«У нас так никто не живет». Как меняются отношения в семье после каминг-аута ребенка
«Важные истории» поговорили с гомосексуальными детьми и их родителями
В апреле 2018 года Алексей Циглер должен был поздравить свою бабушку с днем рождения. На этом настаивала его мать. Она звонила ему каждый час, пока тот был на работе, и к вечеру он просто отключил телефон. Рассказывая об этом, Алексей язвит: «У нас в семье так устроено, что даже если вы друг друга порезали, то на день рождения помиритесь обязательно». Тем не менее номер бабушки он тогда не набрал. Циглер уже несколько месяцев с ней не общался: не мог простить скандала, который она закатила, когда узнала, что Алексей — гей.
Циглер родился в Железногорске-Илимском в Иркутской области — моногороде, в котором живет 23 тысячи человек. До ближайшего крупного населенного пункта (Братска) ехать четыре часа. Поэтому Алексей с детства грезил о переезде. Его мама, как и большинство других жителей города, работала на комбинате по добыче руды. Алексей Циглер стал первым человеком с высшим образованием в своей семье. Он учился в Иркутске, а после получения диплома переехал в Санкт-Петербург и уже там, обретя финансовую независимость, решил, что скрываться больше не будет и, как только увидит родственников, расскажет им правду.
Случай представился под Новый год, когда бабушка и сестра приехали навестить его. Больше всего Алексей боялся струсить. Еще в школе, осознав, что его влечет к мальчикам, он решил тщательно скрывать это всю жизнь: отчасти из-за убеждения в том, что «гей — это то же самое, что педофил» (так он думал в детстве), отчасти из-за боязни, что признание разрушит его карьерные планы.
Сначала Алексей на прогулке по достопримечательностям поговорил со своей младшей сестрой. Циглер вспоминает, что это было похоже на сценку в «Игре престолов»: они медленно-медленно шли по Казанскому собору и он не мог выговорить пару слов из-за приступа хрипа. Но сестра отреагировала спокойно и сказала, что давно что-то такое подозревала, так как не замечала рядом с Циглером девушки.
Вечером того же дня Алексей ждал момента, когда можно будет посвятить в свою тайну и бабушку. И такой момент настал. Алексей лежал на кровати, бабушка подошла к нему и начала щекотать пятку, приговаривая: «Боишься щекотки? Жена командиршей будет!»
— Бабуль, не будет у меня жены-командирши, — сквозь смех сказал Алексей.
— Это еще почему?
— Потому что я — гей.
Бабушка на этом затихла. Циглер уже серьезно повторил сказанное и попросил ее подумать прежде чем что-то сказать в ответ. «Я боялся, что она вскочит и скажет: „Ты грязный *** [человек гомосексуальной ориентации]!“», — вспоминает Алексей. Но бабушка молча ушла курить. Сестра захихикала. Младшие Циглеры заснули. Скандал был отложен на утро. О чем в эту ночь думала бабушка Циглера неизвестно — с «Важными историями» она разговаривать отказалась.
Ряд ЛГБТ-психологов могли бы расценить её реакцию как состояние шока. В него на несколько минут, дней или даже месяцев впадают, как правило, все родители, которые не подозревали, что их дети — гомосексуалы. За первым шоком часто приходит отрицание — говорится в брошюре для родителей негетеросексуальных детей «Мой ребенок гомосексуал, что делать?». Оно может проявляться по-разному: как безразличие, как отказ вообще говорить на эту тему или как враждебность. За отрицанием приходит чувство вины, и через какое-то время, когда эмоции улягутся, приходит решение. Оно может быть разным.
«Важные истории» поговорили с гомосексуальными людьми, их родственниками и с психологами о том, как сложно детям рассказать правду о себе, как тяжело родителям принять своих детей и почему, несмотря на все сложности, это стоит сделать.
«Не дай Бог, это правда»
«Если ты никому не рассказываешь, то идентифицируешь себя не как гомосексуала, а как человека со странностями. И живешь, создавая эту гетеросексуальную оболочку, которой нет, — объясняет свое решение о каминг-ауте Алексей Циглер. — Родители не помогают тебе в плохие моменты, не помогают в хорошие. Вы просто разговариваете пару раз на дню. А если ты хочешь полноценные отношения, основанные не на лжи, ты приходишь и говоришь: „Мама, я гей, я не хочу тебе врать, и у нас все будет отлично, я объясню тебе, как мы будем немного по-другому существовать, в этом нет никаких проблем“».
