«Я хотел почувствовать, каково это сказать, что я — гей». Зачем гетеросексуальные люди участвуют в ЛГБТ-маршах в Молдове

Почему и зачем в маршах солидарности с ЛГБТ-сообществом участвуют люди с гетеросексуалы? Как они решаются публично высказываться в поддержку тех, кого в Молдове давно считают «другими» и лишними? Как на это реагируют их семьи и близкие? Об этом в интервью NM рассказали родители ЛГБТ-людей, депутат, активисты и обычные горожане, которые уверены, что молчать больше нельзя.

Отметим, в этом году, 21 июня, марш впервые проходит в онлайн-режиме из-за коронавируса.

«Муж настолько боялся „их”, что наотрез отказывался забирать меня из гостей»

Мой путь к открытой поддержке ЛГБТ мой тернист и смешон. Он начался в славные времена forum.md. Тогда мы были глупыми, но любопытными и незлобными детьми. А так как на форуме был раздел «Геи и лесбиянки», нас, конечно же, понесло на незнакомое и табуированное. Опять же, из детской непосредственности, напросились как-то к господину Марчкову на интервью (Алексей Марчков — основатель Genderdoc-M. — NM). Были удивлены (шокированы даже) тем, что у представителей ЛГБТ не растет ничего на лбу. А если серьезно, то мы разжились хорошим количеством новых друзей. И стало очень странно слышать гомофобные реплики окружающих.

Потом я повзрослела, и мне стало вообще непонятно: зачем нужно агрессивное отношение к людям, не укладывающихся в «норму»? Я до сих пор хожу в недоумении, почему кому-то вообще интересно, кто кого любит? Это ведь личное дело! Почему мне должно быть дело до отношений соседа, друга, родственника, ребенка?

У меня две дочери. И я не считаю даже допустимым иметь мнение о том, с кем они строят или будут строить отношения. Так же, как не считаю допустимым оглашать свое мнение о том, должны ли они хотеть детей или нет, получать высшее образование или нет, заводить домашних питомцев или нет, жить в Молдове или нет. Мое дело — их любить и поддерживать до взрослого возраста, а дальше — не мое. Главное, я хочу их видеть счастливыми, чем бы они ни занимались, с кем бы ни дружили, и где бы ни находились.

Мой единственный мини-грех в этом смысле — лет до 20 я вообще ничего не знала об ЛГБТ, это было почти стопроцентное невежество. Старшая дочь и ее друзья сейчас меня очень любят за мою позицию, в том числе. Остальные члены семьи знают, что их непонимание и неприятие меня никак касаться не будет. Но родственники, конечно, не особо отличаются толерантностью. Одного из близких родственников старшая дочь кроме как «наш любимый гомофоб» не называет. Причем не за спиной, и ничего — терпит. А мы тихо надеемся, что потихоньку сможем сдвинуть его шкалу толерантности.

В моей жизни имел место быть и гомофобный муж. Он настолько боялся «их», что наотрез отказывался забирать меня из гостей, где в компании были ребята-геи. Ждал меня за квартал (нет, не преувеличиваю). Но это тоже прошло. Цитата: «А они нормальные парни, оказывается!».

«О том, что наш сын — гей, мы рассказывали родственникам и близким»

Молча быть не против ЛГБТ — это самый простой путь. Наступает момент, когда ты переступаешь черту и уже не можешь не говорить. Ты не можешь оставаться в стороне, хочется добиться большего. Хочется поделиться своим знанием с другими людьми. Из моего общения я знаю, что это прекрасные люди: и хозяйственные, и домашние, и верные. И мне трудно это держать в себе. Я хочу зазвать в свой лагерь как можно больше людей.

