Публичный каминг-аут. Три истории о том, что значит быть геем или лесбиянкой в Украине
Пятеро героев рассказывают, как они искали и теряли себя, родителей, партнеров и друзей, и о том, каково это – быть родителями и детьми гомосексуалов в этой стране
Так называемая антидискриминационная поправка стала одной из самых острых тем ноября. Мы поговорили с украинцами, не скрывающими своей нетрадиционной сексуальной ориентации, чтобы понять: сталкиваются ли они в повседневной жизни в столице с особым отношением окружающих?
Три их истории – это рассказ о том, каково быть другим в украинском обществе.
Зорян и Тимур, 33 и 21 год
Я встречаюсь с Зоряном Кисем и Тимуром Левчуком в столичном парке имени Тараса Шевченко. Долго ищем свободную скамейку – в обеденный перерыв здесь много людей.
Тимур и Зорян познакомились больше четырех лет назад в одной из гей-организаций (оба они, кстати, работают в такой). Обратили друг на друга внимание потому, что были единственными в компании, кто разговаривал на украинском.
– Несколько месяцев мы общались только в соцсетях. Затем решили встретиться, и повод был такой забавный. Я видел, что Тимур для какой-то акции рисовал плакат. Он написал, что изрисовал все фломастеры, которые у него были. Я в это время был заграницей, купил там фломастеры и решил ему подарить. Так мы встретились. Потом стали регулярно встречаться”, – вспоминает Зорян.
Зорян переехал в Киев из Львова 10 лет назад. Тимур – киевлянин. Спустя полгода после знакомства он переехал к Зоряну. Родным, тогда еще не догадывавшимся о том, что их сын отличается от других парней, сказал: от друга ближе добираться в университет.
– А потом случилась такая ситуация, – рассказывает Зорян. – На акции под Верховной Радой я давал комментарий одному телеканалу. Представился как Зорян Кись, директор организации Точка опоры, где тогда работал. А в выпуске новостей это вышло с подписью: Зорян Кись, гомосексуалист”. Мама Тимура увидела сюжет, позвонила ему, спросила, как моя фамилия. Он назвал. Мама: “Ясно, его тут по телевизору показывают”. Отец Тимура живет заграницей. На эту тему они не говорили”.
Сам Тимур говорит, что мать нормально восприняла ситуацию: поддерживает, передает приветы его избраннику. Знают об ориентации Тимура и другие его родственники.
У Зоряна ситуация сложнее. Его родные каминг-аут сына переживают нелегко. “Они родители не просто гея, а гея-активиста, это еще сложнее. Они боятся, что потеряют все социальные связи, что их круг общения будет их осуждать”, – говорит Зорян.
С тем, чтобы признаться родителям, он долго тянул. В какой-то момент просто спросил: понимают ли они, что Тимур ему не просто друг. Были слезы, трудные и нехорошие слова от матери. Отец отнесся к новости как к факту, который не может изменить, и просто всячески поддерживал мать.
– Они все еще считают, что у меня было бы больше перспектив, будь я гетеросексуалом. Что в этом обществе я не смогу достичь многого, даже несмотря на то, что уже чего-то достиг, – говорит Зорян, который к своим 33-м получил специальность, хорошую работу, поездил по миру, оброс огромным кругом друзей – в общем успешный столичный белый воротничок. – Все успехи, которыми я хвалюсь, обесцениваются тем фактом, что есть другая сторона моей личности.
– Как и когда к вам пришло осознание того, что вы другие? – спрашиваю у парней.
Тимур понял, что его тянет к парням, еще лет в 13, в 6-7 классе. И сразу понял, что его это устраивает.
– У меня с этим не было проблем. Хотя я знаю, что многие очень страдают, накручивают себя, мучаются суицидальными мыслями – говорит он.
