ЛГБТ – не актуально? Но права человека не бывают неактуальными
Продолжение разговора с редактором сайта Update.com.ua Таей Герасимовой.
Первую часть – об уровне гомофобии в Украине и ненависти к ЛГБТ со стороны праворадикалов читайте здесь.
Тая, перейдем к личным вопросам. Когда ЛГБТ-человек решается на каминг-аут, что для него важнее – принятие социума или семьи?
Это очень индивидуально. И зависит от того, кто в каких отношениях со своей семьей. Если кто-то долгое время не общается с семьей, то ему, видимо, безразлично. Тогда такому человеку важнее, чтобы его приняли на работе, в кругу друзей, на тренировках и тому подобное.
А у кого-то наоборот: необходима поддержка родителей – чтобы те не отреклись, не выгнали из дома, потому что таких случаев немало – как и насилия над человеком. А если ты еще и несовершеннолетний, то тогда вообще очень тяжело… Я когда-то посещала один тренинг, где было много правозащитников из Африки, которые интересовались, как ЛГБТ живется в Украине. Одна женщина спросила, принято ли у нас, чтобы родители просили знакомых мужчин изнасиловать дочь, если о той стало известно, что она – лесбиянка? Я сначала подумала, что меня подвел мой английский и попросила повторить вопрос. А когда та повторила, стало ясно, что я все поняла правильно и что речь идет об ужасной дикости… У нас не насилуют, но случаи, когда сдают в психиатрические больницы (или, как минимум, отправляют на “психокоррекции”) имеют место…
То есть по сравнению с Африкой не все так плохо?
Примерно одинаково. Потому что для меня изнасилование и психушка – это близкие вещи. А корни этих вещей – неприятие инаковости, ненависть и одновременно убеждение, что все можно исправить. А как именно исправить – это уже второстепенный вопрос.
Да, есть один известный психолог (которая, правда, отмечает в своем аккаунте, что она – выпускница факультета кибернетики), которая берется лечить влечение к лицам своего пола…
Я знаю, о ком речь. Она еще позиционирует себя как “христианский психолог”. И да, действительно считает, что “вылечиться” можно… Хотя на Западе уже давно проводятся исследования сексуальности человека, и есть неизменная позиция американской ассоциации психологов о том, что гомосексуальность не может быть вылечена по той простой причине, что это – не болезнь. Это во-первых. А, во-вторых, те случаи, когда геи и лесбиянки якобы “вылечились” и стали “традиционными”, так и остались бездоказательными.
Даже если это была бы болезнь, то и в этом случае подобное никого не должно не волновать, а тем более – целого секретаря СНБО или тернопольской райсовет. Речь идет не о пандемии чумы и не птичьем гриппе…
Сказывается постсоветское наследство, когда сексуальность, телесность человека подвергалась табу. Девушкам не рассказывали даже о менструации, не говоря уже о более серьезных вещах.
Но при СССР церковь – как и тело – также преследовалось. Это сейчас она сошла с маргинеса, получила много возможностей влияния и, кажется, отыгрывается за годы “простоя”. В церковь добавилась новая нравственность, которой мы пытается залатать экономику, плюс элементарная необразованность по сексуальности – вот и получился своего рода бермудский треугольник…
До 1917 года с диктатом церкви было все хорошо, но в украинских селах ситуация с сексуальностью выглядела лучше. Возможно, тогда не проговаривали определенные вещи вслух, но и менструация, и мастурбация, и “альтернативные” к вагинальному разновидности секса – все это было если не частью сексобразования, то привычной частью жизни, отнюдь не табуированной. Так, по крайней мере, следует из двухтомника Ирины Игнатенко “Женское тело” / “Мужское тело”, построенного на очень глубоком исследовании этнографического материала… Однако вернемся к вам. Из интервью “Главкому” я поняла, что мама приняла ваш каминг-аут спокойно, да?
В целом – да. Не могу сказать, что мы активно обсуждаем какие-то мои переживания, love-stories – мы являемся не такими уж подругами в этом отношении, но мама обо мне знает и никаких негативных комментариев в мой адрес не озвучивает.
А окружающие? Была, например, ситуация, когда вы поцеловались с девушкой и сразу десяток болельщиков за чужую мораль начал показывать пальцем и/или комментировать это?
Обычно, представители ЛГБТ хорошо понимают, где что можно делать, а где – нежелательно. Например, если мы оказались на Троещине, то мы не будем, идти взявшись за руки или обниматься.
А на Печерске – можно?
В центре несколько другой контингент, больше возможностей для открытости. На меня не показывали пальцем, но бывало, что мы с подругой гуляем по парку, а нам вслед – какие-то возгласы или посвистывания пацанчикив. Достаточно необычное и незнакомое чувство для гетеросексуальных людей, для которых такие вещи очень естествены.