Наверное, впервые я захотел пойти на марш, когда в Кишиневе был прайд, и эти бедные дети сидели в автобусе, который раскачивала толпа. Это было насколько гадко, дико, ужасно, что какое-то чувство протеста взорвалось внутри. Так жить нельзя. Люди, которые качали тот автобус, думают, что это они так чуждых себе людей третируют. Они не понимают, что из-за этого они сами живут хуже. И будут сами дальше жить хуже, из-за того, что так относятся к другим. Но они этого не понимаю, увы. Они думают, что это и есть простой путь. Давайте просто избавимся от людей, которые нам не нравятся, и тогда заживем счастливо и хорошо, правда ведь? Например, вот цыгане воруют — давайте от них избавимся и заживем. Кто там еще, ЛГБТ есть? Вот они тоже неправильные: давайте от них избавимся и заживем. Так в том то и дело, что не заживем. Останутся ли вообще люди после этого? Это будут действительно люди, если убрать всех, кто не нравится этому, скажем так, большинству? Оставшиеся будут ли людьми в полном понимании этого слова?

Сколько всего хорошего, высоко, великого создали вот эти люди, не такие как все? И почему все вообще должны быть одинаковыми? Одинаковые разве что пешки на шахматной доске. А мы — люди, мы разные. Нет двух одинаковых людей. Даже братья-близнецы разные. Один любит клубнику, другой — творог. И в этом сила человеческого сообщества. За счет этого и двигается прогресс. Нельзя подчистить всех под гребеночку, подравнять по росту, цвету глаз. Это будет серая масса, которая не способна на творчество, создавать новое, двигаться вперед. Возможно, она будет способна выполнять приказы. Но будет ли это счастьем? Не уверен.

Будет ли счастье, если «неправильных» убрать с нашей дороги? Мне 61 год, и для меня яркий пример — евреи. В детстве вокруг нас жило очень много евреев. По прошествии лет, когда их в Кишиневе практически не стало, я понимаю, что мы понесли огромную потерю из-за их исчезновения. В культуре, общении. Мне без них грустно. Так же и тут.

Ни я, ни моя супруга никогда не относились воинствующе к ЛГБТ. Мы считали, что «ну ошиблась природа, бывает». Мы никогда ни на кого не кидались и не обличали, в нас не было никакой ненависти. Но до сих пор встречаю агрессивно настроенных людей. Я как-то с другом разговаривал. Он тоже начал: «Вот, эти голубые…». Я ему говорю: «А ты хоть раз в жизни встречал одного? Общался с ним, чтобы сделать вывод, что он плохой?». Он задумался и говорит «нет». Говорю ему: «К тебе кто-то приставал и тебе было неприятно?». Тоже нет. Вот и получается, что «не читал книгу, но осуждаю». Вот так мы вели «душеспасительные беседы». Под крайней мере, он стал гораздо реже поминать это. А раньше через слово про «голубых».

Супруга вместе со мной ходит на все марши. В остальном бывают разные ситуации. Как-то во время марша я давал интервью телевидению, и потом через день пошел на работу в одну из организаций. А там сидит охранник. Он на меня пристально посмотрел и говорит: «А вы знаете, я вчера вас видел на марше, вы выступали в репортаже». И тут у меня вскипело. Я посмотрел на него чистыми глазами, и говорю: «Так я же — гей, поэтому и дал интервью». Он замер, посмотрел на меня круглыми глазами. Так сказать мало кто может. Я продолжаю ходить в ту организацию по работе, и этот охранник всегда с подчеркнутой вежливостью ко мне относится. Боится что-то сказать. К этому разговору мы не возвращались. Я хотел почувствовать, каково сказать, что я — гей. Ощутить, каково нашим детям, как они себя чувствуют в этой жизни. На две минуты почувствовать себя таким же. Ничего, нормально. Можно чаще это говорить людям.

Я не боялся никогда и не боюсь. У меня нет работодателя, который выгнал меня с работы. Работаю на себя. О том, что наш сын — гей, мы рассказывали родственникам и близким. Ни один не отказался от нас, и не отбуксировал из нашего поля общения.

Очень легко ненавидеть некоего абстрактного гея. Но очень трудно ненавидеть человека, которого ты знаешь, причем с хорошей стороны. А вот огульно, абстрактно — без проблем. Но это человеческая натура. Будем стараться становиться лучше. Мысль о том, что если очень хочешь сделать мир лучше, то начни с себя, мне хочется сделать своим девизом.