Каминг-аут он сделал достаточно рано – не скрывал от школьных друзей, которым доверял. Но в конце концов кто-то из них все-таки сделал ему аутинг – так у ЛГБТ-сообществе называют раскрытие информации об ориентации человека без его ведома или согласия. Со временем о том, что Тимур – гей, узнала вся школа, включая директора. Но относились к нему хорошо, от агрессии школьников он никогда не страдал.
К Зоряну понимание пришло вместе с осознанием сексуальности – в 12-13 лет. Это была середина девяностых, немного другое время, консервативный Львов.
– Помню, ехал в поезде, мне было лет 13. Напротив сидел очень красивый мужчина. Я не мог оторвать от него взгляд. Тогда не до конца понимал, что происходит, но до сих пор помню этот образ, – вспоминает он. – Несчастным, больным или неправильным не считал себя никогда.
Сначала было сложно. Не было доступа к интернету, к информации. Впервые познакомился с парнем он вообще через газету: “Как Верка Сердючка шутит, что “объявления такие, не такие и совсем не такие”. Я написал анонимное письмо с каким-то кодом в эту секцию объявлений в газете. Пришел анонимный ответ. Мы встретились. Было ощущение, что совершаем какое-то преступление. А потом появился интернет. Со своим первым настоящим парнем познакомился там”.
– Как воспринимают вас люди?
Тимур: Когда мы идем к знакомым и туда же приходят их другие друзья, которые не в курсе, то могут бросать взгляды типа “да вы шутите”. Но когда они видят, что их знакомые воспринимают это нормально, когда видят, что никто из-за этого не умирает, то перестают агрессивничать.
Зорян: У нас же на лбу это не написано. Людям часто нужно время, чтобы побороть стереотипы в голове. Обычно на поверхности лежит образ, созданный и навязанный обществом, образ врага, антисоциального человека.
Мы ходим в один спортзал, и прошло больше полугода, прежде чем узнали наши тренеры. Один из них добавил меня в Facebook и увидел статус, что мы в отношениях. Спросил, что это значит. Я сказал. Он: “Ага”. Через полчаса: “Нет, что, серьезно?” И потом опять был набор стандартных вопросов: Что со мной случилось? Кто меня таким сделал? Потом попытки перевоспитать. Шутки, что скинутся мне на девушку. Вопросы типа “Откуда ты знаешь, ты же не пробовал?”
– Много среди ваших знакомых пар, которые так же открыты, как вы?
Тимур: Большинство – закрытые. Но они очень успешные люди, многие из имеют в обществе какой-то авторитет. Им нечего бояться на самом деле, но они боятся последствий. Не знаю, когда они откроются, если откроются.
Нам повезло – мы живем и работаем в каких-то тепличных условиях. А другие боятся открываться, не знают, как отреагируют на работе. Часто в курсе только близкое окружение, друзья на работе и близкие друзья.
Зорян: В основном, срабатывают защитные реакции: либо агрессия, либо на смех поднимают. Я никогда никого не призываю делать громкие каминг-ауты, потому человек лучше знает, какими могут быть последствия для него лично.
– Вы сталкивались с агрессией?
Зорян: Ну, на улице с ходу сложно понять, что мы пара, поэтому нет агрессии. Периодически люди, конечно, могут не понять. Тогда это будут какие-то словесные оскорбления типа: “О, геи пошли”. Ну и все.
Мы недавно участвовали в эксперименте. Прошлись, взявшись за руки, по Крещатику. Лишний раз доказало, что большинству все равно. Бывает, реагируют как на инопланетян, которые спустились из космоса. Я против риторики, что общество агрессивное и гомофобное – такой стереотип создает агрессивное меньшинство. Люди у нас адекватны и открыты. Многие просто руководствуются стереотипами.
Тимур: На марше в этом году каждый мог стать жертвой агрессии, чуть не убили милиционера, ранили в шею. И эти металлические петарды, обмотанные металлом. Это предназначалось нам. Мы, кстати, за две недели собрали 45 тыс. грн на лечение этого милиционера.