Бабушка Циглера после признания предложила ему «полечиться». Циглер, который до этого держался спокойно, взорвался и наорал на неё. Бабушка ответила, что «слышит дьявола». Новый год семья встретила раздельно.
Сейчас пенсионерка и внук совсем не общаются. Мама Алексея, Виктория, узнала о сексуальной ориентации своего сына от бабушки. По её собственному признанию, она тоже сначала впала в истерику, но все-таки попыталась сохранить отношения с сыном.
Алексей выслал маме несколько видео проекта «», созданного экспертами специально для родителей ЛГБТ-детей, с шаблонными ответами на самые распространенные вопросы о гомосексуальности.
«Одно дело — подозревать, другое — это когда ты слышишь собственными ушами. Конечно, я подозревала, да. Он постоянно [говорил мне]: „Я с другом, я с другом“. Ясно, понятно же… Я думала: „Не дай бог, это правда“. Но это оказалось правдой, — вздыхает Виктория Циглер. — И я начала вникать. На тот момент мне все было интересно. Я ведь была совсем далека от этого, меня это никогда не касалось, мы на эту тему никогда не общались ни с кем. Если в больших городах это как бы естественно, то у нас тут [в Железногорске-Илимском] так никто не живет, у всех традиционные семьи».
Циглеры начали много разговаривать на эту тему, но со временем говорить становилось не легче, а только сложнее. «Через год все эти разговоры перешли в агрессию. Он прямо к словам моим придирался. Я уже начала бояться что-то не то сказать… Как же это было тогда? Я сказала: „Все люди как люди“. А он говорит: „Что, в смысле, а геи — не люди?“», — вспоминает Виктория Циглер.
Алексею же в тот момент казалось, что мама недостаточно интересуется им. «Когда она говорила, я вот это поняла-поняла, то я копал глубже: „А вот ты поняла про эту тему, а что ты думаешь здесь?“ — и она как-то быстро сыпалась», — говорит он. Его также очень обижало, что мама втайне мечтала о том, чтобы он перестал быть геем.
Не понравилось Алексею и то, как мама через год после признания общалась с его партнером Яном.
Виктория тогда приехала в Санкт-Петербург и жила с сыном в одной квартире. «Ян приходит с работы, я его обнимаю, вроде ничего такого, но маму начало ломать, передергивать. Было видно, как ей все это (что мы в одной кровати спим, например) неприятно», — рассказывает Алексей.
«Он к каждому моему слову придирался, как будто его раздражало, что я там вообще нахожусь. Ему казалось, что я это не принимаю, что мне это неприятно. И когда я уехала, вот ровно год назад, у нас отношения на спад пошли», — считает Виктория Циглер.
«Казалось, еще немножко и закричит»
Принять ребенка особенно тяжело близким, которые изначально были настроены гомофобно. Согласно «Левады» в 2019 году, каждый второй россиянин негативно настроен по отношению к негетеросексуальным людям, а хуже всего к ним относятся зрелые и пожилые респонденты, которые старше 40 и 65 лет соответственно. Их отвращение к геям и лесбиянкам в целом основывается на стереотипах, распространенных в российском обществе, пишет в своей книге «До и после камин-аута: отношения с родителями» психолог Екатерина Петрова. Например, на убеждении, что гомосексуальность — это «прихоть сексуально развращенных людей».
Мать Кати Ивановой из Владивостока (фамилия героини изменена по ее просьбе) считала именно так. Дочь догадывалась об этом, потому что мама каждый раз ворчала, когда видела по телевизору прикидывающихся лесбиянками девушек из группы «Тату». Тем не менее в 16 лет Иванова осторожно поинтересовалась: «А что если я лесбиянка?» И сейчас же пожалела об этом, потому что увидела, как мать напряглась: «Казалось, еще немножко, и закричит», — рассказывает Катя «Важным историям».
Поняв, что никакой поддержки она сейчас не получит, Иванова решила соврать и сказала, что задала вопрос только для того, чтобы порассуждать вместе с мамой. Два года они эту тему не обсуждали. К Кате приходили подруги, иногда они оставались на ночь, но на это никто не обращал внимания.