«Несмотря на то, что с каждой стороны в три ряда полицейские, все равно есть чувство свободы»

Я не могу сказать, что сильно открыта. Мы с мужем многим людям рассказали, что наш сын — гей, но не всем. Даже пара близких людей не знает. Мой брат, например. И еще крестная нашего сына не знает. Я бы не хотела с ней говорить на эту тему. Она, может, и подозревает, но не спрашивает напрямую.

Первым на марш пошел муж, а я сидела дома и тряслась от страха. Это было лет шесть назад. Я боялась, а муж пришел счастливый. Говорит, «все было классно». И я подумала: «Я тоже хочу». Это и стало толчком: муж бросил пробный камень, и все было хорошо. На следующий год пошла с ним. Тогда уже тряслась от страха, пока шла, потом — по дороге обратно, когда нас везли по автобусам. Мы дружим с Genderdoc-M, у нас сын — гей. Кому, как не нам, ходить на такие марши? Люди должны видеть, что туда ходят не только ЛГБТ, но и те, кто их поддерживает. Я хожу и буду ходить каждый год. Я поддерживаю их своим присутствием на этом марше.

Конечно, это была «мама дорогая»! Вокруг совершенно озверевшие люди с этими разукрашенными нарисованными петухами, кричавшие «позор», пытавшиеся в нас что-то кинуть. Но это было снаружи. А внутри — много знакомых, самые разные люди, ощущение свободы. Несмотря на то, что с каждой стороны в три ряда полицейские. Все равно есть чувство свободы. Поэтому мне очень нравится ходить на эти марши.

Я не ощущаю особого давления, но, возможно, потому, что не принадлежу к ЛГБТ. В моем окружении я не вижу никакой агрессии. Но взять хотя бы недавнюю историю о том, как над парнем поиздевались и избили его за то, что он якобы гей. Я понимаю, насколько им здесь тяжело. У нас очень гомофобное общество.

Наш сын с чем он только не сталкивался как правозащитник. Он был директором Genderdoc-M пять лет. И Бывало, у него из рук не хотели брать визитку, например, потому что он гей. Он же сидел и в автобусе, который когда-то раскачивали во время марша. А мы смотрели на это по телевизору.

«Когда я решался участвовать в прайдах в качестве депутата, я был уверен, что риск преувеличен»

Когда кто-то страдает от несправедливости, недостаточно, чтобы люди просто проходили мимо молча. Открыто показывая свою поддержку, ты показываешь, что то, что происходит — неправильно. Нейтралитет не спасает. В наших условиях нейтралитет подпитывает агрессию и поддерживает агрессивно настроенных людей. Это именно то, что им нужно от большинства — безразличие.

Это как с домашним насилием. Ты как сосед видишь через забор, что женщину бьют, но не вмешиваешься, потому что это не твое, а «семейное дело». Вот так выглядит нейтралитет. От него выигрывает только агрессор, но не жертва. Это говорил еще Эли Визель (еврейский писатель родом из Румынии, лауреат Нобелевской премии за работы о Холокосте. — NM).

Когда я решался участвовать в прайдах в качестве депутата, я был уверен, что риск преувеличен. Я — постоянный клиент фабрики троллей уже лет пять. Я знал, что из-за этого снова что-то начнется. Но это не первый раз. Меня уже выставляли и наркоманом, и параноиком, и сумасшедшим. Просто теперь еще к списку добавился еще «гомосексуалист». И ладно.

Но не говорить что-то вслух только из-за страха последний — это неправильно. Это мои ценности. Нельзя дискриминировать никого. В нашей стране нас так мало, чтобы еще и ненавидеть друг друга. Мы платим одинаковые налоги, нашими деньгами мы поддерживаем эту страну, и у нас всех должны быть равные права.