Когда люди из ЛГБТ-сообщества читают о том, как “С14” бьют подростков за радужный значок, они очень серьезно думают над тем, а стоит ли проявлять свои эмоции публично.
В Киеве шахматисты тусят в парке Шевченко, фалеристы – в парке Нивки, танцующие пенсионеры – в вестибюле метро “Театральная”. А у геев и лесбиянок есть места, где они чувствовали бы себя в безопасности и в формате “свои среди своих”?
Нет. Есть пара клубов, но они мужские. Там даже ценовая политика дискриминационная. Условно говоря, вход для мальчиков – 100, а для девочек – 300…
То есть даже в таких случаях женщины униженные? А геям, значит, проще?
В ЛГБТ-тусовке, как и в социуме, есть расслоение, и поскольку мужчины имеют больше власти, больше возможностей и ресурсов, то именно геи считаются более привлекательными для бизнеса, чем лесбиянки или бисексуалки. Как более платежеспособные лица…
Если мужчине по умолчанию предоставляют больше возможностей и ресурсов, то, значит, стереотип о его большей эффективности и работоспособности все еще очень живуч. Поэтому поговорим о стереотипах. Какую фразу слышит лесбиянка чаще всего? “Это тебе нормальный мужик не попался?”
В моем кругу общения уже все, кажется, отучены говорить подобное. Но другие, наверное, слышат это часто. О том, что мужчины настоящего не было… А еще – о травмах детства, потому что это еще одно типичное представление – ЛГБТ-люди травмированы изначально, потому что что-то драматическое случилось с ними в детстве.
Хотя опять же: те научные данные, которые заслуживают доверия и которыми можно оперировать, это полностью опровергают. У большинства из нас были психологические травмы в детстве, но, несмотря на это, гетеросексуалы так и выросли гетеросексуалами. Кроме того, сексуальную ориентацию отмечает лабильность – даже если в 17 лет человек имел партнера другого, чем он, пола, это не значит, что в 25 он не переосмыслит свой опыт. И наоборот…
Если еще говорить о стереотипах, то распространенныи является сугубо мужское представление о том, что две женщины вместе – это очень красиво, и хорошо бы на это посмотреть, а еще лучше – присоединиться…
Ну, это не совсем стереотип, а скорее распространенная фантазия… А такое приходится слышать: у нас идет война, а тут играете дурака, привлекаете к себе внимание, оттягиваете силы полиции для охраны маршей равенства и т.д.?
Собственно, да. Но то, что ЛГБТ – “не актуально” я слышу ровно столько времени, сколько вообще нахожусь в этой теме. То есть задолго до войны. Но дело в том, что права человека, с которыми мы рождаемся, не могут быть актуальными или нет. Они либо есть, либо их нет. И нет более или менее приоритетных прав – и гендер, и свобода слова, и право не подвергаться пыткам – одинаково ценны. И задача государства – не только гарантировать эти права, но и обеспечивать их соблюдение.
Есть еще одно клише, назовем его “вашингтонским обкомом”, то есть упреками относительно грантов, которыми из-за рубежа поддерживают “гомодиктатуру” – я на это слово наталкиваюсь очень часто… А вы? Приходится отбиваться от подобных обвинений?
Да. Когда в фейсбучных “дискуссиях” уже совсем нечего сказать, вбрасывается тема иностранных грантов. Но, во-первых, у нас все прозрачно, и это большой плюс (в отличие от тех, кто отрабатывает деньги неизвестно от кого, нападают сначала на феминистскую конференцию, а затем – на кого-то еще). Самосуд в принципе не имеет никаких оправданий, так же, как и хейтспич.
Во-вторых, написать и получить грант, а затем отчитаться по нему – совсем не так легко, как кому-то кажется, здесь надо иметь масло в голове.
В-третьих, работать с грантами, по моему мнению, является более достойным занятием, чем служить какому-нибудь украинскому дяде (ну или тете).
В-четвертых, зарубежные институты дают гранты не из-за избытка у них денег и не потому, что они такие хорошие. Мне кажется, им просто страшно иметь в Европе такого соседа, как мы – такого дремучего. Нас нельзя отделить стеной, нельзя выбросить из общего дома, нас можно только чему-то научить и вывести из Средневековья. Словом, с их стороны – это инвестиции в общее пространство.
И как, удастся ли им (и нам!) это? В смысле – выйти из Средневековья?
Думаю, у нас выбора нет (смеется). Когда в 2013-м Николай Азаров объявил, что в Европу мы не идем, это было реально страшно. Мы отворачивались от толерантного демократического общества и шли в сторону “скреп” и диктатуры церкви, которой нет ни в одном цивилизованном социуме. А это значит – что и в сторону еще большей коррупции и кумовства, потому что такие вещи взаимосвязаны. Но сейчас шанс у нас есть. И если мы сейчас преодолеем и коррупцию, и кумовство, то преодолеем и нашу злость и научимся воспринимать всех людей как равных себе.