– Какие изменения должны произойти в обществе, чтобы люди не боялись раскрываться?
Зорян: Тут нужно время. Во многих странах прошли десятилетия, пока общество стало это нормально воспринимать.
Очень много зависит от самих ЛГБТ. Чем больше людей открытых, хотя бы для своего круга общения, тем больше общество знает кого-то лично. Для них это уже не какой-то абстрактный Сергей Пенкин и Борис Моисеев.
Тимур: Самая большая проблема в Украине – безнаказанность. Это даже не вопрос дискриминации ЛГБТ, а вопрос общества.
Зорян: После нападения на нас на Крещатике, которое снято на видео – видно лица, есть все предпосылки для расследования – мы подали жалобы в милицию, но дело закрыли.
– Если будут готовы открыться геи, которые сидят, например, в Верховной Раде – это поможет?
Тимур: Должно быть по-другому – чтобы люди, которые уже открытые ЛГБТ, захотели и пришли к власти. Но у нас социальные лифты не работают.
Зорян: Бывший мэр Берлина, Клаус Воверайт, был вынужден сделать каминг-аут, так как узнал, что на следующее утро выйдет газета, где ему сделают аутинг. Это было правильное решение. И этого человека уже воспринимали как успешного и умного политика.
– В украинском политикуме много представителей ЛГБТ-сообщества?
Зорян: Конечно. И в политике, и в спорте, в металлургии, науке, медицине, в образовании – везде есть представители ЛГБТ-сообщества. По моей консервативной оценке, нас где-то 3-5%.
– У вас много знакомых, которые осознали свою ориентацию в позднем возрасте?
Зорян: Да. Анатолий Ерема, например, телепродюсер, известный человек. Он не скрывает. Я знаю лично еще нескольких людей, которые развелись. Ерема поддерживает отношения со своей бывшей семьей, и это хорошо. А иногда это трагедия. Эти люди понимают: когда им было 18-19, они под давлением общества создали гетеросексуальную семью. Потом пришло осознание, что никто в этой семье не счастлив.
Тимур: Людей за 40 среди нас очень мало. Они, в основном, все в семьях, с детьми, потому что находились в гомофобных условиях. Были вынуждены жить двойной жизнью. И до сих пор, может, живут.
– Какие самые распространенные стереотипы у людей в отношении геев?
Тимур: Что одни дела должна делать женщина, а другие мужчина. Очень часто нас спрашивают: “А кто у вас готовит, убирает?” А мы не решаем, мол, сегодня ты женщина, ты убираешь. У кого есть время, тот и убирает.
Зорян: Женщины в обществе мужчин-геев чувствуют себя более безопасно, потому что понимают: они не станут сексуальным объектом. Мужчины, наоборот, когда впервые общаются, чувствуют себя в обществе геев в опасности. Боятся, что могут стать сексуальным объектом. Они в принципе не понимают, как это – им быть. Проверяют, будешь ли ты к ним предпринимать сексуальные поползновения. Мужчины почему-то считают, что если мужчина гей, то его интересуют все мужчины.
Еще один стереотип – что в гей-семье будет ребенок гей. А большинство геев вырастают в гетеросексуальных семьях. Кстати, у многих детей и так однополая семья – мама и бабушка. Бывает, спрашивают: “А если два гея усыновят ребенка, а он ночью зайдет к ним в спальню и увидит их – как отреагирует?” Да также, как если бы ребенок зашел в спальню к маме с папой и увидел.
– Чьи это дети, в основном?
Тимур: По-разному бывает. Например, у пары лесбиянок может быть искусственное оплодотворение, кто-то из них рожает. Либо из предыдущего брака. У мужских пар немного сложнее, это тоже могут быть дети от первого брака, либо суррогатное материнство.