Когда одну категорию людей маргинализируют, то долг народных избранников — поддержать их. Не тех, кто и так занял хорошее место за общим столом, а именно слабых. Эти люди ничего плохого не сделали. Мне кажется важным в качестве политика говорить об этом. Да, мне искренне жаль людей, которых я разочаровал этой позицией, я знаю, что они есть. Но я не откажусь от того, кто я есть, только потому, что попал в парламент. Кроме того, это было бы нечестно по отношению к людям, которые никогда не ощущали поддержки со стороны чиновников любых уровней. Если я своим жестом выразил хотя бы маленькую поддержку, то оно того стоило.

Конечно же, и я когда-то был гомофобно настроен. Менталитет в Окнице в 90-ые годы о многом говорит. Примерно до 20 лет я на словах иногда проявлял, и признаю это, нетолерантность. Для меня это не было обсессией, я не был «тяжелым случаем»: иногда глупо шутил об ЛГБТ, например, но и то только за их спинами. Иногда спорил со своими более продвинутыми сверстниками об этом. Сейчас подобная дискуссия перекочевала в политику. Тогда в политике ЛГБТ вообще не обсуждались. Отчасти потому, что не было политиков, которые бы продвигали в отношении них дискриминацию для того, чтобы конвертировать ненависть людей в голоса на выборах.

Повзрослев, я начитался книг о жизни, философии, больше общался с разными людьми, путешествовал. Наверное, тут многие начнут говорить про «гейропу». Но моя нетолерантность была от незнания. И это общая проблема в Молдове. То, что мы не понимаем, мы не можем принять. Помню, когда я жил за границей, я попал в очень разношерстную компанию, где были и гетеросексуальные люди, и геи. И все было очень круто. Это ничего не меняло меду людьми. Пожалуй, это стало окончательным прорывом в моем восприятии.

«Ты такой же, как те, кого ненавидят»

Начала я этим заниматься только потому, что мой троюродный брат мне открылся. Это было 22 года назад, я тогда работала в комитете по правам человека. И вот я думаю: надо как-то помочь брату, он же и мой лучший друг. Но как это сделать? Нужна организация. Я написала проект. И потом вдруг нахожу, что Алексей Петрович (Марков) только-только зарегистрировал свою организацию. Я прыгала до потолка от счастья, искала его. Но Кишинев маленький, нашла. И мы начали все это вместе поднимать. Мой папа много лет был директором краеведческого музея. В наш первый прайд он разрешил провести открытие и выставку внутри музея. И он ничего тогда мне не говорил, но я только гораздо позже узнала, как сильно его клевали за это в министерстве, и говорили, чем занимается его дочка. Но папа у меня тоже идейный.

Выйти на марш — это пройти через то же самое, что и ЛГБТ. Тебя не отделяют, когда ты там. На тебя смотрят точно так же, как и на этих людей. Ты такой же, как те, кого ненавидят. В глазах ненависть. Я никогда не забуду, как однажды раскачивали автобус с участниками марша. Там был какой-то дядя, который лупил со всей дури в мое окно костылем. Я видела эти безумные глаза. Это ужасно. Я прощалась с жизнью тогда. Думала, если вытащат меня, то порвут там же. Я только говорила мужу по телефону: «Уходи — кто-то должен остаться с детьми». Он ждал неподалеку.

Меня даже на семейные тусовки иногда не зовут из-за моей работы и взглядов. Недавно вот 100 лет бабушке исполнилось. Всех позвали, а меня нет. То есть это все выходит боком. Кажется, что фигня, но не фигня. Все равно больно. Вроде как ты — семья, с тобой советуются, но все равно не зовут. Мама моего брата знает, что он гей, но все равно не вся семья в курсе. А меня именно со всем этим ассоциируют. И поэтому не зовут.

Со временем я создала в Genderdoc-M родительскую группу. Вот как раз на днях мне позвонил мальчик. Ему 17 лет, он живет с парнем, и рассказал об этом маме, которая сейчас работает в Израиле. Нормальная хорошая мама, которая сама вырастила детей, ее муж был алкоголиком, она сама их вытащила. И тут на тебе. Мы втроем разговоривает по видео, и тут она говорит: «Если бы знала раньше, то удавила бы его». И так в начале говорит практически каждая. Потом это проходит. Не все так гладко. И ребенок слушает и плачет. Я ему сразу говорю: прости маму, она не виновата. В ней боль говорит. Она кричит «внуков хочу». Но не могу же я ей сказать: «Это ты хочешь внуков. Это твоя жизнь. А дите то твое причем?». Она не услышит, пока не выплеснет весь этот яд. Все вокруг виноваты. Это нормальная типичная реакция.

