации, полученной через центральные архивы в Москве и проверенной через местные архивы столиц соответствующих советских республик, к которым у нас был доступ. В частности, Володин в своей книге “Квир-история Беларуси” приводит интересную таблицу с количеством арестованных. Тут, конечно, мы говорим про мужчин-геев, преследовавшихся в соответствии с законом, принятым Сталином в 1933 г. и отмененным бывшими республиками СССР в разное время. Украина первой декриминализировала гомосексуальность в декабре 1991 года, а в некоторых других бывших республиках этого не произошло до сих пор. Так что минимальная цифра – 35000 человек, но я склонен предполагать, что реально она ближе к шестидесяти-семидесяти тысячам.
– Большое спасибо, что приехали и прочитали эту лекцию. Возможно, я не совсем правильно задам свой вопрос, вот он: как вы можете охарактеризовать разницу в гомофобных дискурсах Запада и Востока? Спасибо.
– О, это важный вопрос. Я только что опубликовал книгу на английском, которая называется “Российская гомофобия: от Сталина до Сочи”. К сожалению, сейчас она вышла только на английском, но на сайте Bloomsbury Academic доступна электронная версия[53]. Что я пытался достичь этой книгой: в 2013 году я был крайне поражен реакцией Запада при обсуждении российского закона о гей-пропаганде. Эта дискуссия в западных социальных медиа была довольно-таки невежественной в отношении российской истории, всех тех вещей, которые я описывал в своей первой книге о российской и советской гомосексуальности, и я подумал, что настало время снова коснуться этой темы, на этот раз с акцентом именно на гомофобии. Итак, о разнице. В разных частях Запада история шла иначе, в том числе и более долгая история активизма, борьбы с гомофобией, осмысления гомофобии, создания активистских подходов, развития, если можно так сказать, партнерских связей с союзниками, не являвшихся частями ЛГБТ-сообщества, которые теперь осознают опасность гомофобии и то, какие последствия несет за собой насилие. Что происходит на востоке, в частности, в России и некоторых странах бывшего СССР? Политизация так называемых “традиционных отношений” и официальной гомофобии, что обычно вписывается в более широкий контекст геополитической борьбы между двумя видами политик. Я, наверное, говорю то, что вы и сами знаете о политической ситуации в ваших странах. Идея, что пророссийские партии поддерживают так называемые “традиционные семейные ценности”, тогда как проевропейские партии должны поддерживать права человека для ЛГБТ-граждан_ок и идею разнообразия и толерантности – вот ситуация, сложившаяся за короткий промежуток времени с распада СССР. Я думаю, что разница в том, что у нас на Западе было больше времени, чтобы выработать политики против гомофобии, и многие люди вашего возраста не помнят об этом. Они не понимают, сколько времени это заняло, как шла борьба за создание таких антигомофобных политик, поиск союзников в широких слоях общества. Должен быть долгий, неспешный разговор с вашими сограждан_ками, чтобы появилось бОльшее пространство с меньшим уровнем гомофобии и более толерантными политиками, само по себе это не происходит.
– Спасибо за лекцию. У меня есть несколько замечаний, а не вопросов. Мне очень нравится идея квир-архива, я не знаю, возможно, вы работали с Евгением Фиксом[54]. Он сделал творческий проект, используя открытки с изображениями разных мест, где люди встречались[55]. В Бишкеке мы очень этим вдохновились, потому что делали проект о вИдении и устной истории[56], и разрабатывали экскурсии по разным местам, и очень хотели сделать карту и экскурсию по квир-местам Бишкека. Но мы не могли найти достаточно информации об этом в архивах, поэтому решили создать эти архивы. После того, как прошла презентация проекта, люди обнаружили, что это выдумка, а не что-то “настоящее”, и расстроились. Они говорили, что это обесценивает идею, и поэтому не интересно. Но вот вопрос, почему люди думают, что это невозможно, чтобы в Бишкеке, в 1970-х, были квиры, которые были коммунист_ками, которые критиковали советское правительство за предательство революционных ценностей? Каково ваше отношение к этому? Если мы не можем иметь дело с архивом, если ничего особо не сохранилось, то как вы относитесь к возможности создания чего-то, в качестве разновидности работы с памятью?