Зорян: Усыновление — всегда осознанный выбор, к этому могут готовиться годами. А потом уделяют ребенку очень много внимания, потому что понимают: это огромная ответственность. Для меня это очень болезненная тема, потому что мне 33, и я бы хотел, но пока для меня это нереально по многим причинам.
– Будут ли в Украине безопасные гей-парады?
Зорян: Мы парадом стараемся не называть, потому что в Украине вообще коннотации совсем другие, чем на Западе. Мы это называем прайдом или Маршем равенства.
В 2016 году Марш равенства будет обязательно. На следующем прайде мне бы хотелось видеть тысячу человек, и это реально. Если наша полиция заработает по новым стандартам, будет сотрудничать с организаторами, удастся избежать инцидентов. Хотя попытки воспрепятствовать, конечно, будут.
Богдан, 27 лет
С Богданом Глобой встречаемся в офисе ВБО Точка опоры. Он – исполнительный директор Всеукраинской благотворительной организации Точка опоры, активист ЛГБТ. Его сотрудники вовсю рисуют плакаты и транспаранты – следующим утром они пойдут под Верховную Раду на митинг в поддержку безвизовых законов, в одном из которых речь идет о запрете дискриминации по признаку сексуальной ориентации. Поправку в тот день опять не поддержат.
В истории Богдана необычно вот что: его мать, Елена Глоба – тоже активистка ЛГБТ-движения. Она приняла его каминг-аут. Потом начала вникать в тему ЛГБТ, а потом стала соучредителем родительской организации TERGO в Украине. Теперь она сама работает с родителями, чьи дети – гомосексуалы, помогает им принять и полюбить своих детей такими, какими они есть.
– Осознание обо мне пришло лет в 14-15, когда еще не было интернета, по телевизору о таком не говорили, это была тема табу – глубокие 2000-е годы.
Мой каминг-аут случился непреднамеренно. Мы жили в Полтаве. Мама в моем компьютере нашла высокохудожественную тематическую литературу. Она преподаватель. Папа тоже преподаватель советской закалки. Для них это был шок. Они воспитывались еще в Советском Союзе – все это было “криминал”, “больные люди”. И тут у них ребенок – гей.
Началось это все еще в школе. Ты выделяешься. Я не ходил играть со всеми парнями в футбол, не ходил девок клеить на дискотеку. И сразу клеймо.
Было тяжело. Скандалы с родителями. В конечном итоге я уехал из Полтавы в Киев. В Полтаве жить с гомосексуальной ориентацией невозможно открыто. А прятаться по углам тоже сложно.
С родителями долго нормализовались отношения. Я их на расстоянии держал. Мы разошлись. Я понял, что они эту тему не понимают. Для них это было на уровне “мы сына гея не рожали, ты не наш сын”. Потом они развелись на этой почве. Мама отошла – почитала в библиотеке какие-то книги, походила к психологу, что-то там поузнавала, ее отпустило. Папе было труднее. Ему было как бы стыдно перед другими: “Что я соседям скажу, друзьям – что у меня сын пидарас?”. Говорил что-то вроде, что родили сына, а выросла дочь. В общем он воспринял ситуацию как урон его мужскому достоинству.
Я переехал в Киев, нашел ЛГБТ-организацию. Начал понимать, что есть куча таких людей, как я, есть движение, которое борется за права. Начал знакомиться. Стал потихоньку привлекать маму.
В 2012 году я попал случайно на курсы по адвокации прав ЛГБТ, которые делал Госдеп. Я поехал в Америку, посмотрел, как работают американские организации. Вернулся из Америки и говорю: “Мама, тебе нужно создавать организацию, которая будет работать с родителями”. Маме к тому времени совсем похорошело, она уже начала вникать в тему. Для нее на каком-то этапе была проблема: а как же внуки? Я ей говорю – есть усыновление, искусственное оплодотворение, суррогатное материнство. Внуки будут, главное, сейчас права отстоять. Она говорит: “Ладно, раз проблема с внуками решилась, давай бороться за права”.