Но что делать этому парню? Отказаться от этого — это же как наступить себе на горло. Это не зависит от твоих желаний и нежеланий. Это данность. Она говорит, что он ей портит жизнь. А ты ему разве не портишь? Ребенок ведь думал, что мать его поддержит. Очень редко какие мамы не говорят вот этих «я его убью». Но это реквием по ее мечте. Она не думает о ребенке, о его мечтах и желаниях. У нее была своя мечта.

Как сказать людям, чтобы услышали, чтобы с той стороны поняли? Только показать человеческие жизни, через что люди проходят. Я как-то опросила геев, человек сто разного возраста. И там был вопрос: «Если бы у вас была таблетка, которая моментально поменяла бы вашу ориентацию. Вы бы ее приняли?». Большинство ответило «да». Это значит, что народ себя не принимает. Это внутренняя гомофобия. «Я не принимаю себя, не хочу быть таким». О каком счастье можно говорить, если ты борешься сам с собой?

Медленно что-то меняется. По крайней мере, уже не все родители говорят «я его убью». Некоторые приводят детей 13-14 лет, и говорят «не знаю, как с ним обращаться, чтобы не сделать ему плохо». Вот это нормальные родители. Но это не значит, что они встанут на баррикады.

Главное — говорить. Те, кто начали выходить и говорить, меняют свою жизнь и не только. С одной стороны, быть белой вороной никто не хочет. А тут нужно немножко быть. Будучи самим собой, у нас ты становишься белой вороной.

«Когда я впервые услышала, что моя дочь — лесбиянка, я думала, что это шутка»

Я хожу на марш поддержать ЛГБТ, потому что их притесняют и обижают со всех сторон. Те же попы со своими верующими, например. Есть среди них неадекватные, которые бросают в участников марша чем-то. Я пошла поддержать своих девчат, и всех, кто там находится.

Когда шла со всеми, меня часто спрашивали: «А вам не страшно?». А мне вообще не было страшно, ничего и никого не боялась. Просто у меня такой характер, что я приняла все это как должное. Я не убегала, не сторонилась, когда кто-то что-то бросал. Я хожу на марши уже четыре года, и всякое видела. Разве что, помню, один раз мы с дочкой опоздали, потому что не поняли, где место встречи. И уже смотрели только, как остальных вывозят на автобусах.

Обычно я проходила каждый раз от начала до конца. И ничего страшного не было. Наоборот, внутри было такое чувство… Кровь играла. Мол, давайте-давайте, еще немножко, еще километр или метр, чтобы дойти до конца.

Никто из знакомых нас не осуждает. Наоборот, некоторые подруги и друзья, которые знают про наши проблемы, ходят с нами на марши. Нас очень поддерживают. Подруги дочери сами начали интересоваться- что, когда, как. И уже три года ходят с нами. Они тоже хотят поддержать, им интересно.

Когда я впервые услышала, что моя дочь — лесбиянка, я думала, что это шутка. Правда восприняла это как шутку. В одно ухо зашло, в другое вышло. Потом уже постепенно внутри защемило, когда поняла, что это так на самом деле. Но потом все свернуло в хорошее русло. Я восприняла ее такой, какая она есть. Слышала от других мам, как рассказывают: «Ой, я билась головой об пол, об стену, и плакала». Что тут плакать? Таким ребенка создала природа. Ничего страшного тут нет.

Дочка мне часто говорит, «мне повезло с тобой, что не истерила и не плакала, как другие». Она сейчас в паре с девочкой, и она уже давно живет у нас. Ее мама ее даже не воспринимает, и не хочет знать и слышать. Они расстались как враги. А я восприняла ее как дочку. И все хорошо у нас.