О том, что ее дочь лесбиянка, Катина мама узнала от своей подруги. Мать приготовилась обсуждать это уже серьезно, но Катя вместо разговора попыталась уйти в свою комнату. «Я не отпиралась, но не хотела дальше рассказывать. Вопросы были довольно бестактные. „А как ты с ней спишь?“ Ну вот как ответить на это? Она меня допытывала по каким-то деталям: „А вот с этой девочкой у тебя что? А с этой? А когда ты мне говоришь, что идешь туда, то ты идешь туда-а-а!“», — рассказывает Катя.
На следующий день после скандала Катя ушла в институт. И мать неожиданно начала атаковать ее смсками. «Мне кажется, что у нее там была истерика. Мама писала вещи вроде: „Если ты мальчик — иди в армию“, „Если ты не чувствуешь себя женщиной, ты что, хочешь себе *** [мужской половой орган] пришить?“», — вспоминает Катя.
После этого мать, по словам дочери, «ушла в глухую несознанку». С тех пор прошло десять лет. Катя эту тему старается больше не поднимать: щадит мамины чувства. Мама изредка (раньше чаще) выражает опасения о том, что дочь останется без мужа и без детей: «Просто в WhatsApp что-нибудь пишет, жалеет меня», — говорит Катя. Девушку, с которой Катя живет уже много лет, мама игнорирует. Как-то раз только уточнила, спят ли они вместе в одной кровати. Катя ответила «да», мама сказала, что «это негигиенично».
«Говорили, что я могу попасться насильнику, маньяку-убийце»
Отрицание — типичная реакция для родителей, впервые узнавших , что их ребенок гомосексуал. Оно может затянуться на годы. Тетя Владимира Назарова, 39-летнего гея из Воронежа, в интервью «Важным историям» все еще уверенно говорит, что тогда, 22 года назад, он «попал к геям случайно». «Я думала все время, что это у него по ошибке. Может быть, геи просто более дружные оказались? Ему было плохо, а они его поддержали в эту минуту, и он вошел в это общество. Так с ними и решил остаться, наверное. И ориентацию потом сменил», — рассуждает она.
В некоторых случаях отрицание может проявляться как давление на ребенка или даже агрессия. «Я рекомендую внимательно посмотреть на своих родителей и попытаться сделать выводы, смогут ли они принять тебя или нет, — говорит создательница проекта для ЛГБТ-подростков „Дети-404“ Елена Климова. — Потому что есть какие-то признаки, по которым это можно понять. Бывают либеральные семьи, бывают семьи, знакомые с геями и лесбиянками. А бывают семьи очень строгие, патриархальные. И я не рекомендую в них открываться, потому что это очень рискованно. Если ты неудачно откроешься подруге, которая тебя высмеет, ты можешь прервать отношения с подругой, но если ты неудачно откроешься родителям, то тебе придется каждый вечер возвращаться домой в эту недружелюбную среду. И это просто порой опасно».
Владимир Назаров сам не рассказывал родителям о том, что он гей. Они узнали об этом из его рукописного дневника. Владимиру тогда было 17 лет. Родители отвели его сначала к психологу. Психолог ему не помог: по словам Владимира, на сеансах он мало задавал вопросов и в основном говорил сам — о том, что такое гомосексуальность, и что от неё якобы можно вылечиться, если захотеть. После сеансов психолог созванивался с родителями. По ощущениям Владимира, «тупо сосал бабло». Через месяц родители покончили с этой идеей. Однако от Назарова они не отстали.
О гомосексуальности сына они рассказали всем родственникам. Те тоже попробовали поговорить с Назаровым: «Сначала давили на жалость. Говорили, что я могу попасться насильнику, маньяку-убийце», — вспоминает Владимир. Следом родители перестали подзывать его к телефону. «Каждый парень, каждый мужчина, который мне звонил и кого они не знали лично, для них по умолчанию был мужик, с которым я трахаюсь. В некоторых случаях это была, кстати, правда, но не всегда», — говорит Владимир.
Отец пробовал сдать его в военкомат, но сына не взяли в армию по состоянию здоровья. Чуть позже, когда Владимир ушел в академический отпуск, родители начали запирать его дома. Сначала его закрывали внутри квартиры, потом и внутри комнаты. «Причины родители озвучивать перестали. Была просто такая позиция: „Нам это не нравится, мы против этого“», — говорит Владимир.
Спустя время Владимир порезал себе вены. Следующие три месяца он пролежал в больнице. Через день после выписки он снова попытался покончить жизнь самоубийством — съел все транквилизаторы, которые остались после больницы. «И что ты думаешь? Снова они отвели меня к психиатру и положили в больницу», — говорит Владимир. Там он провел еще месяц.