Я повез маму в Германию, там проходила конференция родителей, у которых дети – ЛГБТ. Для нее это был космос. Она увидела семьи с детьми. Поняла, что это не группа извращенцев, а нормальные люди. Представьте, в Германии на тот момент была популярна такая модель сосуществования: гей-пары жили с лесбийскими парами и воспитывали вместе детей. Они рожали 3-4 ребенка, вместе снимали большую квартиру и всех воспитывали. И вот, конференция, на которую мама попала, решает проблему: что делать с внуками? Потому что у одного внука восемь бабушек и дедушек, все эти ЛГБТшные внуки как сыр в масле катаются, залюбленные. И оказывается, на этой почве начинаются конфликты: к кому внук поедет на Новый год, к какой из бабушек – их то много! И вот они на конференции два дня обсуждали, как делить внуков.
Мама приехала – у нее крышу сорвало. Говорит, надо что-то решать и в Украине. И открыла организацию. Мы нашли еще две мамы – наших ребят-активистов. И они начали делать первые встречи. Шло тяжело.
На первой встрече был вообще жестяк. Они там тупо ревели. Приходили, садились и плакали. По несколько часов. Открываем двери в комнату – а они еще ревут. Закрыли, оставили, ждем.
Потом их становилось больше и больше. Сейчас там уже больше полсотни мам. Они регулярно видятся, съезжаются в Киев из разных городов. Конечно, больше мам. Папы очень редко.
– Куда папы деваются?
– Папы тоже принимают, но им намного сложнее. Папы не могут эту проблему обсуждать на публике.
– Чьих мам больше – парней или девушек?
– Пополам. Есть даже мамы трансгендеров. В основном, люди приходят искать ответы на вопросы. Проблема настолько специфическая, что ты ее с соседкой не обсудишь и на работе с коллективом тоже.
Были случаи, когда приводили маму, но не говорили, куда именно ее ведут. Каминг-аута перед этим не было. Маме сказали: “Там собираются родители, тебе надо туда пойти. Посиди, послушай и все поймешь”.
Приходит мама. Тренинг всегда начинается с круга знакомств, где каждый рассказывает свою историю, “я мама, у меня сын гей”, “я мама, у меня дочь лесбиянка”. Доходит очередь до этой мамы, она так: “Ну, раз меня сюда дочка привела, я так понимаю, у меня дочь лесбиянка”. И начинается рев, истерика.
– Изменит ли что-то, если начнут открываться известные люди? Артисты, политики, спортсмены?
– Безусловно. Только они боятся.
– Боятся репутацию потерять?
– Да. Не хватает духа у них. Я знаю очень много известных людей ЛГБТ –олимпийские спортсмены, чемпионы, певцы. Но они боятся это озвучивать. В Америке и Европе ЛГБТ стали лучше воспринимать, когда там начали делать каминг-ауты именно известные люди, актеры, певцы – авторитеты, кумиры многих. Причем я знаю много случаев, когда известные люди заграницей делали каминг-ауты тогда, когда настроения в обществе были не самые лучшие для этого. Тот же Элтон Джон. Но там никого не били, как у нас, хоть это тоже считалось неприличным. Тут просто нужна какая-то смелость и внутренняя мотивация.
– Много ли в парламенте, в Кабмине таких людей, как вы?
– Много. Там даже среднестатистически больше, чем в каких-либо других организациях. Но проблема в том, что политики тему ЛГБТ воспринимают только как черный пиар и что-то манипулятивное, то, чем можно мобилизовать избирателя. У тех, кто там сидит, нет проблем в этом плане. Они себе на самолет сели, уехали в Лондон, на выходных оторвались и вернулись. Что там из окна Мерседеса от Кабмина до Конча-Заспы увидишь, какую дискриминацию? Никакой. Есть дипломатический паспорт, им в визовый центр даже ходить не надо. В целом, больше вреда для ЛГБТ-сообщества, чем закрытые геи в политике, не делает никто, даже гомофобы. Посмотрите хотя бы по тому же лидеру Радикальной партии. Сколько спичей ненависти. Зачем этот цирк?