– Историки не имеют каких-то бОльших полномочий по работе с памятью, это первая вещь, которую мне важно отметить. Особенно, когда это касается квир-сообщества, мы все можем выступать в качестве своих собственных историков. Я думаю, что ценность некоторых названных мной проектов в том, что они базировались, по меньшей мере, на цепочке фактов. Как, например, фотографии московских плешек, сделанные Евгением Фиксом, основывались на моей первой книге “Гомосекcуальное влечение в революционной России”[57]. У меня были фотографии некоторых из плешек, я и сам коллекционировал открытки, старые открытки тех времен, когда люди пользовались ими. Но что мы делаем, когда у нас нет материалов? Во-первых, помним, что нам следует пойти в архивы, к которым мы можем получить доступ, и внимательно посмотреть на имеющиеся документы. Просто смириться, отчаявшись, что никаких материалов нет – очень грустно. Так что начинать стоит с оптимистических предположений о том, что может быть найдено в архивах. Я знаю, что во многих странах бывшего Советского Союза, особенно в центральной Азии, пойти туда – не вариант, или делать это вообще нелегко. Для этого нужна определенная принципиальность и стратегия. Чтобы найти информацию о квир-людях в постсоветских архивах, нельзя просто пойти к людям, работающим там и попросить “дайте мне все, что у вас тут есть про геев”, – на это вы тут же услышите “до свидания”. Я обращаю внимание на это, потому что Цветкович говорит о том, как мы создаем наши собственные архивы, – я считаю это очень важным. Этот процесс не обязательно должен базироваться на фактах, но та работа, которую вы делаете с интервью, например, – это как раз такой тип создания архивов. Если люди не идут спрашивать более старшие поколения, или даже младшие, людей вашего возраста, об их опыте, как они справлялись с разными ситуациями, как говорили (если говорили) с родителями, какие приоритеты есть… Если люди не спрашивают, не записывают ответы, не фиксируют их, то они будут забыты, частные жизни так часто теряются в архивах. Государственные архивы – это, чаще всего, архивы публичной жизни, особенно в советском регионе. Причина в том, что общество не доверяло государству хранение информации о частной жизни. Для многих западных стран передавать частные материалы в государственные архивы больше, чем традиция. Может быть, мы наивны, но верим, что государство сможет достойно и аккуратно ими распорядиться. По вполне понятным причинам, у людей в советском регионе было немного доверия к архивам. Задача в том, чтобы создать собственные архивы, и начать с доступных способов – людей вокруг вас, более старших людей в сообществе, и даже тех, кто младше. Можно ведь сделать архив информации о том, что значит быть квиром в восемнадцать лет в сегодняшнем Киеве. Это то, с чего можно начать, и оставить что-то для себя, для будущего, такое письмо для себя, когда вам исполнится 45, или что-то, что смогут использовать будущие поколения, что будет интересным для них.
– Спасибо за прекрасную лекцию. Я Ольга, историкиня, и я была в группе Иры Ролдугиной и знаю Владимира Володина. Я узнавала у Иры – она собирается посетить архивы СБУ, я уже предвкушаю это и очень рада, что кто-то собирается заняться ими, так и должно быть. Я думаю про эту тему с криминализацией гомосексуальности – мы знаем, что Сталин был действительно жестоким, и зачастую не пытаемся особо объяснить, почему же она была криминализована в Советском Союзе. Но если подумать про это дальше, то не кажется, что у этого была одна причина. СССР был очень странной страной, но в нем точно не было христианской идеологии, а Конституция была наиболее демократичной из когда-либо существовавших, просто не особо соблюдалась в реальности. И мы знаем, что в Советском Союзе было много антисемитизма, но закрепленным на бумаге он не был и не мог быть, потому что не соответствовал работам Ленина. Было ли у него что-то о сексуальности и гомосексуальности? И обсуждался ли запрет, криминализация гомосексуальности на партийных сборах, потому что Сталин был все же секретарем, – сделал ли он это по собственной инициативе или были какие-то обсуждения?