Родители Назарова не захотели общаться с «Важными историями», передав через тетю, что в попытке суицида их сын виноват сам. Тетя вспоминает ту ситуацию и говорит, что все родственники думали тогда о здоровье Владимира: «Всех людей с суицидальными мыслями кладут в психиатрическую больницу, хотят они того или нет. Он оттуда сбежал, в феврале в тапочках прибежал к нам. Я тогда сама ходила к врачу, она говорила, что уже хотела выписать племянника, думала, что он совсем здоров, а он вдруг сбежал… Мы тогда уже только о [сохранности] его жизни и думали».
Активисты инициативной ЛГБТ-группы «Выход» считают, что пять из шести гомосексуальных детей, которые решили рассказать о себе правду, сталкиваются с неприятием родителей в той или иной форме. На то, чтобы восстановить отношения, порой уходит несколько лет.
Скандалы закончились в семье Назаровых только тогда, когда Владимир накопил денег и съехал с квартиры. После этого его общение с родителями стало формальным: «Родители тоже тогда устали от этой ситуации, но отпустить они ее не могли. Для них, как ни крути, это была травмирующая ситуация. Потому что у них было свое видение этого мира и сына, которое потом вот так вот разрушилось», — считает Владимир.
Тетя Назарова говорит, что ситуацию в семье стараются не обсуждать: «Как говорится, приняли уже. Время-то долго прошло. Конечно, хотелось, чтобы у него было как у всех. Парень он хороший и готовит хорошо, и аккуратный».
«Вдруг это увидит мое начальство»
Как пишет ЛГБТ-психолог Екатерина Петрова в своей книге «До и после камин-аута: отношения с родителями», гомосексуальные дети решаются открыться своим родителям даже под страхом неприятия, потому что скрытность выматывает и разрушает близость: родители перестают быть теми людьми, которым можно доверить свои глубинные переживания. Кроме того, постоянная ложь мешает принять самого себя.
, что для гомосексуальных людей риски употребления наркотиков и алкоголя, суицидального поведения и депрессии выше, чем для гетеросексуальных. «Очень большую роль играет отношение родителей — между теми негетеросексуалами, которых родители принимают, и теми, кого отвергают, весьма ощутимая разница в негативных показателях здоровья», — подводит итог сразу нескольких исследований, проведенных в России и за рубежом, Екатерина Петрова из «Выхода».
О том, что Никита Сомов (фамилия героя изменена по его просьбе) гей, его мама догадалась сама. Сын примерно год обсуждал с ней проблемы гомосексуалов, но, как он сам вспоминает, «подносил ей все это под соусом, что мы сейчас разбираем все это в университете». В 2013 году он учился на факультете политологии и тогда же принимался закон «О запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних».
Как поясняет Никита, он таким образом пытался прощупать почву, потому что не хотел после признания потерять финансовую поддержку родителей (они присылали ему по 15 тысяч рублей в месяц) и, что было для него важнее, — теплые отношения с ними.
Наконец мама сама спросила, нравятся ли Сомову мальчики. После часового разговора, во время которого Никита объяснил, почему он думает, что он — гей, мама сказала, что ей бы не хотелось дальше общаться эту тему. Следующие три года они почти не разговаривали об этом.
А потом Сомов влюбился, но его отношения закончились драматично. Родители заметили, что ему плохо, но не могли понять почему. «И тогда мама, кажется, поняла, что если она сейчас не будет спрашивать у меня про детали, то она не поймет всего. Ей с папой пришлось сидеть и слушать мои переживания, в том числе что-то даже связанное с сексом или с тем, что я не могу найти [подходящую к переживаниям] песню, потому что там везде женщины поют про мужчин, или наоборот, — говорит Никита. — У нас не было разговора, чтобы мама с папой сказали: „Я тебя понимаю, все хорошо“. Но я считаю, что они супербольшие молодцы и много сделали, чтобы выйти из своей зоны комфорта».
Пока родители Сомова скрывают от родных и других людей, что их сын — гей. Иногда их беспокоит, что Никита не делает так же. «Мама пишет: „Никита, зачем ты нарываешься на проблемы, вдруг это увидит мое начальство?“ Их напрягает излишнее гейство, моя эпатажность, мои фотографии в макияже или с накрашенными ногтями. Им не хочется, чтобы я активно позиционировал себя в интернете как гей. Когда мама с папой в очередной раз начинают говорить: „Что ты там выставляешь?“ — я говорю: „Я вас сейчас заблокирую всех нафиг“. Но они предпочитают оставаться на связи и следить за мной», — поясняет Сомов.