– Ну он-то отрицает слухи о своей ориентации.
– Ой! YouTube всем помощь. Наиболее гомофобны визуально всегда закрытые геи. Они всегда доказывают, что они не геи. В политике больше всего кричат это именно либо латентные геи, либо закрытые геи. Им нужно поставить маркер: “Я не гей! Это вот они, бей тех!”.
Людмила и Вера, 34 и 37 лет
Людмила Кириленко и Вера Яковенко познакомились в Испании на одном из телепроектов. Людмила – продюсер кино и телевидения, профессиональный переводчик немецкого языка. Вера – известный украинский режиссер, в списке ее работ – фильмыВернуть Веру, Такси, Контракт, Жизнь на продажу. Недавно вместе с Людмилой они сняли короткометражный фильм Её собака, в данный момент фильм ездит по международным фестивалям.
Людмила и Вера вместе растят сына. Недавно они узнали, что у него аутизм. Родилась идея создать проект на тему аутизма – показать, как такие дети видят мир. Кроме того, Вера и Людмила создают документальные фильмы о проблемах ЛГБТ. Недавно закончили трилогию о радужных семьях – однополых парах с ребенком. Проект построен на основе сюжетов из летнего лагеря, проходили психологические тренинги для однополых пар с детьми.
Людмила: Что общего у “радужных” родителей? Все переживают за своих детей. Мы тоже переживаем, но мы живем в Киеве, тут чувствуешь себя более защищенным. В маленьких городах, где давление общественного мнения очень велико, некоторым парам приходится менять не одну школу. В нашем фильме герои дают интервью в масках, как на детских утренниках, и мамы, и дети. Медведи, зайцы, тигры. Мы были вынуждены пойти на такой шаг.
Вера: Это создало очень трогательную и, в то же время, грустную картину. В нашем современном обществе такие семьи не чувствуют себя в безопасности, чтобы говорить о себе открыто. Часто в такой семье один человек открыт своим родителям, коллегам, а второй закрыт. Появляются какие-то мифы, придуманные женихи, мужья. Люди живут в таком наслоении лжи, что страшно подумать, как они вообще не сходят с ума.
В фильме о родителях детей, принадлежащих к ЛГБТ-сообществу, мы ставили вопросы и общались с родителями таким образом, чтобы они открывались и рассказывали нам о том, чем они гордятся в своих детях, мы деликатно подходили к обсуждению их переживаний. Родители, собираясь вместе, начинают с того, что вместе плачут, сопереживают друг другу. Тяжело сказать: “Мой сын – гей”, “Моя дочь – лесбиянка”, “Мой ребенок – трансгендер”, но это первый шаг на пути к принятию своих детей. И тогда они раскрывают в своих детях новые грани, они понимают, что любят их, как и прежде, а может, даже сильнее, гордятся тем, что их дети – профессионалы в своей работе и уже вместе противостоят гомофобным настроениям.
– Чьи обычно дети в ЛГБТ-семьях? От предыдущих браков или совместно нажитые?
Людмила: В тех семьях, у которых мы брали интервью, дети от предыдущих браков. В Киеве мы встретили семью с двумя детьми, которые появились уже в результате их союза.
– Как наличие детей регулируется законом? У кого какие права?
Вера: Никак, никаких прав у партнерши матери на ребенка нет. Все права на ребенка, помимо матери, имеет его биологический отец. Так называемая социальная мама может заниматься воспитанием ребенка, а биологический отец может совсем не принимать участие в его жизни, но все решения в отношении ребенка – разрешение на выезд за рубеж, например – будет принимать именно он.
Социальная мама не считается причастной к ребенку и членом семьи, законодательно она попросту никто. Это несправедливо, потому что ребенок может быть к ней очень привязан.