– Спасибо, это потрясающий вопрос. Об этой истории я писал в своей первой книге о гомосексуальности, она опубликована на русском – “Гомосексуальное влечение в революционной России”. Я думаю, что ее можно найти, и что должен быть вариант в pdf. В пятой или шестой главе я размышляю над тем, что было известно об этом к 2001 году, а в моей последней книге, “Российская гомофобия от Сталина до Сочи”, в седьмой главе я пишу о том, что еще стало известным с тех времен. Подытоживая, о чем все это – во-первых, Сталин не был создателем закона, им был Генрих Ягода[58], тогдашний глава НКВД. В середине 1933, во время процесса паспортизации начали делать заметки о тех, кто были геями, это было частью паспортизации городов. Списки гомосексуалов каким-то образом были переданы по инстанциям, и в некий момент руководство секретной полиции решило, что группы геев являются проблемой в создававшейся концепции социалистического города в связи с расцветом мужской секс-работы, вместе с женской, в определенных городских частях, на плешках, о которых мы говорили. Тайная полиция, не дожидаясь закона, начала аресты больших групп геев. Ира Ролдугина писала об этом в выпуске российского журнала Ab Imperio в прошлом году, она публиковала информацию об арестованных[59]. Можно посмотреть российские документы, которые ей удалось получить из Санкт-Петербургского архива ФСБ и некоторые количественные данные по этим ранним арестам. Это происходило до того, как начал действовать закон, и Ягода написал письмо об этом. Сталин, Каганович[60] и другие с энтузиазмом поддержали его идею. Мы не знаем, была ли дискуссия долгой. Есть документ в президентском архиве РФ, который полностью освещает этот эпизод, но лишь некоторые страницы его были опубликованы в 1993 году, и ни у кого нет к нему доступа. Так что история целиком нам неизвестна. Даже Ире, когда она пошла в петербургские архивы ФСБ, чтобы изучить эту первую волну арестов, в доступе к некоторым страницам ей было отказано. Они были скреплены между собой, и доступ есть только к тем страницам, к которым его предоставляют. Скрытые страницы содержали оперативную информацию, так что вопрос о причинах происходящего остается большой загадкой, но я думаю, что они двояки: во-первых, паспортизация и видение, каким именно должен быть социалистический город, где не должно быть таких элементов и проституции, как экономической деятельности, и, во-вторых, идея безопасности, того, что опасны неподконтрольные группы мужчин, собирающихся без каких-либо классовых и профессиональных границ.
Вскоре после этих первоначальных арестов, НКВД начало создавать нарратив о гомосексуалах как угрозе безопасности, попутно об этом заявляло государство. Я писал об этом в первой книге и продолжаю обсуждать, что еще нам стало известно, во второй своей книге о гомофобии.
– Большое спасибо за прекрасную лекцию. Мой вопрос о западных способах говорить про ЛГБТ. Вы упоминали в лекции, что более молодое поколение постсоветских исследователь_ниц и активист_ок подвергает критике традиционный способ обсуждения ЛГБТ-истории. Честно говоря, я не вполне согласна. Я хочу уточнить, откуда у вас такое мнение, ведь мне кажется, что исследователи и активисты на постсоветском пространстве не подвергают этот способ такой критике, а, скорее, воспроизводят его?
– Спасибо. Я обновил свои контакты с ЛГБТ-активист_ками в регионе за последние два-три года, и то, что я слышу от более молодых активист_ок – от тех из них, кто специализируются на размышлениях – это мнение, что западный способ анализировать лгбт-исследования не всегда подходит для местного опыта. Просто загрузить его и использовать то же программное обеспечение невозможно. Это то, на что я стараюсь обращать внимание, иначе я стану слишком высокомерным, как будто я способен принести знание с большой буквы “З” и выдать его. Я думаю, что для вас важно создание собственного знания, своих историй и анализа своего опыта. Я интенсивно работал с архивами в 1990-х для докторской диссертации и первой книги и столь же интенсивно в 2000-х. Моей карьере уже пятьдесят лет и у меня есть мой способ анализа – он не господствующий, он не из Америки, скорее, из Канады. Мы тоже были в каком-то роде колонизированными. ЛГБТ-исследования и квир-мышление, квир-знание – не все подходило для Канады 1975 года, не все, что мы унаследовали от Стоунволла. Я хочу сказать, что у вас есть право и долг размышлять обо всех методах, которые мы предлагаем, всех идеях, которые приносим и решать, подходят ли они для вас, какие их части нерелевантны, а какие – бессмысленны для политической, социальной и культурной ситуации, в которой вы живете.