Никита мечтает, что впоследствии родители присоединятся к его гей-активизму. Но он понимает, что сейчас рано требовать, чтобы они, например, ездили с ним на гей-парад в Европу.
«Не монстр в перьях»
Светлана Варламова из ЛГБТ-организации «Выход» в своей книге «Что происходит с моим ребенком» пишет, что самое сложное для родителей — смириться с тем, что их мечтам о своих детях не суждено сбыться. «Почти каждый родитель так или иначе представляет себе будущее своего ребенка, мечтает, чтобы тот получил хорошее образование и достойную профессию, любил и был любим, создал семью, осчастливил бы внуками. Как правило, такие мечты если и оправдываются, то не полностью. Дети, будь они гомосексуальны или гетеросексуальны, имеют собственные планы на свою жизнь. Если они совпадают с представлениями родителей хотя бы частично — это здорово. Если же нет, то стоит смириться с тем, что у детей, так же как и у родителей, есть только одна жизнь и они имеют полное право прожить её так, как хотят, а не так, как от них ждут другие люди», — пишет Варламова. Но часто осознать эту мысль мешает чувство вины.
Три года назад Юля Мокрова (фамилия героини изменена по ее просьбе) вместе с мамой пошла к психологу после очередной перепалки. Юля открылась маме за пару лет до этого. Ей было тогда 18 лет, и у неё начались первые серьезные отношения с девушкой. С тех пор в доме нередко бывала напряженная обстановка. «Мама могла три часа одно и то же говорить: „Это распущенность, Маша (девушка Юли. — Прим. ред.) плохо на тебя влияет“. Я вроде как маму редко вижу, как будто хочу с ней посидеть на кухне, чаю попить, а тут начинается токсичное нападение», — вспоминает Мокрова.
На предложение пойти вместе к психологу мама согласилась. «Мы пришли к женщине, которая специализируется на детско-родительских отношениях. Я не могу сказать, что она помогла принять маме что-то, потому что мама была абсолютно не готова. Она больше хотела разбирать свой развод и считала, что во всем виноват папа, то есть работать надо было с разводом, а не с принятием меня. У мамы нет стандартных гомофобных установок, у нее есть идея, что это распущенность из-за папы. Мне психолог помогла немного отделиться от мамы, она дала понять, что пока мама не будет готова сдвинуться с этой точки обиды, тут ничего не поделаешь», — говорит Юля.
Родители сложнее детей переживают каминг-аут, потому что, как правило, им просто не с кем это обсудить. «Грубо говоря, если я поняла, что я лесбиянка, я могу пойти в интернет, найти группу знакомств, поговорить с кем-нибудь, найти себе партнершу, найти себе подруг, — объясняет создательница сообщества для ЛГБТ-детей Лена Климова. — А если ты мать лесбиянки, то ты где? Ты висишь в вакууме, просто в безвоздушном пространстве. Где такие же родители, как ты? Нету. Где что-нибудь написанное специально для тебя? Нету. Ты можешь прийти на какую-нибудь встречу? Не можешь. Ты просто в одиночестве», — заключает она.
Справиться с чувством вины может помочь групповая терапия. Во многих европейских городах есть группы для родителей гомосексуальных детей. Есть такие и в России: например, «» в Петербурге внутри ЛГБТ-инициативной группы «Выход» и центр «» в Москве. Мария Мельник — одна из первых матерей, присоединившихся к «Родительскому клубу», — вспоминает, что на первой встрече четыре матери гомосексуальных детей прежде всего принялись выяснять, что они сделали не так, воспитывая своих детей.
В штате обеих организаций есть психологи, которые помогают разобраться с чувством вины, а в «Родительском клубе» на встречах обязательно присутствует кто-то из мам-активистов и часто люди, которые относят себя к ЛГБТ-сообществу.
ЛГБТ-активистка «Ресурса ЛГБТКИА» Юлия Малыгина объясняет, почему это важно: «Когда появляется реальный человек и родитель знакомится с ним и видит, что это не монстр в перьях, а такой любящий, добрый, приятный, обычный, как и его ребенок, человек, тот тут меняются и отношения в семье».