Быть иным в нашей стране – это быть очень смелым. Чувствовать внутренне эту свободу и уверенность. Не оправдываться ни в коем случае, что ты такой или такая. Даже несмотря на то, что от тебя будут отказываться какие-то люди, друзья, родственники.
– Как вас воспринимают в обществе? Вот вы приходите к врачу или к учителю. Что вы говорите?
Вера: В силу того, что мы известные, публичные люди, к нам отношение с самого начала более снисходительное и даже с каким-то особенным интересом. Более того, мы в состоянии оплатить услуги, как докторов, так и учителей или репетиторов. Обычно у нас спрашивают, что нового в украинском и международном кинопрокате, интересуются, что мы снимаем на данный момент, рассказывают о своих несбывшихся мечтах стать актрисой, актером или выступать на театральной сцене. Просят звать на кастинги их детей или внуков. Вопрос нашей ориентации ликвидируется сам по себе.
Людмила: Нередко нас воспринимают как подруг, сестер, родственниц. Когда выясняется, что мы друг для друга больше, чем подруги, со стороны врачей или репетиторов отмечается некоторое напряжение, которое затем сменяется заинтересованностью.
С порога мы громогласно не заявляем, кем мы приходимся друг другу, ведь люди могут быть достаточно гомофобно настроены, вплоть до того, что могут навредить. Я не люблю говорить, что мы ЛГБТ-пара. Это как раз тот ярлык, который мне не нравится. В первую очередь, я человек.
– Женщины рано осознают свою ориентацию? Ведь, если есть дети от мужчины, значит, было и по-другому?
Вера: Ты можешь осознавать это с самого начала, но тебе просто не дадут быть такой, если ты 1970-1980-х годов рождения. Давление общества очень велико. У тебя есть мама, папа, школа, система, которая говорит: надо выйти замуж, надо родить ребенка.
Людмила: Конкретное осознание приходит годам к 30 или позже. Понимаешь, что, наконец, отработала все планы родителей, системы, общества.
Например, в Англии считается, что девушка не может быть лесбиянкой, если она ранее уже была с мужчиной. Но там другое общество, там этот вопрос уже решен 100 лет назад. Человек имеет выбор с самого рождения. У нас должно, наверное, пройти несколько поколений, чтобы человек мог себе позволить быть таким, какой есть.
У меня прекрасно складываются отношения с мужчинами, но я могу предложить им лишь дружбу или хорошее сотрудничество. Обманывать их ожидания и притворяться – это не мое, я против лжи и лицемерия. Гасить в себе свое истинное “Я” и свои настоящие желания… это может привести к нервному срыву и проблемам со здоровьем, как и получилось в моем случае. Мне предлагали и замуж, и дольче вита в гавайских цветах и с беззаботным будущим. Но это не то, что мне нужно. Я честна перед самой собой и другими. Пробыв полгода в депрессии, я удачно вышла из нее и жизнь свела нас с Верой под одной крышей, чтобы уж точно друг друга не упустить.
– Я говорила с геями, у которых женщин вообще не было никогда.
Вера: На мальчиков меньше давят. От девочек больше ожиданий. Она должна выйти замуж и родить. “Ты же девочка”.
Людмила: Тем более, у мужчин репродуктивный возраст дольше, чем у женщин. Они и в 60 лет могут зачать с 20-летней. А у женщин считается, что после 30 он угасает, поэтому нужно родить непременно в период с 20 до 30. Если ты не хочешь, чтобы у мамы был нервный срыв или у отца запой. Мы встречали очень многих девочек, которые, до того, как вступить в отношения с женщинами, были с мужчинами. Процентов 80 таких.
Да, есть процент людей, которые следуют моде. Потому что это будто бы тренд – мальчикам модно с мальчиками, девочкам с девочками. Но если это делается для какого-то пиара – это полная чушь. Это должно исходить изнутри.