– Мистер Хили, не могли бы вы рассказать о том, как проблема сексизма и лукизма накладывается на проблему гомофобии?
– Разумеется, сексизм играет значимую роль в конструировании гомофобии. Мы знаем, что практически все внимание уделялось мужчинам-геям. Где тогда буквы Л, Б и Т в истории? По сравнению с гей-историей они скрыты от нас, не настолько заметны. Но из феминизма мы также знаем, что подавление мужской гомосексуальности в системе патриархата создает более токсичную маскулинность, более агрессивную и милитаристскую. Это часть проблемы гомофобии, особенно в ее политическом смысле. Анализ того, как конструируется патриархат – значимый раздел феминистских и ЛГБТ исследований, к которым у вас, думаю, есть доступ, и он продолжает развиваться. О лукизме я не уверен, что могу так же прокомментировать, но он точно в том же ряду не признаваемых диспривилегий, от которых страдают люди. Вместе с классовыми различиями, экономическими возможностями или их отсутствием это порождает все возможные виды иерархий в наших сообществах. Хитрость в том, думаю, чтобы ЛГБТ-сообщество, находящееся на стадии становления, не давало этим иерархиям разрушать то единство, которое возможно достичь, чтобы совместно предъявлять себя основной части вашего общества. Необходимо признавать имеющиеся различия, бороться с иерархиями и при этом высказываться совместно со своими сообществами. Это возможно.
[1]
[2] Джон Лоритсен (1939) – писатель, издатель, участник Движения за освобождение геев с 1969 года. Особое внимание в его книгах уделяется истории ЛГБТ-сообщества и ВИЧ-проблематике. Его сайт
[3] Дэвид Торстад (1941) – политический активист. Больше о нем:
[4] Ежемесячный журнал, выходивший в Канаде с 1971 по 1987 гг. О его истории см. онлайн-книгу
[5] Курт Хиллер (1885-1972) – эссеист, открытый гей, коммунист, на взгляды которого повлияли работы Канта и Шопенгауэра; арестован гестапо в 1933 году, после освобождения смог уехать вначале в Прагу, затем в Лондон. См.
[6] Canadian lesbian+gay archives,
[7] Джордж Чонси (1954) – историк, судебный эксперт, известный своими работами по гомосексуальной культуре Нью-Йорка и исследованиями гей-браков в истории. См.
[8]
[9]
[10] Элизабет Лаповски Кеннеди – историкиня, в частности, занимающаяся темой женской истории и устной истории лесбийского сообщества. См.
[11] Мадлен Девис – активистка, создательница первого в истории США университетского курса по лесбийским исследованиям. См.
[12] Эрик Йенсен – исследователь немецкой истории, в том числе истории ЛГБТ-сообщества. См.
[13] См. статью “The Pink Triangle and Political Consciousness: Gays, Lesbians, and the Memory of Nazi Persecution”
[14] Лиза (Элизабет) Дугган – исследовательница, специализирующаяся на культурной, социальной и политической истории, социальном и культурном анализе тем гендера и сексуальности. См.
[15] Хайке Бауэр – исследовательница тем, связанных с гендером и сексуальностью в литературе, а также феминистских и квир графических романов. См.
[16]
[17] Магнус Хиршфельд (1868-1935) – врач, сексолог, исследователь тем сексуальности, со-основатель первой в мире организации, защищавшей права геев. См.
[18] Каджи Амин – исследователь тем, связанных с литературой, квир-проблематикой, трансгендерностью. См.