«Никогда не знаешь, когда окажешься рядом с человеком нетрадиционной ориентации»

Класса до 8-9 я был гомофобом, русофобом и т.д. Короче, ксенофобом с полным набором. Все изменилось, когда мне было лет 15-16. Я много читал и поэтому я стал немного более открытым к миру, и мир мне открылся. В конечном итоге я понял, что мы все разные. Нигде и никем не запрещено быть другим. Нигде не написано, что нельзя быть не таким, как все. К вопросу об ориентации и любви: я понял, что никто не может запретить мне любить другого человека, потому что я так хочу.

Поначалу я не сильно интересовался темой ЛГБТ и маршами: никак не видел себя человеком, который будет это поддерживать. Но со временем возникла даже пара публичных ситуаций, когда я защищал права ЛГБТ, потому что больше было некому: на конференциях, заседаниях молодежного парламента. Мне единственному удалось внятно сформулировать идеи проектов о защите прав ЛГБТ.

На прайд я впервые пошел на первом курсе университета. Помню, моя девушка была немного против. Но уже на следующий год она пошла со мной. С ней произошло то же, что и со мной. Мы живем в XXI веке, веке технологий, и одним кликом ты можешь открыть для себя что-то новое. После этого меняется мировоззрение. Плюс сказывается возраст, взросление. Я хожу на прайды уже три года.

Не был конкретных книг, которые на меня повлияли. Просто со временем понимаешь: был тот же Чайковский. Спрашиваешь кого-то: «А ты слушаешь Чайковского? А ты знаешь, что он был гомосексуалистом?». Говорят, нет. А еще был Оскар Уайлд, например. То есть многие даже не знают, будучи гомофобами, что им известны исторические личности, которые были частью ЛГБТ-сообщества. Ну и книги вообще открывают миры, если это хорошие книги.

Я ходил на прайды, не скрывая лицо. Потом говорил друзьям о том, что был там. В основном это никак не повлияло на наши отношения. Да, были те, кто насмехался, мол, «защищал там п***сов». Нет, я не защищал «п***сов*, я защищал геев. Кстати, меня тоже как-то пытались приравнять к сообществу, но я сказал: «Сорри, но я себя в этом не нахожу». Я знаю, что я гетеросексуален.

В Молдове есть проблема — все по дефолту воспринимают других как гетеросексуальных людей. А даже не подозревают, не задаются вопросами — каков есть человек на самом деле. Как-то я попал на мероприятие Genderdoc-M для ЛГБТ третьего возраста. И тогда я был приятно удивлен, поняв, что такие люди были здесь всегда. Еще на меня сильно повлиял мой факультет истории и философии. Вспомнить хотя бы «греческую любовь». Есть же шутка о том, что греки изобрели оргии, а римляне переняли и додумались добавить туда женщин. И в этом только доля шутки. Все менялось со временем: не было такого, чтобы я решил в один день: «Все, я буду топить за ЛГБТ».

Мама, например, нормально к этому относится. Она была давно знакома с Анжелой Фроловой по другой ее работе. Это эффект семи рукопожатий. Молдова — маленькая страна, но мир тесен в целом. Никогда не знаешь, когда окажешься рядом с человеком нетрадиционной ориентации и людьми, которые иначе себя чувствуют. Для меня это норма. Я общался с открытым ЛГБТ-сообществом, и теми людьми, которые потом открывались мне. Случается некоторый внутренний культурный шок, когда ты познаешь что-то новое и боишься к этому притронуться.

Я всем пытаюсь объяснить, что нет никакой разницы: каждый волен любить и чувствовать себя так, как он хочет. Никто не может говорить нам, кого любить, как и кем себя чувствовать. Как себя идентифицировать. Но, конечно, у нас есть маленькие загвоздки с точки зрения законодательства. У нас светская страна по Конституции, но на ней все равно нависает большой крест.

Текст: Ольга Гнаткова
Фото: Максим Андреев, NewsMaker

Источник