[19]
[20] Жан Жене (1910-1986) – писатель, главными геро_инями произведений которого были люди из маргинализованных групп, политический активист. См.
[21] Девид М. Хелперин (1952) – теоретик, специализирующийся на гендерных исследованиях, квир-теории, критической теории, материальной и визуальной культуре. См.
[22] Валери Рои – исследовательница американской литературы, квир-, феминистской и психоаналитической теории. См.
[23]
[24]
[25] Роберт К. Мартин (1941-2012) – исследователь литературы и квир-проблематики. См.
[26] Энн Цветкович (1957) занимается темами женских и гендерных исследований, затрагивая феминистскую и квир-теории, проблематику чувства и эмоции, архива и устной истории, а также исследует повседневные эффекты травмы. См.
[27]
[28]
[29] Мишель Фуко (1926-1984) – философ, теоретик культуры, историк. Один из представителей движения антипсихиатрии. Работы Фуко оказали значительное влияние на исследования в области политики, медицины, антропологии, гендерные исследования и др. См.
[30] Дидье Эрибон (1953) – философ, историк, исследователь социальной проблематики. См.
[31]
[32] Валери Трауб (1953) – организаторка кросс-культурных исследований на стыке литературы, женской, в том числе лесбийской, истории, истории сексуальности. См.
[33] См.
[34] Каспарс Александр Ирбе (1906-1996) – судебный исполнитель, с 1934 года ведший дневник, позволяющий узнать больше о жизни геев в Прибалтике в тот период. См.
[35] Артур Клеш – специалист в области славистики и советской истории, переводчик. См.
[36] Франческа Стелла – социологиня, исследовавшая жизнь лесбиянок в СССР и в постсоветский период. См.
[37] Рустам Гаджиев – русист, изучающий вопросы политической власти и сексуальности. См.
[38] Владимир Володин – историк, автор книги о квир-истории Беларуси второй половины ХХ века. См.
[39] Александр Гужаловский – историк, музеолог, педагог, автор исследования о сексуальной революции в советской Беларуси. См.
[40] Ира Ролдугина – историкиня, главные научные интересы лежат в области гендерной истории, истории России XVIII века и квир-теории. См.
[41] NSFW – аббревиатура английских слов Not safe/suitable for work, что означает Небезопасно/неподходяще для работы. Используется при переписке по электронной почте и онлайн для выделения гиперссылок, которые содержат такие материалы, как обнажённая натура, порнография и обсценная лексика, которые могут создать проблемы тому, кто их будет смотреть в присутствии других людей.
[42] См. о проекте
[43] Яанус Самма (1982) – современный художник. См.
[44] Еугенио Виола (1975) – арт-критик, куратор. Также исследует темы перформанса и боди-арта. См.
[45] Кевин Мосс – культуролог, изучающий литературу, гейскую и лесбийскую культуру России и Восточной Европы. См.
[46] Ребекка Полдсам (1989) – кураторка, теоретикиня искусства, специализируется на темах феминизма, национализма, ЛГБТ. См.
[47] Риикка Тааветти – историкиня, активистка движения за равноправие. Исследовательские интересы лежат в области устной квир-истории, культурной памяти. См.
[48] Слава Могутин (1974) – писатель, журналист, квир-художник. См.
[49] См.
[50] Карлос Мотта (1978) – мультидисциплинарный художник, в основном работающий с тематикой социальных условий и политической борьбы, которую ведут сообщества различных меньшинств. См.
[51] См.
[52] Эмиль Эденборг – исследователь, изучающий взаимопересечение тем сексуальности и европейских границ. См.
[53] Книгу можно найти по ссылке
[54] Евгений Фикс (1972) – современный художник, работающий с темами идентичности, переосмысления советской истории и памяти. См.
[55] См.
[56] См.
[57] См. ; перевод книги на русский доступен онлайн
[58] Генрих Ягода (1891-1938) – глава НКВД, первый генеральный комиссар госбезопасности. Руководил созданием системы ГУЛАГа. Репрессирован и расстрелян в 1938 г. См.
[59] См.
